мемуары Никулина - 3.3 (это мудрое слово рецепция)

bratkin — 24.09.2010 И вот мы подходим к самому главному. Чем мемуары Никулина были в действительности, мы только что выяснили. Были они довольно тонкой психологической прозой, написанной в момент депрессии и следующей всем неписаным канонам именно такой экзистенциальной литературы -- которую мало кто читал и еще меньше кто понял. (Я вот в возрасте лет 17-18 прочитал кое-что и возымел довольно сильное отторжение к этому жанру).

Соответственно, на вопрос, можно ли в мемуарах Никулина видеть беспримесную правду о событиях и обстоятельствах войны, надо ответить "нет". Правда мемуаров - в верном описании психологической эволюции их лирического героя, он же рассказчик, а всё остальное настолько глубоко преломлено через его самоощущение, что нуждается в проверке и перепроверке, прежде чем мы сможем сказать: да, это описано верно.
Несогласным с этим рекомендовалось бы повторно прочесть о кайросе и катарсисе.

Собственно говоря, на этой констатации можно было бы поставить точку. Но у книги, помимо автора и читателя, есть еще третий сотворец: общество. Процитирую someonecurious: почему мемуары Никулина Юрия – это всего лишь мемуары, и многие даже не подозревают об их существовании, а мемуары Никулина Николая – это Откровение, Окопная Правда и Приговор Кровавому Режыму под одной обложкой? 
Вот об общественном-то восприятии ВН и пойдёт речь.

Читать это будет многим неприятно.
Во-первых, потому что эту книгу лучше было бы не издавать вообще. Во всяком случае, в том виде, как ее издали. Этому тексту требовалось предисловие, в котором было бы (доступным для наиболее вероятной публики языком) объяснено, чем воспоминания Никулина ценны, чем они являются и чем, соответственно, не являются -- соответственно, это сразу сняло бы половину недопустимых и несправедливых личных претензий к Никулину как "исказителю" и "клеветнику".
Но я уверен, что если бы у истоков издания и оказался бы волею случая человек с таким специфическим устройством мозга, как я, то думаю, что от моих советов издатели отмахнулись бы -- и хорошо, если не заклеймили бы защитником советских мифов,  ура-патриотом или чем-то в этом роде.
Почему?

Потому что, во-вторых, у нас сейчас существует вполне сложившаяся обширная субкультура, которой как воздух было нужно непререкаемое священное писание. На роль этого священного непогрешимого писания пробовались разные тексты, но сейчас увы, им стали воспоминания Никулина (прежде всего - увы для самой памяти Никулина, которому предстоит остаться в коллективной памяти далеких от высоких материй людей не искусствоведом, а автором Той Самой Книги).

Несправедливость по отношению к автору начиналась уже в момент уламывания его на публикацию. Вот, из статьи о Никулине в Википедии  мы по ссылке попадаем на текст некоего Кирилла Михайловича Александрова (о котором речь впереди). К. М. Александров сообщает об обстоятельствах издания мемуаров следующее:

Рукопись пролежала в подполье 20 лет. Потом в конце 1990-х годов фрагменты из воспоминаний опубликовал петербургский военно-исторический журнал «Новый Часовой». Тяжело больной Николай Николаевич, несмотря на уговоры друзей, близких и коллег, категорически отказывался публиковать ее целиком. Он боялся и говорил, что словосочетание «Особый отдел» до сих пор вызывает страх, а мы, уговаривавшие его, не представляем себе ни своей страны, ни той организации, которая до сих пор ею управляет. Наконец, скрипя сердце, он согласился. Эрмитаж выпустил мемуары микроскопическим тиражом. Мемуары буквально смели с прилавка единственного эрмитажного киоска. Эрмитаж выпустил еще один тираж. Такой же микроскопический. Один крупный предприниматель из далекой от столицы провинции, прочитав книгу, предложил заплатить автору очень большой (даже по зарубежным меркам) гонорар, и напечатать 50 тысяч экземпляров, чтобы раздавать мемуары бесплатно «студентам, вузовским преподавателям, чиновникам и депутатам».
Николай Николаевич, услышав предложение мецената, испугался и категорически отказался. Потому что книга, несмотря на малотиражность, всё-таки произвела в обществе впечатление разорвавшейся бомбы.

Здесь интересны два момента: во-первых, уже тяжелобольной Никулин мемуары публиковать отказывался, и лишь под влиянием разных людей (в том числе и тех, в чьей личной порядочности и политической неангажированности сомневаться не приходится) в результате долгих уговоров согласился, "скрипя [sic!] сердце". Была ли боязнь КГБ с его стороны искренней, судить не берусь, но вот для уговорщиков основной целью было отнюдь не научное издание книги или введение новой информации в исследовательский оборот. Их целью было создание общественного повода, или попросту говоря, скандала. Реакция анонимного предпринимателя весьма характерная: выкупив права на книгу, превратить ее в повод для массовой проповеди. Чего? - не знаю, но догадываюсь. Исходя из презумпции невиновности, вслух скажу, что пацифизма.       

Официальное эрмитажное предисловие к книге Никулина за подписью директора музея гласит очевидную и правильную вещь, под которой я могу подписаться обеими руками: он особо остро и точно воспринимает ужасы и глупости войны. И рассказывает о них с точки зрения мировой культуры, а не просто как ошалевший боец. Это тот самый случай, когда точный анализ и достоверные описания рождаются из приемов, больше присущих искусству, чем техническим наукам. И рождается самое главное ощущение, а из него — знание. Войны, такие, какими их сделал XX век, должны быть начисто исключены из нашей земной жизни, какими бы справедливыми они ни были.Иначе нам всем — конец!

Это единственный вывод, который человек порядочный и непредвзятый может вынести из книги Никулина. Но в исполнении К. М. Александрова резюме книги и ее значения звучит совсем иначе:

Признать правоту Никулина означало признать лживыми и бессовестными все существующие, до сих пор упорно нам навязываемые представления о минувшей войне, ныне объявленной главным идеологическим символом. Никулин наглядно показал: советская власть воевала с внешним врагом так, что превратила «священную войну» в массовое истребление русского народа во имя спасения партийной номенклатуры. Я помню, как он со слезами рассказывал, как в конце 1940-х годов на Волхове, в районе станции Погостье и в других местах, где под Ленинградом в 1942–1943 годах шли ожесточенные бои, власти заставляли колхозников хоронить буквально горы трупов. «А они копать-то не могут, они же все голодные сами, сплошные дистрофики!».
Фальшивые политручьи рассказы на тему «За родину, за Сталина!» на деле скрывали грязь, преступления и бессмысленно пролитые потоки крови, ибо воевать иначе сталинская власть не умела и не могла.

Иными словами, для М. Б. Пиотровского как гуманитария и историка книга Никулина -- это обвинение войны как таковой, а для К. М. Александрова -- это обличение лишь одной войны, и более того, лишь одной из сторон в той войне. Для Александрова книга Никулина -- это  средство для ведения современной политической борьбы, для разоблачения "фальшивых политручьих рассказов" и для обличения сталинской власти.
Тема эта для К.М. Александрова близкая и родная. Он давно занимается историей власовского движения. Занимается с не вполне беспристрастных позиций. После разрушения памятника казачьим атаманам -- коллаборационистам, стоявшего во дворе московского храма Всех святых на Соколе (того самого, который в тематическом коммьюнити называли памятником "нашим святым Героям, борцам за Святую Русь и Белую Европу ") Александров выступил с таким заявлением:

Господа! Мне кажется, необходимо создать внепартийное общественное движение "Антибольшевистская Россия", которое бы объединило все русских и российских патриотов, считающих советскую власть и сталинщину национальной катастрофой для нашей Родины. Цель этого движения должна заключаться в широком освещении преступлений большевизма и их последствий против русского и других народов России, в проведении мемориальных акций, приуроченных к трагическим памятным датам и популяризации требований к обществу и государству с призывом осудить большевизм и преступления коммунистов на государственном уровне. Повод есть - и памятник на Соколе, и грядущее 70-летие начала "ежовщины": 650 тыс. только расстрелянных, в т. ч. 85 тыс. клириков Православной Церкви. Кирилл Александров (Санкт-Петербург)

Уже интересно, не правда ли?
Но интересней вот это: Александров рассуждаето невиновности участников коллаборационистских вооруженных формирований, воевавших на стороне гитлеровской Германии так: "Оценка всего антисталинского протеста 1941-1945 гг. с точки зрения наличия де-юре для его участников состояния крайней необходимости устраняет любые рассуждения об "измене Родине"."

Иными словами, Кирилл Александров -- главный, если верить ему самому, мотор в переиздании мемуаров Никулина -- отнюдь не беспристрастный историк, а пропагандист, и пропагандист весьма активный, тезиса о невиновности и правомерности коллаборационизма. И формулировка "фальшивые политручьи рассказы" применительно ко всей не-коллаборационистской, не-пораженческой и не-ревизионистской трактовке Великой Отечественной войны -- это не случайная вещь. 

Вы уже поняли, к чему я веду речь. Мемуары Никулина, который не был ни коллаборационистом, ни пораженцем, с момента своего переиздания были включены в контекст ярко коллаборационистский и ревизионистский. Фактически у пожилого и тяжелобольного человека, который был уже не в состоянии проконтролировать дальнейшее использование написанного им текста, этот текст был украден, и с опорой на украденный же авторитет Эрмитажа и глубоко мной уважаемого автора предисловия -- М. Б. Пиотровского, был сделан священным писанием пораженчества и оправданием коллаборационизма.

Если сказать еще короче, то написанные слезами и кровью воспоминания дважды награжденного медалью "За отвагу" сделали листовку для сдачи в плен.

 


И пошла писать губерния. Другой отчаянно пострадавший в детстве от кризиса ревизионист, сотрудник и популяризатор Резуна, автор праворадикального издательства (и прочая, и прочая) Дмитрий Сергеевич Хмельницкий с радостью начинает цитировать у себя в блоге отдельные эпизоды мемуаров в качестве подтверждения своих нехитрых тезисов. Делает он как раз то, к чему мемуары исходно не предназначались, ибо, как мы видели вчера, правдивы они в своей целостности, которой и подчинены эпизоды-новеллы и детали.
Но это уже другая история, впрочем -- за посмертную судьбу своих мемуаров несет ответственность не Никулин, а тот, кто их издал и извратил.

 
Причем, что характерно, без лжи и подлога придать им желаемое значение оказалось невозможно.
Но о подлоге -- в следующем посте. Ухожу на тренировку.
 

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив