Литературный банный конкурс.

annwein

milij_rizhik

tsibirinka

haez

kiriakiya

Однажды Петр построил баню. В нашей глухомани, при доме в зарослях. Баня вышла знатная – 6 х 6 метров, с парилкой, каменкой – все, как у людей.
Но я эту баню недолюбливала.
Потому что не успел Петр ее затопить, как в ней немедленно завелись гости. Они прибывали из соседних зарослей, из Москвы, Питера и Соединенных Штатов Америки – разом человек по 18-20 и, пока одни чинно сидели за выпивкой и беседой – другие поддавали пару, орали э-э-х! и бегали голые в речку Пузовцу охлаждаться.
Потом менялись.
Баня дымила круглосуточно, как пароход «Везувий» на рейде, колосники гудели, камни раскалялись докрасна, пар клубился, Петр кочегарил, сиял и лоснился от пота. Один техасский профессор, выпав из бани с изрубцованной вениками спиной, заявил: I’ve got it! Russian peasants are the cleanest in the world!!!
Когда последняя группа гостей, розовая и невменяемая, вываливалась из бани – начиналось общее веселье: спирт, селедка, разговор за жизнь. На сладкое – «Бричмула» и «Виноградную косточку в теплую землю зарою» -– под гитару до двух ночи.
А я тут была вот зачем: подрезать соленых огурцов, сварить еще ведро картошки, метнуть на стол пару-тройку пирогов (только не все сразу, кончатся в момент!), уложить между делом детей и перемыть в половине третьего в тазике всю посуду.
С тех пор я ненавижу «Бричмулу».
«Виноградную косточку» – отдельно ненавижу холодной прицельной ненавистью.
Мы ходили очень, очень чистые – снаружи и внутри. Правда, синяки с меня никак не смывались. Наоборот, их прибывало.

Когда поверхность поражения души достигла восьмидесяти процентов, а подушка вместе с матрасом промокли от слез, я затеяла уход. Уйти надо было вместе с детьми, что представлялось практически невыполнимым, поскольку принципы Петра с годами становились все тверже, а лязг его гусениц все неумолимей.
Но я все-таки ушла. Правда сначала недалеко, в соседнюю комнату – квартира в совместной собственности, без согласия Петра не делится, а согласия на раздел он не дает... пять лет в разводе в одной квартире... с тяжелым танком...
...оставим это, Я не Лев Толстой!
Мне, как порядочной женщине, следовало бы, конечно, лечь под паровоз, или, на худой конец, рехнуться, но Судьба протянула мне свой Перст и я вцепилась в него зубами.

Однажды вечером Петр пошел погулять с собакой в парк им. Прямикова и встретил там Дженни, также с собакой. Они полюбили друг друга. (Петр и Дженни, про собак я ничего не знаю).
Дженни
была прекрасна. Она была соседка, напротив дом стоял, он все смотрел в окно.
Ей было лет от силы 20. Она была похожа на газель. Или на лань. Она была с Рязани,
в Москве недавно, с отчимом жила
и с матерью. И я ее звонков ждала, как ждут известий от любимых
– со страстью. Трепеща и спотыкаясь, бежала к телефону... Боже мой!
О, Дженни...
Ты спасла мне жизнь и разум, сподвигнув Петю на раздел долей!
Срочно, забыв про дефолт, я назанимала у всех друзей и знакомых зелененьких денег, выкупила у Петра его долю в квартире и все зажили, наконец, счастливо: Дженни с Петром, а я с детьми.
Правда, мы с детьми четыре года долги отдавали за эту Петрову долю, ну да хоть бы и десять! Свобода бесценна!

Собственно, все это была прелюдия, то есть вступление. Прелюдия нужна для того, чтобы читатель проникся проблемами автора и на время забыл о своих собственных. Это очень, очень сложно, не у всех выходит. Так что если вы не прониклись, я отнесусь к этому с пониманием и продолжу петь дальше в одиночестве. Как иволга.

Итак: всю зиму мы жили долго и счастливо. Петр купил квартиру, Дженни ходила с животом.
Весной Петр позвонил и сказал:
– Мы должны продать дом в деревне.
Я удивилась:
– Зачем? Да и кому? Он стОит три копейки, и куда я дену летом детей?
– Тогда он осенью сгорит. – твердо пообещал Петр. – И еще я заберу баню.
– Ну, сгорит, – легкомысленно отозвалась я, – а баню, конечно, забери. Надо же где-то мыться!

Когда мы приехали в конце мая в деревню – от нашей бани даже мочалочки не осталось. Очевидец, попавший под погрузку бани (если он разрешит, я сошлюсь на него лично) выдал вот такой репортаж:
– Понимаешь, холод собачий, сверху дождь ледяной.
Ваша гребаная баня с трех сторон обнесена лесом, с четвертой – овраг, ептть! Тащить нам, значит, через этот овраг, потом еще по мостику через речку – там трайлер стоит.
Петр кликнул всех, кто в баню к нему ходил, сказал – кто мылся, тот теперь таскает. Повезу, говорит, свою баню за 700 верст в Рязанскую область к милой Дженни. Типа презент.
Ну, мы таскаем, кто мылся. Сверху льет. Сначала бревна шли. Много бревен, мы, все кто мылся, ептть, тащим теперь. Тащим мы эти семиметровые, б..дь, бревна и спрашиваем Петра:
– Петр! А что, в Рязанской области лесу-то нет?
– Нет, – говорит Петр, – нету лесу в Рязанской области.
Мы дальше таскаем. Доски пошли.
– А что Петр, – говорим, – досок-то, похоже, тоже нет в Рязанской области?
– Нет, – говорит Петр, – нету и досок в Рязанской области.
Ну, мы опять тащим, ептть, мылись же. Камни теперь пошли. Из каменки.
– А как же это Петр, – интересуемся, – камней-то, выходит, тоже нету в Рязанской области?
– Нет, – твердо отвечает Петр, – камней в Рязанской области нету.
Камни перетаскали, взялись за глину. Ливень поливает. Внизу под ногами глина – сверху в мешке тоже глина. За шиворот течет, б..дь! Спрашиваем Петра:
– Петр, ептть! Неужто в Рязанской области и глины нет?!
– Нету! – хрипит Петр из-под мешка – нету и глины в Рязанской области!
Удивляемся, конечно, но тащим. Тем более, мох уже пошел в мешках, он полегче все же. Ну, про мох, мы, кто мылся, уж и не спрашиваем. Понимаем, ептть, что уж мху-то в Рязанской области неоткуда взяться. А пакля - он дорогущая, б..дь...
Перетаскали мы этот презент, загрузили, тряпочки и щепочки позаткнули, стоим мокрые до нитки, без сил. Темно. Сверху льет.
А что, Петр, – осторожно интересуется кто-то из нас, тех, кто так неосмотрительно мылся, – вода-то в Рязанской области есть ли?

...Уехала наша баня в эту пустынную и безвидную Рязанскую область, там ее обратно собрали, затопили и на душе у меня совсем рассвело. Стала моя душа уже не синяя, а розовая, как положено.
И я потихоньку расцепила зубы. И Судьба укоризненно потрясла напоследок у меня перед носом своим помятым Перстом, да и занялась другими делами.
Лето прошло, настала осень.
Однажды вечером пошла я в парк Прямикова с собакой погулять. Встречаю Мэри, подружку Дженни, тоже с собакой. У кого собаки, те знают, как все это устроено.
Спрашиваю Мэри: Мэри! Как там Дженни? Не родила ли? Вроде пора уж?
А Мэри мне и говорит:
– Дженни-то родила, да только Петр про это ни капли не в курсах.
– Да как же это, Мэри?!!
– А вот так это: пошел однажды Петр с дженниным отчимом и собакой в парк Прямикова погулять. А Петр возьми да и ляпни отчиму, что, мол, еще неизвестно, чей это ребеночек вообще... а тот возьми, да и Дженни расскажи! А Дженни собрала Петров чемодан, выставила его за дверь, а сама в роддом поехала – рожать. Родила, Вовой назвала и на фамилию отчима записала. И отчество тоже его дала.
Так вот.
Тут я затомилась, говорю Мэри: Мэри! Пойду я как-нибудь это переживу – и пошла по парку сокрушаться. Ходила-ходила, сокрушалась-сокрушалась, а потом вдруг как тюкнет меня в голову один интересный вопрос! И пошла я обратно искать Мэри, чтобы задать ей этот интересный вопрос.
Нашла. Спрашиваю (осторожно так, потому что, кажется, ответ мне известен):
– Мэри, дорогая! А как там наша баня?
– А что баня? Петр уже прислал Дженни смс-ку, что по весне баню заберет!

Когда я смогла говорить, отерев рукавом слезы, то умолила Мэри при случае передать Петру, что мы баню обратно никак принять не можем и будем отбиваться до последнего. И что вообще лучше сразу поставить ее на колеса в виду возможных дальнейших путешествий. Но все это было совершенно излишне, поскольку рязанские мужики так запросто баню Петру не отдали, справедливо удержав ее при себе в качестве репараций.

А тот, который сначала мылся, а потом таскал, так сказал:
– Люди-то все вон как – с бабами по баням, а этот – с баней по бабам...
Вот и весь, детишки, сказ.
Ну, почти весь.

----------------------------------------------------
№ 6
tsibirinka

Баня для проверяющего

iva_48