
Как Пушкина жена погубила

Алексей Кузнецов, парень двадцати пяти лет,
крестьянин Тверской губернии, торгует на улице фруктами, цветами;
выпивает, но немного; грамотный, но кроме книг лубочного издания о
сыщиках и разбойниках ничего не читал. Знает много легенд о
ведьмах, оборотнях, колдунах, в которых верит, потому что «сам
своими собственными глазами насмотрелся на их подлые
дела».
С ним и его односельцем, тоже уличным торговцем
Ильей Васютиным сидел я в харчевне за чаем и заговорил о
Толстом.
– Этого Толстого, – отозвался Кузнецов, – и не
поймешь, что он за человек был: пророк не пророк, а знал все, что
случится. Вот революция… ведь он за десять лет вперед предсказал
ее, и какое время обозначил, в такое она и пришла. Тогда много в
газетах писали об этом. Ну, понятно, не ворожей и не гадатель был
он, чтобы там по картам или еще каким другим средствием
предсказывать, а дано было ему откровение от природы знать будущее.
Вот и приходили к нему люди спрашивать про свою жизнь – чего, мол,
нам ждать: худа или добра. И отец мой ездил к нему, только не
пришлось посоветоваться с ним: он больной лежал в постеле и никого
к нему не допускали. И очень жалел отец, что не повидался с
Толстым.
– О чем же хотел посоветоваться отец с Толстым? –
спросил я.
– Не знаю, – ответил Кузнецов, – отец никому про
это не говорил. Рассказывал только, как в Ясную Поляну приехал и
как дали ему пообедать. «Приняли, говорит, хорошо, не
расспрашивали, какие, собственно, у меня дела к Толстому, а только
сказали: больной, лежит в постеле, доктора запретили тревожить».
Отец пообедал и поехал домой.
– А вот Пушкин, – сказал я, – как думаешь о нем?
Ведь он не ниже Толстого будет?
– Пушкин сюда не подходит, – заметил Васютин. –
Пушкина дело другое было.
– Это верно, – подтвердил Кузнецов. – Пушкина
дело особенное было. Пушкин стихи писал, а Толстой народ учил,
вроде как проповедник. Ну, и он писал, только не
стихи.
Пушкин тоже очень разумный был, а кто из них выше
поднялся – Толстой или Пушкин, – определить не могу. Не нам об этом
судить: на это нашего ума не хватит. А вот историю про Пушкина
слышал, как жена уложила его в земляную постелю на веки вечные, так
это, действительно, подлее подлого она
поступила.
Тут видишь, красота ейная Пушкина погубила.
Собственно, через красоту он и женился на ней. Ну, красота
красотой, только в голове у нее ветер погуливал: любила она по
балам и маскарадам шататься. А это дело известное, добра от него не
жди. Человек от рук отобьется, и только одна глупость у него будет
на уме. Тоже вот и она так-то. Стала ездить на эти балы, и сейчас
целый хвост ухажеров начал волочиться за ней. Только настоящих не
было, а все сволочь, шаромыжники.
А тут появился один полковник – не чета им: собой
красавец и в карманах у него густо. И живо отшиб от нее эту
мелюзгу, всю эту поганую шантрапу. Денег не жалел. Эти брильянты,
серьги, кольца…
– Позвольте спросить: какая
марка?
– Тыща рублей!
Он сейчас портмонет из кармана
вытащит:
– Получай! – и ей в
подарок.
А той приятно и лестно. А полковник свое дело
знает. Сперва эти брильянты, после того
говорит:
– Едем в ресторан первого разряда в отдельном
кабинете ужинать.
Она было помялась, потом
согласилась.
Он и закатил ужин в двести рублей. Шинпанское
тут, наливка, коньяк. Он ей бокальчик шинпанского преподнес. Она
выпила. Он ей другой и третий. Она и опьянела. А пьяная баба какой
человек? Ну, с этой поры она и стала его
любовница.
А Пушкин ничего не знает. Он думал, как она была
взята из хорошего дома, так и поведение ее будет хорошее. А на деле
оказалось поведение ее развратное. И вот идет раз Пушкин на бал и
встретился там с тем полковником. Ну, попервоначалу умный разговор
повели, только под конец заспорили о каких-то предметах. Ну уж,
конечно, где там полковнику с Пушкиным спорить?!.. Пушкин совсем
заклевал его. А тот и не знает, что ему сказать. И взяла тут
полковника досада. Вот он и говорит:
– И чего ты ставишь себя так высоко? Ведь твоя
жена вот в таких-то смыслах.
Ну, одним словом, обозвал ее развратного
поведения женщиной. Пушкин тут и залети ему в ухо. А полковник
говорит:
– Кулаками не поможешь, давай
стреляться.
А Пушкину только это и
надо.
– Понятно, говорит, станем стреляться: тут дело
кровавое.
Вот и вышли один против другого. Полковник и убил
Пушкина. А жена что? Убил и убил. Ей лишь бы брильянты. Ну, нашелся
такой, который содержал ее. Может, тот же
полковник.
– И я слышал эту историю, – сказал Васютин, –
только по-иному она рассказывается. Бриллианты не при чем были, а
сама она на шею полковнику повесилась.
– Ну, ладно, – возразил Кузнецов, собираясь
уходить. – Как бы там ни было, а все же полковник убил
Пушкина.
Когда он ушел, я спросил
Васютина:
– Правда ли, что отец Алексея ездил к
Толстому?
– Правда, – ответил тот. – Сам он рассказывал. А
ты знаешь, кто был Алешкин отец?
– Откуда я могу знать? Я ни разу не видел
его.
– «Деловой» он был. По «сухому» и по «мокрому»
делу работал.
«Деловой» на острожном жаргоне – вор, грабитель,
разбойник, смотря по делу, т. е. по преступлению: «сухое дело» –
кража, «мокрое дело» – убийство ради
грабежа.
– Его все боялись в селе, – продолжал Васютин. –
Отчаюга был, а посмотрел бы на него и не сказал бы, что он бандит:
собой красивый, одевался хорошо, а начнет говорить – все так
резонно выходит. Как началась германская война, его потребовали на
фронт. «Ну, говорит, прощайте, братцы, чует мое сердце – не
вернуться мне до мой. Не поминайте лихом!» – И верно, не вернулся,
убили. И никто не пожалел, а все говорили: «Одним вором меньше
стало на свете». А к Толстому он, правда, ездил. Он и с Толстым
сумел бы поговорить.
Апрель 1922 г.
Евгений Захарович Баранов, «Легенды о русских
писателях»
|
</> |