МАКАРОВА Антонина Марковна (история возмездия)

chtoby_pomnili — 03.12.2010 — История Теги: Парфенов

Антонина Макарова работала палачом в полиции Локтя, в Брянской области. На ее совести жизни полутора тысяч советских граждан. 

Это забывать нельзя.

Осень 1941-го. Вяземский котел. Медсестра Тоня Макарова, очнулась после боя в лесу. В воздухе пахло горелой плотью. Рядом лежал незнакомый солдат. “Эй, ты цела еще? Меня Николаем Федчуком зовут”.

— А меня Тоней, — она ничего не чувствовала, не слышала, не понимала. Будто душу ее контузили. Осталась одна человеческая оболочка, а внутри — пустота.
Потянулась к нему, задрожав: “Ма-а-амочка, холодно-то как!” 

— Ну что, красивая, не плачь. Будем вместе выбираться, — и Николай расстегнул верхнюю пуговицу ее гимнастерки. Чтобы уж точно проверить — живая ли, это самый надежный способ.

Три месяца потом, до первого снега, они вместе бродили по русским чащобам, выбираясь из окружения, не зная ни направления движения, ни своей конечной цели. Где наши? Где враги? Голодали, ломая на двоих, ворованные ломти хлеба. Днем шарахались от военных обозов. По ночам согревали друг друга, спичек-то не было.

— Я почти москвичка, — врала гордо Тонька. — В нашей семье много детей. И все мы Парфеновы. Я — старшая, как у Горького, рано вышла в люди. Такой букой росла, неразговорчивой. Пришла как-то в школу деревенскую, в первый класс, и фамилию свою позабыла. Учительница спрашивает: “Как тебя зовут, девочка?” А я знаю, что Парфенова, только сказать боюсь. Ребятишки с задней парты кричат: “Да Макарова она, у нее отец Макар”. Так меня одну во всех документах и записали. После школы в Москву уехала, тут война началась. Меня в медсестры призвали. А у меня мечта другая была — я хотела на пулемете строчить, как Анка-пулеметчица из “Чапаева”. Правда, я на нее похожа?

В январе, грязные и оборванные, Тоня с Николаем вышли, наконец, к деревне Красный Колодец. И тут им пришлось навсегда расстаться.

— Знаешь, моя родная деревня неподалеку. Я туда сейчас, у меня жена, дети, — сказал ей на прощание Николай. — Я не мог тебе раньше признаться, ты уж меня прости.  

Спасибо за компанию. Дальше сама как-нибудь выбирайся. 

— Не бросай меня, Коля, — Тонька повисла на его гимнастерке.  

Стряхнул — как пепел с сигареты. И все-таки ушел. А она — осталась.

Она очень хотела жить. В Красном Колодце ей нечем было даже платить квартирной хозяйке. У нее был выбор. В непроходимом Брянском лесу, подступавшем к деревушке, действовали партизаны. В Локте, совсем рядом, сыто жили русские фашисты. Ей было 19, и она знала, что будет жить. Что должна выжить. В форме советской военнослужащей, стройная и дерзкая, нервным запоминающимся жестом поправляя рукой темные волосы, она пошла к заставе локотской тюрьмы… Ее взяли на работу. За тридцать немецких марок. За тридцать немецких сребреников. Такой ее и запомнили — и местные, оставшиеся в живых жители, и тюремщики. Молодой, красивой, в гимнастерке. И даже когда ее, постаревшую, пополневшую, в очках в тяжелой оправе, спустя сорок лет привезли в Локоть — она была узнана. Следователи говорят, что опознавали ее по жестокому взгляду. И на очную ставку с ней шли как на смертную казнь. «Тонька-пулеметчица» — так ее звали в той жизни. 

Перед первым расстрелом ей дали водки. Потом она пила сама — но уже после расстрелов. Может, чтобы забыть сегодняшний день, может, чтобы дожить до завтрашнего. Ведь патронов всегда было достаточно. Говорят, в свободное от работы время она обходила стойла, смотрела на людей — из любопытства. А может, от ужаса. Ни один человек не знает, что творилось у нее в душе.

Ей же нравилось быть Тонькой-пулеметчицей, нравилось выделяться, нравилась ее роль. Из конюшни вместе со стонами запертых в стойлах людей неслись звуки пьяных гулянок. Тонька плясала в новеньких сапогах с немцами на дощатом полу «клуба» после расстрелов. Они ее любили, и у нее было довольно всего — папирос, одеколона, мыла… Она была жива.

Через 2 месяца у нее был день рождения.В этот день немцы дали ей 2 банки тушенки и плитку шоколада.

По вечерам Антонина наряжалась и отправлялась в немецкий клуб на танцы. Другие девушки, подрабатывавшие у немцев проститутками, с ней не дружили. Тонька задирала нос, бахвалясь тем, что москвичка. С соседкой по комнате, машинисткой старосты, она тоже не откровенничала. Та ее боялась за какой-то порченый взгляд. 

И еще — за рано прорезавшуюся складку на упрямом лбу — будто Тонька слишком много думает. Хотя о чем она, собственно, могла думать? 

О розовой кофточке, проглядывавшей из-под комьев безымянной братской могилы?

На танцах Тонька напивалась допьяна. Меняла партнеров как перчатки, смеялась, чокалась, стреляла сигаретки у фашистских офицеров. И не думала, не думала, не думала — из последних сил не думала о тех 27, что ждут ее рано утром.

Жизнь — копейка. И чужая, и своя. Страшно убивать только первого, второго, потом, когда счет идет на сотни, это становится просто тяжелой работой. 

Перед рассветом, когда после пыток затихали стоны приговоренных к казням партизан, Тонька вылезала тихонечко из своей постели и часами бродила по бывшей конюшне, переделанной наскоро в тюрьму, всматриваясь в лица тех, кого ей завтра предстояло убить.

Ей потрясающе везло. Летом 43-го, когда начались бои за освобождение Брянщины, у Тоньки и еще нескольких местных проституток обнаружилась постыдная венерическая болезнь. Немцы приказали девчонкам лечиться, отправив их в свой далекий тыл, в госпиталь. 

Когда в село Локоть вошли советские войска, отправляя на виселицы предателей Родины и бывших полицаев, от злодеяний Тоньки-пулеметчицы остались одни только страшные легенды. 

Из вещей материальных — наспех присыпанные кости в братских могилах на безымянном поле, где, по самым скромным подсчетам, покоились останки полутора тысяч человек.

Удалось восстановить паспортные данные лишь около двухсот человек, убитых Тонькой.

Смерть этих людей и легла в основу заочного обвинения Антонины Макаровны Макаровой, 21 года, предположительно жительницы Москвы. 
Больше не знали о ней ничего…

Розыскное дело Антонины Макаровой КГБ вело тридцать с лишним лет. Периодически оно попадало в архив, потом, когда мы ловили и допрашивали очередного предателя Родины, оно опять всплывало на поверхность. Не могла же Тонька исчезнуть без следа?! Это сейчас можно обвинять органы в некомпетентности и безграмотности. Но работа шла ювелирная. За послевоенные годы сотрудники КГБ тайно и аккуратно проверили всех женщин Советского Союза, носивших это имя, отчество и фамилию и подходивших по возрасту, — таких Тонек Макаровых нашлось в СССР около 250 человек. Но — бесполезно. Настоящая Тонька-пулеметчица как в воду канула...

Вторая жизнь

Ей удалось раздобыть военный билет, который подтверждал, что в сорок первом — сорок третьем годах она служила санинструктором в Красной армии. В Кенигсберге, в военном госпитале, Антонина Макарова познакомилась со своим будущим мужем, фронтовиком, и взяла его фамилию. Жизнь началась с нового листа.

Почти сорок лет было ей отпущено на ее вторую жизнь. Никто не знал о ее прошлом. В маленьком белорусском городке они с мужем работали на швейном предприятии, ходили на демонстрации, рожали детей. «Семья фронтовиков», — с уважением говорили о них. Парадный портрет постаревшей Тоньки-пулеметчицы долгое время висел на Доске почета. В доме она была главной. Муж ее очень любил. 

Она смогла забыть обо всем. И даже не могла бы найти на карте место такое — Локоть.

Но слишком страшные были ее преступления. Нескольким людям удалось спастись, они проходили главными свидетелями по делу. И вот, когда их допрашивали, они говорили о том, что Тонька до сих пор приходит к ним в снах. Молодая, с пулеметом, смотрит пристально — и не отводит глаза. Они были убеждены, что девушка-палач жива, и просили обязательно ее найти, чтобы прекратить эти ночные кошмары. Сотрудники КГБ понимали, что она могла давно выйти замуж и поменять паспорт, поэтому досконально изучили жизненный путь всех ее возможных родственников по фамилии Макаровы... 

Но никто из следователей не догадывался, что начинать искать Антонину нужно было не с Макаровых, а с Парфеновых.

Да, именно случайная ошибка деревенской учительницы в первом классе, записавшей отчество Тоньки как ее фамилию, и позволила “пулеметчице” ускользать от возмездия столько лет. Ее настоящие родные, разумеется, никогда не попадали в круг интересов следствия по этому делу.

…Но в 76-м году один из московских чиновников по фамилии Парфенов собирался за границу. Заполняя анкету на загранпаспорт, он честно перечислил списком имена и фамилии своих родных братьев и сестер, семья была большая, целых пять человек детей.

Все как положено — Парфеновы. И только одна почему-то Антонина Макаровна Макарова, с 45-го года по мужу Гинзбург, живущая ныне в Белоруссии.

Мужчину вызвали в ОВИР для дополнительных объяснений. На судьбоносной встрече присутствовали, естественно, и люди в штатском. 

Поставить под удар репутацию уважаемой всеми женщины, фронтовички, прекрасной матери и жены никто не хотел. Поэтому в белорусский Лепель наши сотрудники ездили тайно, целый год наблюдали за Антониной Гинзбург, привозили туда по одному выживших свидетелей, бывшего карателя, одного из ее любовников, для опознания. Только когда все до единого сказали одно и то же — это она, Тонька-пулеметчица — сомнения отпали… 

Когда к ней подошли и пригласили сесть в машину для разговора, она попросила сигарету. Ни страха, ни волнения, ни слез — и так до последней минуты. Попрощаться она ни с кем не успела.

Муж Антонины, Виктор Гинзбург, ветеран войны и труда, после ее неожиданного ареста обещал нажаловаться в ООН. Ему не признавались, в чем обвиняют ту, с которой он прожил счастливо целую жизнь. Боялись, что онэтого просто не переживет.

Он закидывал жалобами организации, уверяя, что очень любит свою жену. И даже если она совершила какое-нибудь преступление — например, денежную растрату, — он все ей простит . Когда старику сказали правду, он поседел за одну ночь. И больше жалоб не писал.

Из допроса Антонины Макаровой-Гинзбург, июнь 78-го года: 

— Мне казалось, что война спишет все. Я просто выполняла свою работу, за которую мне платили. Приходилось расстреливать не только партизан, но и членов их семей, женщин, подростков. Об этом я старалась не вспоминать. Хотя обстоятельства одной казни помню — перед расстрелом парень, приговоренный к смерти, крикнул мне: “Больше не увидимся, прощай, сестра!..

- Я не знала тех, кого расстреливаю. Они меня не знали. Поэтому стыдно мне перед ними не было. Бывало, выстрелишь, подойдешь ближе, а кое-кто еще дергается. Тогда снова стреляла в голову, чтобы человек не мучился. Иногда у нескольких заключенных на груди был подвешен кусок фанеры с надписью “партизан”. Некоторые перед смертью что-то пели. После казней я чистила пулемет в караульном помещении или во дворе. Патронов было в достатке…

— Все приговоренные к смерти были для меня одинаковые. Менялось только их количество. Обычно мне приказывали расстрелять группу из 27 человек — столько партизан вмещала в себя камера. Я расстреливала примерно в 500 метрах от тюрьмы у какой-то ямы. Арестованных ставили цепочкой лицом к яме. На место расстрела кто-то из мужчин выкатывал мой пулемет. По команде начальства я становилась на колени и стреляла по людям до тех пор, пока замертво не падали все...

Во время следственного эксперимента ее отвезли в Локоть, на то самое поле, где она вела расстрелы. Деревенские жители плевали ей вслед как ожившему призраку, а Антонина лишь недоуменно косилась на них, скрупулезно объясняя, как, где, кого и чем убивала…

Для нее это было далекое прошлое, другая жизнь. Когда с нашей обвиняемой удалось найти контакт, она начала обо всем рассказывать. О том, как спаслась, бежав из немецкого госпиталя и попав в наше окружение, выправила себе чужие ветеранские документы, по которым начала жить. Она ничего не скрывала, но это и было самым страшным. Создавалось ощущение, что она искренне недопонимает: за что ее посадили, что ТАКОГО ужасного она совершила?  Она все помнила, каждый свой расстрел, но ни о чем не сожалела.

“Опозорили меня на старости лет, — жаловалась она по вечерам, сидя в камере, своим тюремщицам. — Теперь после приговора придется из Лепеля уезжать, иначе каждый дурак станет в меня пальцем тыкать. Я думаю, что мне года три условно дадут. За что больше-то? Потом надо как-то заново жизнь устраивать. А сколько у вас в СИЗО зарплата, девчонки? Может, мне к вам устроиться — работа-то знакомая…”

Ее судили в Брянске и приговорили к расстрелу. Наступавший 1979 год был объявлен Годом женщины . Она ждала ответа на прошение о помиловании. Ей отказали. 11 августа 1978 она была расстреляна. Наверное, и самой Антонине тоже было интересно хоть раз в жизни посмотреть на казнь глазами жертвы, а не палача...

Источник: журнал poltora_bobra 

Сохранено

</>

МАКАРОВА Антонина Марковна (история возмездия)

Антонина Макарова работала палачом в полиции Локтя, в Брянской области. На ее совести жизни полутора тысяч советских граждан.  Это забывать нельзя. Осень 1941-го. Вяземский котел. Медсестра Тоня Макарова, очнулась после боя в ...

Читать полностью

Источник

Оставить комментарий

Популярные посты:

niger

Lex Casino для новичков и опытных игроков, готовых тратить криптовалюту

zavodfoto

Прогулялся по Новотроицку

oldadmiral

209. Виктор "Суворов"

roomd

Лаксианская лампочка

matsam

FALLOUT

enigma-zar

Маринованные огурцы для гамбургеров и хот-догов

• Архив