Как я была "куколкой" своей мамы (Окончание)

tanja_tank — 20.07.2017 Как я была куколкой своей мамы (Окончание)

Болезнь мамы

Когда мне было 15, мать заболела - «по женской части», как сама выражалась. К тому моменту она уже работала и практически не пила. Врачам в нашем городе она не доверяла, поэтому в конечном итоге пришлось ехать в столицу на обследование. Ей диагностировали миому матки, низкий уровень гемоглобина и назначили лечение.

Период болезни матери был для меня ещё одним адом, через который я проходила почти каждый месяц вместе с ней. Кровотечения у неё были настолько сильные, что вся её половина кровати была в крови. Мой страх потерять маму только усилился.

Я стала ещё более религиозной – молилась не только каждое утро и каждую ночь, как это было у нас заведено, но и в течение дня, когда видела, как сильно она страдает. Лекарства ей помогали, но ненадолго и как-то выборочно, то на два месяца, то на полгода, и нельзя было предугадать, когда начнётся новый «приступ».

Помню случай, когда у матери снова возникло сильное кровотечение. Пожалуй, в ту ночь оно стало даже ещё более сильным, чем в предыдущие месяцы. Я не спала, тихо лежала, приученная к тому, что после ночной молитвы нельзя вставать с постели (Саша, видимо, руководствовался тем же принципом, или же просто спал). Мама же еле встала с кровати, еле добралась до туалета, а в следующую минуту буквально заорала от боли.

Саша побежал ей на помощь, помог снова лечь, а мать зашлась в обвинительных воплях: «Всем на меня всё равно! Мне больно, а никто мне не помог встать! Умру, а никто даже не заметит! Если бы я не проснулась, а уже лежала холодная, вы бы тоже этого не заметили до утра?!». В тот момент я особенно остро почувствовала свою вину. Сквозь её вопли я не могла ничего сказать в своё оправдание (она бы просто не услышала), поэтому просто рыдала вместе с мамой. Когда всё улеглось, я всё оставшееся до утра время непрестанно молилась, чтобы она вылечилась, ведь без неё я не смогла бы жить. Вызвать скорую я не догадалась.

Конец учебе

Вообще, надо сказать, что если мы ругались с мамой, то всегда очень бурно. Каждый раз именно себя я считала виноватой в этих ссорах. Причины большинства наших скандалов я уже не помню. Зато помню случай, когда во время одного из таких я упала перед ней на колени. Перед этим я выказала ей своё раздражение – опять-таки, не помню, по какому поводу, и мама из этого раздула грандиозный скандал с обвинениями и нравоучениями.

Я начала плакать – как плакала всегда, когда мы ссорились, - и в конце концов не выдержала, у меня началась истерика, я завопила, точно резанная, сквозь эти вопли невнятно повторяла: «Прости, прости меня», а затем просто рухнула на колени, думая, что так-то мать точно меня простит. Перспективу не получить её прощение я чувствовала каждый раз, и каждый раз она была для меня подобна смерти.

Мама, помню, тогда тут же взяла меня под руки, начала поднимать и уверять, что, вообще-то, я не должна никогда и не перед кем становиться на колени, что у меня должна быть гордость и всё такое прочее. Но как-то очень спокойно уверяла. Тон её голоса изменился мгновенно.

Ещё помню, как однажды я на неё замахнулась. Опять-таки, я не могу сказать, с чего всё началось, но весьма ожесточённо я спорила со своей матерью. Может быть, в тот момент мне хотелось, чтобы она признала меня правой хоть раз, или просто услышала и приняла моё мнение по какому-то вопросу – я не помню. Но тогда я замахнулась на неё - неосознанно, это был своего рода инстинкт. Мама обратила на это внимание и начала свой фирменный поток обвинений. Всё закончилось моими слезами, жгучим стыдом и постоянным «Прости, прости, я не хотела».

Учиться я тогда тоже уже перестала – визиты учителя прекратились как-то сами собой ещё до того, как мы поехали с матерью в столицу на обследование. Мне не нравилось учиться из-за того, что я постоянно сомневалась в собственных знаниях, и меня почему-то всегда преследовало ощущение, что если я получу низкую оценку, то для мамы появится серьёзный повод беспокоиться. Я должна всегда учиться хорошо. Поэтому когда визиты учителя прекратились, для меня это оказалось облегчением. К своему стыду, о собственном будущем я не думала – привыкла, что мама всё решает за меня.

В изоляции

В тот период, когда у мамы начались ежемесячные кровотечения, бабушка с нами уже не жила – мать её отселила в другую квартиру, наняла сиделку и постоянно жаловалась, как ей едва хватает денег на расходы для бабушки.

Мне было 17, когда умерла бабушка. В тот день, когда мама об этом узнала, она завопила так, что у меня возникло впечатление, что люди на такой крик не способны. Это был нечеловеческий крик боли. Смерть бабушки мы все перенесли очень тяжело. И с тех пор всё становилось только хуже.

Мы отдалились от людей окончательно. Перестали ходить в гости и даже в магазин выходили редко – мать предпочитала заказывать доставку на дом. Мы могли по месяцу, а то и по два сидеть в четырёх стенах. Жили на оставшиеся накопления отца и помощь от его друзей – на дни рождения они дарили мне или маме определённую сумму. К тому же, ей до сих пор платили зарплату, хоть и выходить на работу она перестала (а устроилась по блату, благодаря тому, что там было очень много друзей отца, и платили ей зарплату тоже только поэтому).

Но всего этого еле хватало. С друзьями отца она не контактировала, а когда они ей звонили, то она уверяла их, что всё хорошо, что я учусь в университете, рассказывала даже, в каком и как, хотя всё это, разумеется, было неправдой. Она вообще много чего любила приукрасить.

Квартира пришла в запустение. Готовить и убирать мне строго запрещалось – всё это продолжала делать мама, но уже через силу. Если до этого на каждую мою инициативу помочь по хозяйству мать начинала причитать, что я могу нахвататься микробов, то теперь и подавно моё робкое предложение помочь в чём-то резко отметалось: «Я сама всё сделаю, я смогу!». Но когда выяснялось, что она не может, или ей тяжело это делать, мать не забывала обвинять нас с Сашей: «Всё мне приходится делать самой, всю жизнь. Я пашу, а всем плевать!».

Помню случай, как мы примерно в этот период, или чуть раньше, собрались в магазин. Уже оделись, как вдруг перед выходом между мной и мамой произошёл очередной конфликт – она начала мне высказывать, что я слишком раздражённо с ней говорю. Я действительно порой весьма грубо с ней разговаривала все эти годы – иногда могла и нахамить, на первый взгляд, беспричинно, и накричать.

В тот день, когда мы собирались выйти в магазин, мать в очередной раз так активно высказывала своё недовольство мной («Я бы никогда не позволила со свой матерью так разговаривать», «Ты вообще замечаешь, как ты себя ведёшь?», и т.д.), что я заплакала. Ответ на это я помню до сих пор.
- Что это ты плачешь? Ты же уже взрослая девочка, и вообще, глаза будут красные, ещё люди подумают, что я тебя бью.

Лето того года, после смерти бабушки, я не могу назвать иначе, кроме как беспросветным адом. Это было дно всего. Хуже этого вряд ли могло быть что-то ещё. Царила неимоверная духота, в квартире невозможно было по-нормальному открыть окна – их заклинивало, а на новые не было денег, к тому же мать до сих пор боялась, что нас кто-нибудь убьёт, орала на Сашу, когда он пытался шире открыть окно: «Ты что, хочешь, чтобы нас всех тут было видно, чтобы кто-нибудь из винтовки нас укокошил?».

В квартире завелись мухи и мошки, я еле успевала от них отмахиваться, и не могла понять, из-за чего они появились. Они облепляли стаканы, стоявшие на столе, тарелки, бутылки с водой. Вся кухня была захламлена, поэтому мы ели в другой комнате. О том, чтобы мы с Сашей всё убрали, извели мошки, наладили быт – не могло быть и речи. Мать должна всё сделать сама.

Я помню, как однажды ужасно хотелось пить, я чуть ли не умирала от жажды. Мы отогнали мошек, налили воды каждому в стаканы (тогда бутылка была одна, и мама контролировала кто сколько выпил, чтобы на всех хватило), и начали пить, а на мой стакан опять прилетели мошки – они ползали по дну стакана, по ободку, лезли мне в нос, в рот… Сейчас я пишу это всё и не понимаю, как я могла быть такой бесхарактерной? Мне самой от себя противно.

Я стала настолько религиозной, насколько это возможно в принципе. Теперь я уже молилась не только за здоровье мамы, но и о том, чтобы наша жизнь изменилась. Молилась постоянно, чуть ли не каждую минуту.

Новый муж мамы

Вскоре мама неожиданно решила найти своего давнего друга, Андрея, знакомого ещё с института. Они восстановили контакты, начали общаться, а потом и встретились. Естественно, мы с Сашей были свидетелями этой встречи. Тогда-то всё и начало меняться.

Мы стали снимать квартиру, на деньги Андрея, а через несколько месяцев мама вышла за него замуж, и мы переехали в другой город, где у неё была ещё одна квартира. Саша тоже переехал с нами. Ему было около тридцати, но мать ни за что бы не позволила оставить его одного или с кем-то.

Так совпало, что после свадьбы наши отношения с мамой стали портиться. Познакомившись с Андреем, я вдруг поняла, что можно быть другим человеком, жить совершенно иначе, чем живу я. Более… «свободно», что ли. Одним словом – я стала тянуться к отчиму больше, чем к матери. Хоть и первое время с трудом шла на контакт с ним, как и со всеми незнакомыми людьми до этого.

Против их брака я ничего не имела изначально. Наоборот – только желала маме счастья, думала, что после свадьбы она отвлечётся от меня, начнёт строить свою жизнь. А я смогу строить свою. К тому же, я думала, что наконец-то обрела полную семью, потому что отсутствие папы в своей жизни я всегда ощущала очень остро.

После того, как мы начали жить все вместе с Андреем, мать буквально расцвела. Внешне. Поправилась, исчезла прежняя бледность, утомлённость, прекратились кровотечения. Но первые годы их совместной жизни оказались трудными. С Андреем мы нашли много общих тем, могли часами говорить о музыке, кино, книгах, и в целом он мне казался умным, интересным человеком.

Но в то же время я стала замечать в мамином характере такие черты, на какие, судя по всему, не обращала внимания. Она могла раздуть скандал на пустом месте. Объективно она была зачинщиком ссор, но виноватым всегда выставляла Андрея. Она ревновала его и начала подозревать в измене в первый же год совместной жизни. Был период, когда они ссорились буквально из-за всего – быта, фильмов, музыки, еды… Она акцентировала внимание на каждой мелочи, аргументируя тем, что «из мелочей складывается жизнь». Позже мать в моменты ссор начала грозиться, что разведётся с ним, но до действий, естественно, до сих пор не дошло. Да и сейчас эти ссоры стали происходить между ними гораздо реже.

Андрей работал в другой стране, поэтому приезжал не так часто, как хотелось бы. А я начала замечать, что общество мамы меня тяготит всё больше. Я видела, что ничего не меняется, что мать всё так же на мне зациклена, как и прежде, и злилась на себя за то, что не могу ничего изменить. Я не понимала, что со мной происходит – почему, раз моя мама так меня любила и баловала, я теперь начинаю злиться на неё?

Её контроль начал меня душить – отныне идти с ней под руку куда-либо мне было неприятно. Я стала замечать, что даже не осознаю, кто я, и чего на самом деле хочу. Будто меня действительно нет, и тела моего нет, лишь разум парит где-то вдалеке. Это странное ощущение, и описать его я точнее смогу только одним словом – потеря. Я поняла, что потеряла себя, а, может быть, никогда и не обретала, будучи в абсолютном слиянии с матерью. Впервые ясно поняла, что у мамы были друзья, учёба, замужество, своя жизнь. А у меня нет ничего. И не было.

Надо сказать, о жизни мамы я всегда всё знала в мельчайших деталях. Многое она мне рассказывала неоднократно. Свои чувства обсуждала долго и со вкусом – как любила, как страдала, как болела, и так далее. Мои же чувства не обсуждались никогда. Если я высказывала своё мнение по какому-либо вопросу, то мать меня перебивала, и озвучивала своё. Она вообще по характеру «болтушка», зажигалка, любит много говорить, любит праздники, подарки, шик. А я выросла тихоней. Свой образ жизни, жизни своего окружения, а также свои убеждения она всегда выдавала за истину. И лишь с появлением стороннего человека в моей жизни я поняла, что можно жить и по-другому, не быть таким навязчивым.

Плюс ко всему мать после замужества начала дополнительно ко мне придираться. Одно время это происходило так часто, что я уже не могла спокойно просыпаться, без мысли «Что ей в этот раз придёт в голову?».

Когда она видела, что я улыбаюсь, сидя за компьютером, то спрашивала громко и с какой-то издёвкой:
- С кем это ты общаешься? Небось, тебе лапшу кто-то на уши вешает? Смотри, ещё завербуют террористы.

На теме террористов у мамы вообще появился пунктик. Подобные фразы она говорила ещё неоднократно, а мне начало казаться, что мать считает меня настолько недалёкой, что я по определению не могу общаться с нормальными людьми, только с каким-то вербовщиками. При этом проверить свою теорию она не рвалась совершенно. Наверное, ей просто нравилось наблюдать, как я сжимаюсь в комок и что-то пытаюсь сказать в своё оправдание.

На мой 20-й день рождения отчим подарил мне гитару. С маминой подачи, так как она знала, что я с детства мечтала научиться играть на гитаре. Изучение мне давалось плохо. Я часами проводила за разбором простейших аккордов, но никак не могла понять, как мне ставить пальцы, чтобы не было отзвука при смене их положения. Шло время, я начала бояться, что никогда так и не научусь, меня начали гложить мысли, что я бездарность, не могу сыграть без ошибок даже самую простую мелодию, и прочее… И однажды утром, в отсутствии Андрея, мать меня спрашивает:

- Почему ты не смотришь телевизор? - в это время шёл какой-то фильм.
- Я хочу сделать бутерброд.
- Повернись.
- Зачем, я же есть хочу?
- Ты что, вообще ничем не интересуешься? А на своей гитаре будешь учиться играть до старости?

Мне стало так обидно, что я заплакала. У меня возникло такое ощущение, что мать точно знает, куда надо бить, чтобы подкосить мою самооценку ещё больше.

"Одна ты жить не будешь"

Через год после этого я попыталась поговорить с мамой о своих чувствах. Я озвучила ей свою давнюю мечту – жить одной – сказала, что хочу учиться и работать официально. Ответ на это был категорическим:

- Нет, одна ты жить не будешь. Выйдешь замуж – и пожалуйста, к мужу. А так ни за что. У нас это не принято, в моей семье не принято, среди моих друзей не принято, чтобы ребёнок был отрезанным ломтем.

Этот спор в итоге перерос в скандал. Я кричала ей, что всё равно сделаю так, как хочу:

- Я буду жить так, как считаю нужным, и делать то, что считаю правильным, без тебя! – акцент на последнем слове я сделала особый. Но мать была непреклонна, и весь оставшийся день читала мне лекцию про уважение к родителем, про то, какой ужасный нынче мир, и каким прекрасным он был в её молодость.

Однажды я сказала ей:

- Ты всю жизнь меня контролировала. У меня не было друзей, не было опыта общения со сверстниками, до сих пор я живу только тобой, я даже в магазин рядом с домом не могу выйти. Везде ты, постоянно. Ты хочешь, чтобы я осталась старой девой? Чтобы сидела на твоей шее до конца своих дней? Разве ты не понимаешь, как мне больно?

Ответ был коротким и ясным:

- Ты всё выдумываешь.

А у меня возникло ясное ощущение, что я стучусь в наглухо запертую дверь, за которой никого нет.

Побег

Критический момент наступил, когда мне исполнилось 22. К тому моменту я была в глубокой депрессии, ненавидела свою мать и ненавидела себя. Ведь формально уже всё хорошо, мы ни в чём не нуждаемся, и мама меня, вроде как, любит – я всё ещё оставалась для неё «Зайчиком», «Алиночкой» и «маленькой девочкой». Она, вроде как, думает обо мне, заботится. Тогда почему мне так больно, откуда все эти обиды, эта ненависть? Неужели я просто зажралась?

Дополнительным катализатором послужило ещё и то, что люди, с которыми я несколько лет до этого общалась на форуме, запланировали встречу в моём городе. И пригласили меня. Тогда я поняла, что если не начну что-то делать – то жизнь так и пройдёт мимо.

Плюс ко всему я стала в то время глубоко изучать тему гиперопеки, нарциссизма, выученной беспомощности, постоянного чувства вины… Одно накладывалось на другое, и стало ясно: я больше не могу так дальше жить.

К тому моменту я работала на фрилансе, и накопила определённую сумму. Однако в тот день, когда я решила уйти, найти свои деньги не смогла – мама вообще любила их прятать, и свои, и мои: до сих пор боялась, что в квартиру залезут и их украдут. Так мне пришлось взять деньги, которые, как я думала, были моими – подарком отчима на прошлый день рождения. Ведь и сумма была та же, и лежали они в том же месте, куда она при мне их прятала.

Я ушла в собственный день рождения. Хотя слово «ушла» вряд ли точно описывает моё тогдашнее состояние. Я бежала, сломя голову. Была осень, моросило немного, а всю дорогу от дома я практически бежала, то и дело оглядываясь. Ощущение было странное.

Я знала, что мама очень скоро заметит моё отсутствие. Придёт с подарком, потом мы сели бы выпить, она бы говорила те же тосты, что желает мне счастья, любви, выйти замуж, нарожать детей, радовать семью своими успехами… Я знала, что она будет плакать, кричать, вопить, и мне было её жалко. Но в то же время я испытывала невероятное облегчение, как будто из тюрьмы сбежала.

Так прошёл месяц. Я пришла на встречу со своими приятелями с форума, всё прошло хорошо, хоть и чувствовала я себя крайне неловко, не в своей тарелке, и по большей части молчала, когда другие непринуждённо между собой общались. Я рассказала о своём решении родственникам, с которыми мать поддерживала контакт; друзьям, с которыми она была знакома ещё до моего рождения – все они поддержали меня, а один из родственников даже позвал жить к себе, мол, зачем тебе тратиться на аренду. Мама раструбила о моём побеге всем, кому не лень, а когда я пересказывала им свою версию, они вставали на мою сторону. В том числе и Андрей.

Я начала общаться с матерью по телефону, строго раз в день, и такого количества злости я не слышала от неё ещё никогда. Она узнала о форуме, где я общалась, о людях, с которыми встречалась, и увлечённо поливала их грязью. Говорила, что если меня спаивали, насиловали, и бог знает что ещё делали, она всех найдёт и убьёт.

"У меня нет дочери"

Прошло время, мать понемногу успокоилась и вроде как смирилась с моим желанием жить отдельно. Самое главное – она убедила меня в том, что услышала меня, приняла мои чувства, и что если я вернусь, всё будет по-другому. Я поверила ей. Вдобавок ко всему приближался её день рождения, и она меня «словила» дополнительно на том, что без меня ей было бы очень одиноко. Я подумала, что и правда, это было бы как-то… неправильно, что ли.

Я вернулась к ней с чувством, что в этот раз у нас точно всё будет по-другому. Думала, что она же умная женщина, она меня любит, если я всё объясню ей, разложу по полочкам, то она всё поймёт. Но в то же время меня грыз червячок сомнения – не тот у мамы характер, чтобы всё сложилось так просто.

В тот же день своего возвращения я снова поговорила с мамой о своих чувствах, о мотивации своего поступка, рассказала ей всё, о чём писала выше – она, казалось, поняла и приняла. А потом день за днём она подробно расспрашивала меня, как я жила весь этот месяц, и что именно рассказывала друзьям-родственникам о ней. По итогу этих расспросов она устраивала скандалы – и деньги оказались не мои, подарочные, а её; и что я опозорила её перед всеми, и что я жестокая, и что мои дети будут так же относиться ко мне, и тогда-то, мол, я посмотрю, как ты будешь страдать, как страдала я. Мысленно я всегда отвечала: у меня вообще не будет детей. Не хочу причинять кому-то столько боли, сколько причиняла ты.

Она стала вновь поливать грязью людей, с которыми я общалась. Обвиняла в том, что это якобы они меня уговорили сбежать, хотя о своих отношениях с матерью я никогда им не рассказывала. Как-то будто бы невзначай рассказала мне историю, в которой дочь каких-то её знакомых тоже однажды сбежала от «любящих родителей», и на второй раз они уложили её в психиатрическую клинику. Всё это подавалось под соусом: «это ненормально, когда человек бежит от любви и заботы».

Мать также заявляла, что «все эти люди, которых ты называешь друзьями, однажды за всё поплатятся, и они даже не будут знать, от кого им прилетела ответка». А я поняла, что каким бы ни оказался мой выбор, мать его будет осуждать всегда. Просто потому, что его сделала я, а не она.

Поворотный момент настал, когда во время очередного скандала мать заявила:

- Ты вынуждаешь меня сказать самое страшное: что у меня нет дочери.

Во мне тогда будто что-то щёлкнуло. Сама собой напрашивалась мысль, что мать готова от меня отказаться только потому, что я хочу жить своей жизнью, а не её. Показательным для меня стало ещё одно заявление, которое она сделала тогда:

- Ты, небось, будешь рада, когда я умру, ведь тогда тебе не придётся ни перед кем отчитываться.

Будто ей совершенно не важно взаимопонимание со мной, а важна власть.

Тогда я не заплакала. Устроила ответный скандал – кричала, что она эгоистка, никого не слышит и не слушает, не уважает чужие чувства, а зациклена только на своих. Стало легче. Ненадолго.

Когда я позже говорила ей, как мне было больно от её слов, она отвечала только «Ты всё не так поняла» и «Это ты так воспринимаешь, я не знаю, почему».

Я пыталась донести ей свою точку зрения всеми возможными способами. Показывала ей статьи о гиперопеке, нарциссизме; говорила ей: «Я хочу, чтобы у нас были хорошие отношения, только пойми меня и мои чувства». Но она во всём этом цеплялась только за то, что доказывало её правоту – пусть и первоначальный смысл при этом искажает до неузнаваемости. С ней можно спорить до хрипоты и всё равно не переспоришь. А что касается статей – до сих пор она любит как бы невзначай обронить что-нибудь вроде: «В мои бы времена написали бы такие гадкие статеечки, всех бы засудили».

Сейчас я могу сказать однозначно – от той девочки, которая обожала свою маму и фактически боготворила, не осталось и следа. Теперь я не люблю её. Мне противно, когда она меня целует или пытается обнять. Единственным плюсом в моём возвращении оказалось то, что теперь она никак не препятствует инициативе с моей стороны, и я могу свободно готовить или убирать – так я избавила её хотя бы от возможности манипулировать в духе «я пашу, а всем плевать».

По факту я по-прежнему живу за счёт матери (а она, в свою очередь, за счёт Андрея), по-прежнему работаю на фрилансе, и всё ещё не могу сказать, в каких ситуациях однозначно виновата я, а в каких – моя мать. Понятно, что её паранойя не возникла на пустом месте – у неё действительно была непростая жизнь, и я бы, наверное, не смогла жить в таком темпе, когда погиб горячо любимый муж, мать разбил инсульт, и нужно за ней ухаживать, а ещё работать и находить время на то, чтобы уделять внимание своим детям, один из которых психически болен. А позже вдобавок ко всему этому наложилась её ежемесячные кровотечения и нехватка гемоглобина. Я всё это понимаю.

Но моя мать размахивает своей непростой жизнью и эгоизмом по отношению к ней, как флагом, а я уже просто устала её жалеть. Устала от того, как она обсасывает свои чувства, а на мои попытки поделиться моими же отвечает: «Ты всё выдумываешь, ты всё не так понимаешь, только ты это так воспринимаешь, вечно я у тебя виновата».

Я устала от своей матери. И устала от того, что каким-то парадоксальным образом всё равно продолжаю её оправдывать, винить себя и думать «А может, и правда, это я – чудовище?». Я больше не нахожу утешение в молитвах и не могу сказать однозначно, верю ли я теперь в Бога по-настоящему. Я даже не могу сказать наверняка, здорова ли я теперь психически, и не являюсь ли тоже таким вот «нарциссом», которого хлебом не корми, а дай кого-нибудь обесценить. Ведь я больше и не уважаю свою мать – даже если объективно есть за что, мне на это теперь абсолютно плевать.

Но как бы там ни было, если первый шаг уже сделан, то рано или поздно последует второй. Я не хочу жить со своей матерью. И это я знаю точно.

Сохранено