Как Федюнин стал бесполезным. Быль.

gilliland — 15.05.2012

Третий день готовимся к свадебному торжеству в доме у бесполезного Федюнина. Украшаем его облезлую голову лентами и кисточками, водим его, расслабленного как после тифа, в баню, в которой он окончательно перестаёт соображать и начинает резвиться в предвкушении семейной жизни, взваливая груз своих бездарно прожитых лет на наши с Б-чем плечи. Естественно, каждый божий день застолья и праздники, гости сидят, обнимая двумя руками свои печени и тихо икая перед переменой блюд.

Ясно, что жрать столько и так часто невозможно. Иной раз приходиться вспоминать что-то из жизни виновника готовящегося таинства. А вспомнить что-то хорошее про Федюнина непросто даже мне - известному человеколюбцу и другу. Встаёшь из-за стола, чтобы произнести здравицу в федюнинскую честь, а в голове вместо строгого плана хвалебного тоста, вместо пышной оды, чьи-то бараньи рога с намотанными кишками, свист, тьма, рыдающий милиционер, чужие кальсоны на ветру и позёмка на пепелище.

Нет, я не настаиваю. Ко мне (как к поздравителю) тоже могут быть накоплены какие-то претензии. Обычно, если я принимаюсь поздравлять какую-нибудь именинницу ( "а станешь стариться - сорви цветов, растущих у могилы и ими сердце оживи!"), то по окончанию тоста гости молча забирают свои подарки, отдают их мне и уходят на улицу навсегда, оставив дверь висеть на единственной петле. Может ещё дядя именинничный вернуться и ударить кулаком по заплаканной племяннице. Я в это время тщательно сортирую подношения и сгребаю в особую сумку салаты и отбивные, переживая за напитки.

Но такая радость у меня случается нечасто.

Вот что, что рассказывать о Федюнине?! Расскажу быль.

Это было давно, так давно, что Б-ч только докапливал в матрасике свой первый миллион, Федюнин имел головные волосы, а я был свеж и невинен как утренняя фиалка в каплях росы.

"Поедемте по грибы!" - внезапно предложил волосатый Федюнин осенним вечером.- "Я знаю удивительно грибные места, которые буквально рядом с городом, ну не то чтобы рядом, а как бы напротив,но всё равно недалеко, подышим свежим воздухом, запасёмся приятными впечатлениями. А?!"
Б-ч отказался ехать сразу, у него был насморк, головные и грудные боли, опухшие суставы и гастрит. Плюс у него была мама, которая и раньше его в лес не отпускала, а по достижению им 25 лет и вовсе запретила одному, без неё, появляться на улице. Уговаривали Б-ча с час, прибегали к столику и отбегали от столика, бились по рукам, плевали на пол, качались на стуле, вносили образа. В конце концов, я психанул - у меня это очень удачно получатся, и сказал Б-чу, что раз он такой, то мы с Федюниным одни поедем за грибами, а в отместку за это Б-ч хоть раз в жизни оплатит наш ресторанный счёт. При словах "оплата" и "счёт" лицо Б-ча обычно начинает приобретать осмысленное выражение и Б-ч становится похожим на опоссума, который сейчас вот-вот притворится мёртвым и упадёт с ветки, держась за сердце.

Утром Б-ч первым явился на место старта нашей грибной экспедиции в шапке с козырьком и с ранцем за спиной.
К тому времени Чикатилло уже был казнён и паники на улицах стало поменьше, многие проходили мимо Б-ча почти равнодушно, не пытаясь его пнуть или укусить. Подтянулись и мы с Федюниным, дыша романтикой. Экспедиция началась.

Через два часа блужданий в кустах и кривых сырых осинах даже оптимистичный Федюнин понял, что мы заблудились и не помним где оставили свои машины, термосы, палатки и жратву. Б-ч хромал на две ноги и одну руку, которой он себе помогал при передвижении, мотая шапкой с помпоном из стороны в сторону. Я был чуть пободрее и прикидывал в уме, кого первого бить палкой по башке на случай начала голода. Федюнин торил нам дорогу свозь начавшийся ещё более мокрый ельник и уверял, что вот-вот, ещё намного и чуть-чуть. Я совсем было приготовился бить палкой Б-ча, как вдруг мы вышли на берег лесной реки. Потыкав палкой в речные глубины и вынырнув, после того как соскользнул с травы в стылую воду, Федюнин предложил реку форсировать вплавь. Ибо обратную дорогу он не помнит, а идти вдоль реки бесперспективно, потому что река упрётся в ещё более могучую реку, потом в озеро, а потом окончательно будет ночь и настанет время ужина.

Б-ч, которому плохело прямо на наших глазах, сказал что плавать он совсем не умеет и в воду не полезет. Но Федюнин уже продевал в рукава штопанной курточки Б-ча ободранную молодую ель. "Снимай с него сапоги - они будут поплавками!" - скомандовал он и я как под гипнозом начал, по-петлюровски взрыкивая, стаскивать с впадающего в беспамятство банковского сотрудника резиновые сапоги, надувать их и запихивать за б-чевский ремень подошвами вверх. "Понимаешь ли, Федюнин, что мы с тобой распинаем иудея?!", - спросил я максимально громко и добродушно, на тот случай, если за нами бы подглядывали. Понятно, что услышав про такое, к нам могли бы броситься толпы спасителей и сочувствующих, но в тот миг мы были очень одиноки.

Спуск на воду Б-ча прошёл в несколько этапов, сначала мы подводили его к воде и опрокидывали лицом вверх в хладные волны, но он начинал захлёбываться и орать. Потом мы спускали его ногами вперёд и он наровил перевернуться вверх килем, забрызгивая наши азартные лицы прибрежной тиной.
Наконец решение было найдено и первым в воду вошёл я, спиной вперёд, сжимая кедами лицо Б-ча, сам распятый Б-ч раскинул руки вдоль продетой свозь него палки и не дышал, держа в зубах ранец, а Федюнин замыкал наш конвой, забросив ноги Б-ча себе на плечи и отталкиваясь мощными рывками олимпийского брасса. В таком состоянии нас и застигли какие-то совершенно левые местные грибники с корзинами, маслятами, опятами и прочей ерундой.

Говорят, что двое очевидцев сразу чёкнулись. А третий рехнулся спустя три дня, уже в больнице, под капельницей психотропной.

Сохранено