К столетию одного стихотворения

rualev — 27.03.2010
Это замечательное стихотворение хранит в себе особый нравственный заряд и потому особо значимо в творчестве Киплинга. Оно было опубликовано в 1910 году в октябрьском номере «Америкэн мэгэзин» и тут же обрело громкую известность. Удивляться нечему. Звезда Киплинга тогда стояла в зените. Среди английских поэтов того времени мало кто добился столь широкого признания. Рассказами Киплинга зачитывался весь мир. Его высокий литературный авторитет был отмечен Нобелевской премией. От Киплинга ждали необыкновенных свершений. Считалось, что его талант только начал раскрываться. Запас впечатлений, накопленных Киплингом за два десятилетия колониальной службы и бесчисленных репортёрских поездок по свету, казался неисчерпаемым. Никому бы в ту пору не пришло на ум, что всё лучшее уже написано. Да и сам он вряд ли чувствовал, что его творческие возможности исчерпаны.

«Заповедь». Так назван ставший классическим русский перевод Лозинского. Существует и другой заголовок — «Завещание». Волей судьбы эти четыре строфы действительно стали завещанием Киплинга, хотя он после прожил ещё более четверти века и выпустил не одну книгу. Книги эти, правда, читали уже без былых восторгов. Популярность, достигшая высокой отметки к началу Первой мировой войны, в дальнейшие годы резко упала, сменившись равнодушием. Принять столь резкую перемену литературной репутации было тяжело.

Успех Киплинга сподобил на творчество легион подражателей. Эпигоны, выучившись поверхностно имитировать киплинговский стиль, страдали либо пошлым натурализмом, либо ходульной романтикой. Беда в том, что эпигонов было слишком много, чтобы не пострадала репутация самого Киплинга. Своим ещё прижизненно утвердившимся ярлыком ефрейтора, которого природа зачем-то наделила художественным даром, он в гораздо большей степени обязан этим «ученикам», нежели собственным идейным установкам.

В отличие от подражателей, Киплинг принёс в литературу живой опыт человека, хорошо знавшего, что представляет собой невзрачная и полная лишений жизнь среди чужого и враждебного окружения. То, что впоследствии назовут пограничной ситуацией, когда люди обречены существовать на рубеже между жизнью и смертью, для Киплинга было отнюдь не вольной художественной условностью. Есть истины, которые не зависят от перепадов интеллектуальной моды, потому что рождены не апологетикой идейных устремлений, пусть даже очень близких авторскому сердцу, но опытом жизни. Отсюда и достоверное впечатление этической значимости лучшего, что создано Киплингом. Отсюда и его вера в понятия долга, ответственности, товарищества, духовной стойкости — моральных императивов, о которых в нынешний беспечный век не принято слишком серьезно задумываться. Двадцатый же век на всём своём протяжении доказал непреходящую актуальность этих качеств, испытав их в обстоятельствах глубоко драматических. И памятуя об этом, нельзя согласиться, будто Киплинг со своим жёстким этическим пафосом устарел, выпал из времени. Скорее, причина таких суждений в том, что не каждому сегодня по росту высокие киплинговские идеалы.

У Киплинга собственный взгляд на литературу. Суровая, а для многих непереносимая правда в сочетании с открытой декларацией нравственных ценностей — кредо Киплинга как писателя, отвергающего всякую литературную манерность и прочего рода бесплодные плетения словес. Предельная ясность была его стилем, которому подчинено всё — ритм, форма, поэтическое слово.

Знаменитое стихотворение 1910 года — квинтэссенция этики Киплинга. На фоне пышно доцветавшего символизма это стихотворение кажется достоянием совсем другой эпохи. Может быть, минувшей — просветительской, предромантической. Но возможно также, что Киплинг предвосхитил вызовы грядущих мировых катаклизмов, опередив своё время. И уж вовсе парадоксальным является то, что в России стихотворение Киплинга нашло гораздо более глубокий отклик, чем где-либо.

На родине даже в дни славы критика обычно ставила в упрёк Киплингу его ошеломляюще чёткую конкретику, исключающую скрытые подтексты. Эта простота противоречила поветрию, объявившему искусство разновидностью теургии, а поэта — искателем прекрасного абсолюта, сокрытого под покрывалом майи. Киплинг выбивался из этого течения. Он не признавал ни модного панэстетизма, ни мифопоэтической философии бытия, освящённой авторитетом Ницше, ни символистских поисков соотношения посюстороннего мира с «иными мирами». Киплинг добился сочетания почти несоединимых начал: грубой правды и назидательной притчевости. Вопреки канону, утверждавшему, что поэзии такой синтез противопоказан, у него получались отнюдь не банальные прописи, не пропагандистские басни, а стихи, полные мощного внутреннего напряжения. Особенно в «Заповеди», написанной осенью 1910 года.

Вместе с тем, четыре строфы «Заповеди», даже если они, по первому впечатлению, однозначно ясны, на деле содержат очень глубокие и богатые смысловые оттенки, выявляющиеся с каждым новым серьёзным прочтением. В этом убеждает сопоставление нескольких русских версий киплинговского стихотворения. Различия в них вызваны не домыслами переводчиков "поверх" оригинала, а возможностями, предлагаемыми самим авторским текстом.

Остается добавить, что тот, к кому, как считается, непосредственно обращены знаменитые четыре строфы — сын Киплинга Джон — погиб в 1915 году на фронте в сражении при Лусе во Франции. От этого удара Киплинг не оправился до конца своих дней.

Редьярд Киплинг "IF" Иностранная Литература, No 1, 1992 - VVL, адаптация, 2010

If. Rudyard Kipling If you can keep your head when all about you Are losing theirs and blaming it on you, If you can trust yourself when all men doubt you, But make allowance for their doubting too; If you can wait and not be tired by waiting, Or being lied about, don't deal in lies, Or being hated, don't give way to hating, And yet don't look too good, nor talk too wise: If you can dream — and not make dreams your master; If you can think — and not make thoughts your aim; If you can meet with Triumph and Disaster And treat those two impostors just the same; If you can bear to hear the truth you've spoken Twisted by knaves to make a trap for fools, Or watch the things you gave your life to, broken, And stoop and build'em up with worn-out tools: If you can make one heap of all your winnings And risk it on one turn of pitch-and-toss, And lose, and start again at your beginnings And never breathe a word about your loss; If you can force your heart and nerve and sinew To serve your turn long after they are gone, And so hold on when there is nothing in you Except the Will which says to them: "Hold on!" If you can talk with crowds and keep your virtue, Or walk with Kings — nor lose the common touch, If neither foes nor loving friends can hurt you, If all men count with you, but none too much; If you can fill the unforgiving minute With sixty seconds' worth of distance run, Yours is the Earth and everything that's in it, And — which is more — you'll be a Man, my son!

Заповедь. Перевод Михаила Лозинского Владей собой среди толпы смятенной, Тебя клянущей за смятенье всех, Верь сам в себя, наперекор вселенной, И маловерным отпусти их грех; Пусть час не пробил, жди, не уставая, Пусть лгут лжецы, не снисходи до них; Умей прощать и не кажись, прощая, Великодушней и мудрей других. Умей мечтать, не став рабом мечтанья, И мыслить, мысли не обожествив; Равно встречай успех и поруганье, Не забывая, что их голос лжив; Останься тих, когда твое же слово Калечит плут, чтоб уловлять глупцов, Когда вся жизнь разрушена, и снова Ты должен все воссоздавать с основ. Умей поставить, в радостной надежде, На карту все, что накопил с трудом, Все проиграть и нищим стать, как прежде, И никогда не пожалеть о том; Умей принудить сердце, нервы, тело Тебе служить, когда в твоей груди Уже давно все пусто, все сгорело. И только Воля говорит: "Иди!" Останься прост, беседуя с царями, Останься честен, говоря с толпой; Будь прям и тверд с врагами и с друзьями, Пусть все, в свой час, считаются с тобой; Наполни смыслом каждое мгновенье, Часов и дней неумолимый бег, — Тогда весь мир ты примешь, как владенье, Тогда, мой сын, ты будешь Человек!

Если... Перевод Самуила Маршака О, если ты покоен, не растерян, Когда теряют головы вокруг, И если ты себе остался верен, Когда в тебя не верит лучший друг, И если ждать умеешь без волненья, Не станешь ложью отвечать на ложь, Не будешь злобен, став для всех мишенью, Но и святым себя не назовешь, И если ты своей владеешь страстью, А не тобою властвует она, И будешь тверд в удаче и в несчастье, Которым, в сущности, цена одна, И если ты готов к тому, что слово Твое в ловушку превращает плут, И, потерпев крушенье, можешь снова — Без прежних сил — возобновить свой труд, И если ты способен все, что стало Тебе привычным, выложить на стол, Все проиграть и вновь начать сначала, Не пожалев того, что приобрел, И если можешь сердце, нервы, жилы Так завести, чтобы вперед нестись, Когда с годами изменяют силы И только воля говорит: "Держись!" — И если можешь быть в толпе собою, При короле с народом связь хранить И, уважая мнение любое, Главы перед молвою не клонить, И если будешь мерить расстоянье Секундами, пускаясь в дальний бег, — Земля — твое, мой мальчик, достоянье! И более того, ты — человек!

Когда. Перевод Владимира Корнилова Когда ты тверд, а все вокруг в смятенье, Тебя в своем смятенье обвинив, Когда уверен ты, а все в сомненье, А ты к таким сомненьям терпелив; Когда ты ждешь, не злясь на ожиданье, И клеветой за клевету не мстишь, За ненависть не платишь той же данью, Но праведным отнюдь себя не мнишь; Когда в мечте не ищешь утешенья, Когда не ставишь самоцелью мысль, Когда к победе или к пораженью Ты можешь равнодушно отнестись; Когда готов терпеть, что станет подлость Твой выстраданный идеал чернить, Ловушкой делать, приводить в негодность, А ты еще готов его чинить; Когда согласен на орла и решку Поставить все и тотчас проиграть, И тотчас же, мгновенья не помешкав, Ни слова не сказав, сыграть опять; Когда способен сердце, нервы, жилы Служить себе заставить, хоть они Не тянут — вся их сила отслужила, Но только Воля требует: "Тяни!" Когда — хоть для тебя толпа не идол — При короле ты помнишь о толпе; Когда людей ты понял и обиды Не нанесут ни враг, ни друг тебе; Когда трудом ты каждый миг заполнил И беспощадность Леты опроверг, Тогда, мой сын. Земля твоя — запомни! — И — более того — ты Человек!

Если сможешь. Перевод Александра Грибанова Сумей, не дрогнув среди общей смуты, Людскую ненависть перенести И не судить, но в страшные минуты Остаться верным своему пути. Умей не раздражаться ожиданьем, Не мстить за зло, не лгать в ответ на ложь, Не утешаясь явным или тайным Сознаньем, до чего же ты хорош. Умей держать мечту в повиновенье, Чти разум, но не замыкайся в нем, Запомни, что успех и пораженье — Две лживых маски на лице одном. Пусть правда, выстраданная тобою, Окажется в объятьях подлеца, Пусть рухнет мир, умей собраться к бою, Поднять свой меч и биться до конца. Сумей, когда игра того достойна, Связать судьбу с одним броском костей, А проиграв, снести удар спокойно И без ненужных слов начать с нулей. Сумей заставить сношенное тело Служить сверх срока, не сбавляя ход. Пусть нервы, сердце — все окаменело, Рванутся, если Воля подстегнет. Идя с толпой, умей не слиться с нею, Останься прям, служа при королях. Ничьим речам не дай звучать слышнее, Чем голос истины в твоих ушах. Свой каждый миг сумей прожить во славу Далекой цели, блещущей с вершин. Сумеешь — и Земля твоя по праву, И, что важней, ты Человек, мой сын!

Из тех ли ты. Перевод Аллы Шараповой Из тех ли ты, кто не дрожал в сраженье, Но страх других себе в вину вменил, Кто недоверие и осужденье Сумел признать, но доблесть сохранил? Кто бодро ждал и помнил, что негоже Неправдою отплачивать лжецу И злом злодею (но и этим тоже Гордиться чересчур нам не к лицу). Ты — друг Мечты, но средь ее туманов Не заблудиться смог? И не считал, Что Мысль есть Бог? И жалких шарлатанов Триумф и Крах — с улыбкой отметал? И ты сумеешь не придать значенья, Когда рабы твой труд испепелят И смысл высокий твоего ученья Толпа на свой перетолкует лад? Рискнешь в игре поставить состоянье, А если проиграешь все, что есть, — Почувствуешь в душе одно желанье: Встать от игры и за труды засесть? Послушна ли тебе и в боли дикой Вся армия артерий, нервов, жил? Воспитана ли Воля столь великой, Чтоб телу зов ее законом был? Ты прям и прост на королевской службе? С простолюдином кроток? Справедлив К достойному назло вражде и дружбе? Властителен порой, но не кичлив? И правда ли, что даже малой доли Своих часов, минут ты господин? Ну что ж! Земля твоя — и даже боле Тебе скажу: ты Человек, мой сын!

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив