«Мы — сантехники: бежим туда, где прорвало»

В апреле Министерство просвещения выступило с предложением установить нормативы по числу психологов в образовательных учреждениях. Введение нормативов связано с участившимися случаями конфликтов между школьниками, которые приводят к серьезному насилию: дети не просто избивают друг друга, но и приносят в школу ножи, которые пускают в ход. При этом фигурантами дел о нанесении тяжких телесных повреждений оказываются не подростки, как этого можно было бы ожидать, а ученики 5–7-х классов.

В Министерстве решили, что в образовательных учреждениях маловато психологов (которых ранее в рамках оптимизации сократили), и предложили установить нормативы: для детсадов — один педагог-психолог на 200 человек, в школах — один на 300, в колледжах — один на 500. Там, где учатся дети с ограниченными возможностями здоровья, — один на 30 человек. Нормативы должны заработать с 1 сентября 2024 г.

Облегчит ли введение нормативов работу школьных психологов? Вероятно, следовало бы спрашивать, приведет ли оно к снижению уровня насилия в школах, но ответ очевиден. Снижение уровня насилия в школе — предмет отдельного и очень непростого разговора. Поэтому школьные психологи пока просто расскажут о своей работе. Матвей Берхин работает в частной школе, Мария Искрина и Любовь Денисова — в государственных.

Часть команды

Что входит в обязанности школьного психолога?

«Создание комфортной среды для всех участников образовательного процесса», — формулирует Мария Искрина.

«Сопровождение учащихся во время образовательного процесса», — отвечает Любовь Денисова.

Когда в школу приходят новые дети, психологи проводят диагностику: тестируют их, выявляя их особенности — интеллектуальные, социальные (например, легкость адаптации в классе), эмоциональные и другие. В идеальном случае о результатах диагностики рассказывают не только классному руководителю, но и родителям, и самим детям: им ведь интересно послушать про себя.

Психологи пытаются понять, кто из детей в этом классе может войти в группу риска. Это могут быть и дети с девиантным поведением, и эмоционально нестабильные дети.

«Мы проводим с детьми после поступления первичное интервью, — говорит Мария Искрина. — Оно нужно, чтобы познакомиться, представиться, рассказать им о себе, чтобы у ребенка уже был контакт с нами. Чтобы ребенок знал, что психолог — это та тетя, с которой он уже поговорил, а не страшный незнакомый кабинет. Ребенок может встретиться с нами на этом интервью один раз за всю школьную жизнь, а может регулярно к нам ходить и по каким-то поводам общаться. Или эпизодически — если подрался, например».

Затем психолог (в идеальном же случае) присутствует в жизни школьников незаметно, но постоянно. Матвей Берхин перечисляет свои обязанности в начальной школе:

• отрабатывать жалобы учителей на плохое поведение и неуспеваемость детей;


• заниматься профилактикой и преодолением буллинга;


• консультировать родителей;


• «вести» трудных/особых детей;


• консультировать детей на ходу в коридоре, быть тем, к кому можно прийти;


• согласовывать ожидания педагогов, родителей и ребенка, искать компромиссы.

Мария Искрина говорит, что психологи — это часть команды, которая работает с классом: в эту команду входят еще классные руководители и предметники. «Наша задача — работа с детьми, родителями, посещение уроков и педсоветов, участие в школьных мероприятиях, заседаниях, собраниях. Мы берем пятиклассников и доводим их до выпуска из школы. Для нас важно создать принимающую среду, чтобы к нам могли обращаться: мы рассказываем, просвещаем, чем мы занимаемся.

Мы проводим так называемые родительские гостиные — неформальные собрания, где рассказываем родителям, например, про адаптацию к школе, особенности подросткового возраста, про депрессию, про расстройства пищевого поведения, про сепарацию».

Далеко не в каждой школе это возможно, и возможности психолога напрямую связаны с количеством детей, приходящихся на одного специалиста. Матвей Берхин размышляет: «Думаю, один психолог на 300 человек — гораздо лучше, чем никакого. В целом 10 классов на 40-часовую неделю — кажется, более-менее приемлемо».

По горячим точкам

Мария Искрина говорит: «В комплексах школ-тысячников зачастую есть по одному психологу в каждом звене — начальной школе, средней и старшей. Там психологов хватает разве что на диагностику и какие-то срочные проблемы. У них огромный объем работы и мало людей. В такой ситуации не знаешь, за что хвататься, поэтому в больших комплексах психологи часто сужают свою деятельность до чего-то одного, выбирают себе специализацию — например, адаптация пятиклассников. Мои клиенты, подростки и взрослые, часто описывают школьных психологов так: «Была такая тетя на первом этаже, раз в год приходила, проводила тестики, и мы ее не видели»». У нас в школе сейчас четыре психолога, примерно по одному на 100–120 человек. Мы очень включены в детскую жизнь, много работаем, но и при этом все равно невозможно охватить все.

Предел, мне кажется, — это 150 детей на одного психолога. Больше — это уже тяжело. Из этих 150 плотного внимания могут требовать немногие, хотя это обычно зависит от контингента.

Но некоторые дети окажутся в этой зоне, если мы не будем просто держать руку на пульсе. Поэтому мы занимаемся профилактикой насилия в коллективе: мы не можем сказать, что занимаемся только «условно буйными», а остальные пусть живут сами по себе. Чтобы среда становилась благоприятной, чтобы пограничные случаи не переходили в сложные, надо и на уроки ходить, и на переменах с детьми общаться, и держать глаз, ухо и все сенсорные рецепторы востро.

Если же представить себе, что из нас четверых в соответствии с нормативами оставить только двоих, то это будет только работа по горячим точкам: где-то рвануло, кто-то подрался, кто-то в истерике.

Но невозможно будет делать последовательную качественную работу: тебе придется растянуться на всю школу и ловить, как волк с корзинкой в старой советской игре, падающие яйца. Останется только механизм экстренного реагирования, что-то делать планово будет очень трудно.

Можно, конечно, оставить себе диагностику, но диагностика интересна именно для того, чтобы потом с этим классом работать. Ты уже про них что-то знаешь: идешь на урок и помнишь, что сказали на педсовете про Петю на математике, а ты можешь посмотреть, как он ведет себя на биологии.

Немудрено, что в больших комплексах психологи уходят в формальность: вы хотите, чтобы я провел тест, — я проведу. Хотите, чтобы сводил детей на ЕГЭ — свожу. Психологическая работа перестает быть индивидуальной, становится фронтальной.

«У нас гимназия, в параллели по шесть классов, у меня четвертые и пятые — то есть двенадцать классов, в среднем по 30 человек в каждом, и три девятых, до которых руки не доходят. Ими я занимаюсь, только если кто-то приходит на консультацию, — рассказывает Любовь Денисова. —

Мы должны заниматься диагностикой, работать с классным коллективом, развивать у детей навыки общения, эмоциональную сферу. Но на деле все сводится к тому, что мы, как сантехники, бежим туда, где прорвало»

Сделайте с ним что-нибудь

«Теперь мы должны оказывать услуги при каждом чихе: где кто подрался, где кто-то чихнул в сторону учителя, — сетует Любовь Денисова. — Учителя ведут к нам ребенка: сделайте с ним что-нибудь. Я несколько лет не работала в школе, занималась академической работой. Потом вернулась в ту же школу и была в шоке от того, как изменилась структура работы. Учителя полностью подпали под претензии родителей. Все это началось с пандемии: до нее родители могли прийти в школу пообщаться с учителем, посмотреть тетрадки… Потом все общение ушло в чаты, и начался беспорядок.

В родительских чатах царит какой-то пошлый беспредел, а учителя очень эмоционально реагируют, когда им родители выставляют требования. Это невероятно загрязнило отношения родителей и учителей. А дети пожинают плоды.

Задача психолога — это урегулировать отношения между учителем и родителем. Сейчас это отношения базарные. К примеру, родители собирают коалицию в чате и выдвигают требование: этого мальчика надо убрать! Пишут петицию, предъявляют учителю. Но по закону они не имеют права этого требовать.

Родители очень эмоционально переживают, что происходит с ребенком в школе, и от этого, к сожалению, часто происходит негативная накачка ребенка. На пике сейчас осознанное родительство, родители очень вовлечены в дела ребенка, они очень стараются быть правильными — и именно такие родители, как это ни грустно, не понимают, что им делать, когда их ребенок в школе. И школьный психолог должен работать с родительской тревожностью, с невыполнимыми запросами.

В остальном наша работа в основном сводится к нескольким темам. 80% из них — это дети разведенных родителей, детский стресс, урегулирование эмоционального состояния ребенка. Очень частый запрос — «он ничего не делает, он ничего не хочет, почему он не хочет ничего делать?» Часто встречаемся с тем, что у учеников 4–5-х классов не сформированы простые человеческие навыки: умение работать по правилам, вместе с классом, нет эмоционально-волевого регулирования.

Пятиклассники нам говорят: а нас в начальной школе учили, что на три метра отойти от класса нельзя. Учительница все диктовала: отступить три клеточки сверху, две влево. Всюду водила строем. Это не научение, а копирование — не проявлять активность, а повторять.

С этим нужно работать, нужно развивать самостоятельность в ребенке. Но с этим должны работать и родители дома, а не только требовать от нас «сделайте с ним что-нибудь».

Учителя тоже хотят, чтобы мы ребенка «починили». Вот только сегодня с коллегой говорили: Мариванна, ну ты же видишь, ребенок расстроен, ну положи ему просто руку на плечо… Она негодует: а что это я буду ему уделять особое внимание?

В школу часто приходят учителя, которым самим нужна помощь в воспитании и понимании детей — и своих, и чужих».

Мария Искрина говорит: «Когда случается какая-то беда — в школе стреляли или девочка рассталась с жизнью — сразу спрашивают: а где были психологи? Где-где — опросники обрабатывали. Им опросники выдали, которые они почему-то должны были раздать и собрать, они раздали, собрали и обработали.

Но даже если ты очень бдительно работаешь не с бумагами, а с ребенком — жизнь не может тебе гарантировать, что ничего не случится. У тебя сотня подростков, и с кем-то что-то случается. И тогда тебя спрашивают: а почему ты не поработал, чтобы этого не произошло?»

И бумажки

«Если что-то случилось (дети подрались), сразу нужно психологическое описание случая, — говорит Любовь Денисова. Если родитель пришел с запросом — тоже. Если мальчик пришел с синяком, надо засвидетельствовать, что мы видели, и описать случай. Вот прямо случай из практики: пятый класс, самоповреждающее поведение, ребенок царапает руки. Обычно это начинается в 6–7-м классе, но тут пятый. Папа с мамой в разводе, ребенка дергают туда-сюда. Ребенок поцарапался и всем показал. Социальные педагоги сразу написали докладную администрации. Ну что, мы проводим консилиум, готовим бумаги. Потом начинается: пришлите программу профилактики того, программу сего.

Честно говоря, мы научились отбиваться левой пяткой. Внедрили правило трех гвоздей: когда требуют чего-то, повесь это на самый дальний из трех гвоздей. Требуют опять — передвинь на второй гвоздь. Когда потребуют в третий — тогда и бери в работу.

У нас в гимназии при этом отчетность довольно легкая. А вот подруга, которая работала в психолого-педагогическом центре, просто зашивалась от количества документации. Приходит ребенок на консультацию. Мало того, что ты с ним общаешься, надо еще после каждой консультации заполнить бланк информации, чтобы из этого получилась его карта. Иногда не успеваешь сразу — и приходится заполнять это все за неделю или за месяц, тогда просто нужно выделять на это отдельный день.

ПРОДОЛЖЕНИЕ