Крокодил 1987 №25(1785) "Бес в ребре"

monetam — 21.10.2025

БЕС В РЕБРЕ

Муж Александры Антоновны, Илларион Львович, вдруг оказался в ситуации, о которой обычно говорят: «Седина—в бороду, бес—в ребро». Справив 58-й юбилей, он, совершенно неожиданно для себя и для близких, втюрился в 26-летнюю сотрудницу планового отдела Бекасову, думал о ней, мучился и писал стихи, которые затем тайно подбрасывал на стол молодой прелестной матери-одиночки. Вся контора заговорила об этом. А первейшая, интимнейшая подруга Александры Антоновны, секретарь директора Клычко тут же ей позвонила и сказала напористо: «Саша, пойми: это у них серьезно. По крайней мере со стороны Илларион Львовича. Смотрит на нее, как змея на дудочку у факира. И в глазах тоска. Может запросто инфаркт схлопотать. Помяни мое слово. У него теперь фактор риска на лице нарисован. В его возрасте!..»

Но на первых порах Александра Антоновна к новости этой отнеслась вполне трезво. Илларион Львович и раньше заглядывался на женщин, мог часами сидеть возле телевизора, когда там крутили ритмическую гимнастику, синхронное плавание и балет «Фридрихштадтпалас». «Пусть его,— думала всегда Александра Антоновна.— Раз его мужская природа требует, надо идти навстречу. Квелым жить вовсе вредно». И на самом деле,

человек строгих принципов, Илларион Львович в своих увлечениях не преступал границ сугубого платонизма. Он любил семью. И семья у них была действительно просто чудо: Илларион Львович — потомственный мелкий служащий, книжный червь, интеллектуал, трезвенник стопроцентный (хотя и курящий, но в меру); Александра Антоновна— воплощение

домовитости, женской мудрости; дети славные при всем своем эгоизме и нынешнем брейк-дансовском стиле жизни. Раньше супруги работали вместе, в одной забытой богом конторе, но потом Александра Антоновна вышла на пенсию (взрослые холостые дети требовали двойного внимания). В общем, новость Клычко мало тронула сердце видавшей виды хозяйки. «А подумаешь!— сказала Александра Антоновна.— Годы наши уже не те. Никуда он не денется!» И не стала поднимать в доме хипежа, говоря языком ее деток.

Но потом обратила внимание: глаз у Илларион Львовича сделался мутен, то и дело вспыхивала на его губах глупая кривая улыбка, а белье, галстуки и сорочки он теперь менял каждый день. И когда Илларион Львович, ярко блеснув очами, гордо изрек: «Я курить бросаю. Это, говорят, плохо влияет на бодрость и физические возможности »,— Александра Антоновна поняла: плох мужик. Надо его спасать. А не то убежит.

И она отправилась за советом к той же Клычко. Секретарь директора обитала в однокомнатной кооперативной квартире, обставленной по последнему слову бытового дизайна. Лет ей было без малого пятьдесят, семь директоров сумела осилить, и все семеро, как порядочные мужчины, долгом своим считали ей помогать и морально, и материально.

От второго директора Люба Клычко имела ребенка, взрослого уже, собственную семью заведшего, также помогавшего своей матери. И поэтому Люба при скромнейшей зарплате секретаря ни в чем не нуждалась. Строила из себя все еще молодую, часто советуясь с Александрой Антоновной по разнообразным амурным проблемам. «Что между вами общего? — спрашивал жену Илларион Львович; Люба ему не нравилась, он ее недопереваривал.— Что ты с ней лясы точишь? Глупая, противная баба, без царя в голове. Дура, сплетница». Александра Антоновна отвечала: «Жаль ее. Неприкаянная такая. Я у нее вроде как поп. Исповедь слушаю, отпускаю грехи». Но теперь сама пошла к Любе на консультацию.

Та сидела в халате, стильном, махровом, томно курила длинную заграничную дамскую

сигарету. В чашках дымился кофе. Черный котище, спрятавшись средь подушек, зло мерцал желтыми глазами, как светофорами.

— Помнишь, Саша, на физике— опыт с магнитным полем?— говорила товарка.— Сыплют железную стружку на чистый лист. Как попало. И — раз! — снизу помещают магнит. Стружка будто по стойке «смирно».

И куда магнит, туда и она. Потому как поле. Против поля кишка тонка!

— Ты о чем?— не поняла Александра Антоновна.

— О том. У Бекасовой тоже поле. Манит к себе и манит. Мужчин. Чуть какой зазевался — пиши пропало. Стружкой становится при магните.

— Да-а,— вздохнула несчастная.— Я из Достоевского помню: Настасья Филипповна, Грушенька... Он таких обожал.

— Ну! Еще бы!— обрадовалась Клычко, хотя Достоевского не читала.— Раньше таких сжигали, как ведьм, на костре.

— Но теперь не сжигают,— грустно отметила Александра Антоновна.— Теперь от них спасу нет. В стружку превращают мужей... В опилки... В труху!..

— Ты не паникуй раньше' времени,— оскалилась Люба.— Есть одно верное средство...

— Какое?

Черный кот оскалился тоже. Секретарь директора отхлебнула кофе.

— Помнишь мою историю с Борис Ларионычем? Кралю себе завел, думал от меня отвертеться. Ну, а я, не будь дурой, по совету добрых людей за город съездила, в церковь, свечку поставила святой Фекле, защитнице брошенных жен. И что? Краля на третий день вся пошла ячменями. А Борис Ларионыч сам ко мне прилетел. Каялся, землю грыз. Понял свою ошибку. Элементарно...

Александра Антоновна сузила губы.

— Нет, Любаня, не для меня это средство. Я не верю. В двадцатом веке... наука, космос... и вдруг ворожить, в церкви кланяться? Несерьезно как-то... Не знаю...

— Ну, давай, давай,— обиделась Люба.— Можешь не верить. Но учти: как мужик от тебя уйдет, после не приходи и не плачься. Я тебя не приму.

Бедная женщина хрустнула пальцами.

— Нет, постой... Ты меня не суди... Я была член месткома, кассой взаимопомощи распоряжалась... Сын у меня —комсомольский вожак... И потом ячмени —это больно, я знаю...

Секретарь директора засмеялась: — Ах, какие мы добрые! Нас бьют по правой щеке, а мы подставляем левую...— Пепел стряхнула в чашку.— Странно ведешь себя, неразумно... Можешь не верить, личное твое дело. Но убудет, что ли, съездить, поставить свечку? Нет, скажи, что, убудет?

Кот играл хвостом нервно. Александра Антоновна колебалась. Разные приводила доводы. Но представила себе— вот придет Илларион Львович, кхекнет и скажет: «Режь меня, проклинай, только сил моих больше нету. А в обмане жить не в моих традициях. Ухожу от тебя, дети взрослые, они все поймут ». И уйдет. Как представила себе Александра Антоновна, так всплакнула, вытерла глаза кружевным платочком и решила поехать. Хуже ведь все равно не будет, наверное...

День ее похода выдался отвратительным: ветер, холод, то ли дождь, то ли снег. Зонтик в руках у Александры Антоновны так и гнулся, так и плясал, выворачивался перчаткой. Вроде сама судьба препятствовала затее обманутой женщины: долго ждала автобуса, вымокла вся и замерзла; после, в автобусе, душно было и тесно, Александра Антоновна ехала, сдавленная со всех сторон влажными куртками; после, опять на улице, снова продрогла. Шлепала она по шоссе, и летевшие мимо автомобили всю ее окропляли жидкой грязью.

В церкви было полутемно. Пахло елеем. Золотые оклады тускло блистали в свете лампад. Лики святых глядели на Александру Антоновну хмуро.

— Господи,— прошептала она, вдруг приходя в себя и осознав кощунственность собственного

поступка.— Что я делаю? Шлю напасти на мать-одиночку? Боль причиняю Илларион Львовичу? Как же это несообразно...

Александра Антоновна купила свечу, нервными пальцами подвела ее к одной из горящих, зажгла и поставила. Строки молитв, слышанных когда-то в кино, стала припоминать:

— Отче наш... иже еси... как там?., на небеси... Сохрани и помилуй твоих рабов — Илларион Львовича и Бекасову... Пусть они любят друг друга, если хотят, и плодятся, и размножаются... Ну, а я как-нибудь одна... Что мне надо-то? Жизнь моя отзвенела...— Ее вискам стало больно.— Не карай нас, господи... в общем... это... и ныне, и присно, и во веки веков! Аминь!..

Александра Антоновна выбралась из церкви. Как она потом ехала обратно — в нескольких автобусах, на метро,— бедная женщина вспоминала с трудом. В спальне она легла на кровать, скорбно сомкнула веки и сплела пальцы. «Умру теперь, вот и все,— решила супруга.— Раз я никому не нужна...»

У нее подскочила температура. «Сорок»,— прошептал Илларион Львович, вытащив градусник у жены из-под мышки. Вызвали «Скорую». Врач констатировал воспаление легких.

На второй день болезни Александра Антоновна, вся в испарине, банках и пипольфене, грустные глаза подняла и сказала:

— Дети, оставьте нас. Я хочу отдать Илларион Львовичу последние распоряжения...

— Мама, мама!— вскричали дети,— На кого ты нас оставляешь?

-— Я? На мачеху, на Бекасову,— ответила та.

— Бредит,— заявил Илларион Львович, пряча глаза.— Дети, уйдите. Нам с мамой надо поговорить. Мрачные наследники вышли на цыпочках.

— Шура! — произнес неверный супруг.— Ты больна, у тебя сильный жар. Только это в какой-то степени... может смягчить... извинить... Но скажи мне открыто: ты подозреваешь меня?

— Ларик, не надо,— взмолилась Александра Антоновна.— Все и так вполне ясно. Ты и Бекасова... я знаю... шила в мешке не утаишь...

— Кто?— затрясся Илларион Львович.— Кто донес? Неужели Клычко? Я убью ее!..

— Ларик, оставь... Разве дело в ней? Ты влюбился в другую... Она красива, юна... Ладно, будьте счастливы... Я не стану обузой...— Легкая улыбка тронула ее губы.

— Ты сама не знаешь, что говоришь!..

— Молчи. И слушай. Все расчетные книжки в кухне на полке. Каждый день поливай цветы. Особенно аспарагус, он любит много воды. И отдай, пожалуйста, соседям корицу. Я на той неделе занимала пакетик... Вроде бы всё...

— Шура, Шура!—Он схватил ее за руку падая на колени.— Выслушай меня. Я действительно... Каюсь!.. Был действительно опьянен... ее беззащитностью... юная, несчастная... мать-одиночка... она как богиня...

— О-о,— простонала его супруга.— Умру сейчас...

— Шура, Шура! Ты не права. Я действительно пал...

— Пал?— Александра Антоновна приподнялась на подушках.

— В мыслях, в мыслях! Ты одна— самая родная, самая близкая... Никогда не стану тебя менять ни на какую Бекасову!..

Тут вбежали их дети и тоже рухнули на колени.

— Мама, мама, ты нам нужна! Не хотим Бекасову, не хотим!..

Александра Антоновна ответила тихо: — Что ж? Посмотрим... если вы так просите... я попробую... протянуть еще какое-то время...

Надо ли говорить, что история эта кончилась замечательно? Вскоре дела у Александры Антоновны пошли на поправку. Илларион Львович не отходил от больной, был он само внимание и отзывчивость. Дети слушались, как собачки в цирке. А Бекасова вышла замуж за дипломата и уехала прозябать в Новую Зеландию, в город Веллингтон.

Но хотите ли знать, кто торжествовал больше всех в результате? Правильно: торжествовала Клычко. Она говорила:

— Бог помог. Только бог! Не поставь ты свечу, кто еще знает, как бы все оно обернулось! Средство народное. Зря народ не будет выдумывать!

Александра Антоновна улыбалась, молчала, секретаря поддерживать не могла, но и опровергать вместе с тем доказательно не имела желания.

Оставить комментарий

Популярные посты:

clemens

Ravenclo – гармония стиля и производства поможет в создании уникального мерча

vad_nes

Бушков, Чернавский и лето 1988-го

alex_chizhov

просто так

fan_project

Лес друидов в Покайни

yuksare_yuksare

В Новосибирске анекдоты про грибы уже припозднились

ru_royalty

Премия "Яблоко апельсина"

katya_kch96

Архитектурный вторник из Тутаева

klessk

Смоленский трамвай. 2025. Часть 1.

kirill_pw

Феликс Эдмундович – родственник Лейки

• Ранее
• Архив