Живая история. 15 февраля 1989 года

В этот день мы с моим директором вылетали из Ташкента в Минск, чтобы потом вернуться в Ленинград. В Ташкенте мы проторчали в командировке на авиазаводе около месяца и за событиями в мире особо не следили. Не до того было. Вся поездка из Ленинграда в Ташкент, а потом в Минск и обратно домой у нас была забронирована и оплачена ещё дома, в Питере, поэтому мы не подозревали ничего "худого" до последнего дня, пока уже в Ташкенте, буквально накануне вылета в Белоруссию, не услышали на заводе:
-Товарищи ленинградцы! Вы бы свои билетики-то проверили, на всякий случай. А то останетесь тут у нас надолго:-))
Ташкентский аэропорт находился очень близко от центра города. Я, как младший "товарищ ленинградец", поймал такси и через 20 минут уже был там. Ничего особенного не увидел: аэропорт, как аэропорт! Подошёл к девушке-диспетчеру по билетам и спросил, всё ли в порядке с вылетом на завтра, 15 февраля.
Девушка-узбечка посмотрела на меня недоумённо и спросила:
-А вы что, ничего не знаете?
-Нет, не знаю, — так же недоумённо ответил я.
Она улыбнулась и как-то странно сказала:
— Ну, не знаю, чем вам помочь. Ваши места аннулированы. Боюсь, завтра вы не вылетите в Минск.
— Да что случилось такое? — спросил я, начиная злиться, — Все говорят, намекают на что-то, а толком никакой информации нет!
— Девушка снова подняла наменя свои раскосые глаза и тихо сказала: Да войска наши завтра здесь будут! Афганские! Вы что, не слышали? У нас весь город знает, все только об этом и говорят, а вы как с Луны свалились. Поэтому все рейсы, все места отданы МО СССР. Никаких гражданских пассажиров завтра не будет. Хотите домой — езжайте в Самарканд, Наманган, Бухару, куда угодно, но у нас завтра будет сумасшедший дом. Не улетите!
Потом, видимо, сжалившись надо мной, сказала ещё тише: у ЦК есть своя бронь. Попробуйте с ними договориться как-то, они у нас люди хорошие, с пониманием. Иначе — никак!
Пришлось мне срочно вернуться на завод, там вместе с моим ничего не подозревающим директором пойти к местному руководству и уже оттуда, по вертушке "решать вопрос" с вылетом.
Девушка оказалась права. Узбекские партийные начальники оказались на редкость доброжелательны. Нам выделили два билета на Минск, но на другой, более поздний рейс. И категорически посоветовали придти как можно раньше, поскольку с местами — проблема, и если мы там вовремя не отметимся — улетят другие люди.
Так мы и сделали. В аэропорту на следующий день мы были примерно около двух пополудни, хотя наш рейс вылетал в 6 часов вечера.
Картина того дня стоит у меня перед глазами до сих пор.
Накануне, 14 февраля, это был обычный, довольно типичный по виду, заполненный пассажирами аэровокзал, где сновали, как муравьи, встречающие и вылетающие, местные и приезжие, молодые и старые пассажиры, где работали буфеты и билетные кассы, раздавались громкие объявления об отправлении и прибытии самолётов.
Сегодня, 15-го, здание было не узнать. Ни пассажиров, ни работающих буфетов, ни звонких объявлений, ни привычнoй суеты не было совсем. По крайней мере именно так мне показалось, едва мы переступили порог и удивлённо огляделись.
Повсюду — на ступеньках лестниц, на тележках, на подоконниках, просто на полу стояли, сидели и лежали буквально сотни, если не тысячи солдат и офицеров.
В воздухе стоял ни с чем не сравнимый запах пота, металла, пороха и табака.
Все военные были очень похожи друг на друга. Загорелые до черноты, в распахнутых шинелях, кителях, расстёгнутых на все пуговицы гимнастёрках, под которыми виднелись полосатые тельняшки. Почти у всех на груди позванивали медали или ордена.
Некоторые были с оружием, но основная масса имела при себе лишь вещевые мешки и иногда просторные, крепкие сумки, похожие на те, с которыми очень скоро устремились в Турцию и Египет наши предприимчивые челноки.
Но самым поразительным был даже не вид этой гигантской воинской массы, казалось, только вчера покинувшей поле боя, а полная, неестественая, абсолютная тишина. Никто не произносил ни звука. Не отдавал приказы. Не кашлял. Иногда кто-то из военных, слегка наклонив голову, почти шёпотом говорил что-то на ухо своему соседу. И это было всё. Не было радиотрансляций, никто не пробегал по залу, никто не улыбался.
Обнаружив, что спичек у меня нет, я решил выйти на улицу, чтобы стрельнуть у кого-нибудь огоньку.
Но, едва перешагнув порог, я увидел, как ко входу в здание аэропорта один за другим подъехали примерно 10 автобусов, откуда так же тихо, но споро начали выбираться наружу вновь прибывшие военнослужащие, точно такие же загорелые, суровые и молчаливые.
Несколько человек остановилось рядом со мной, чтобы выкурить по сигарете. В ответ на мою просьбу кто-то молча протянул мне красивую пластмассовую зажигалку. Я курил и украдкой разглядывал ребят рядом со мной. У них были пустые, бесконечно уставшие глаза людей, повзрослевших и состарившихся за очень короткое время. Людей, которые ещё сами не до конца понимали, что с ними случилось.
Будучи в большинстве своём моложе меня по возрасту, эти ребята казались гораздо старше своих лет.  Они были неизмеримо взрослее. И не только меня, но и многих других. Они знали войну, и это было видно во всём их облике.

В назначенное время наш рейс вылетел. На борту было только два гражданский пассажира: мы двое. Когда самолёт набрал высоту и прошла команда отстегнуть ремни, мы оглянулись. Все спали крепким сном. Hе храпели и не сопели. А именно спали, закрыв глаза, но готовые проснуться немедленно.
Проводница с подносиком газированной воды появилась из своего закутка, растерянно посмотрела в салон и тихонько вернулась к себе. угощать было некого. Я встал и прошёл к ней в отсек, чтобы взять стаканчик с лимонадом. Она сидела на своём куцем сиденьи и плакала, тихонько, по-бабьи вытирая слёзы тыльной стороной руки.
Лимонад я налил себе сам с её молчаливого согласия.
Рядом со мной сидел, вернее спал, закинув голову, майор каких-то совершенно невероятных размеров, его каменные, загорелые руки казались неестественно большими, крупными, как-будто специально сделанными для войны. И весь он был таким огромным, что мог бы легко посрамить любого чемпиона-спортсмена. За весь рейс в самолёте не раздалось ни звука. Проводницы больше не появлялись. И даже пилоты, казалось, старались вести самолёт по-аккуратнее. Так, чтобы ненароком не разбудить спящих бойцов.
"Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат", почему-то вспомнилось мне тогда.
А потом мы сели в Минске. Огромный майор быстро проснувшись, мгновенно огляделся вокруг, посмотрел на нас, смущённо улыбнулся и быстро развязав свой вещмешок, протянул нам две ярких конфеты в пёстрой упаковке.
"Держите, ребята, на память! Спасибо, что не разбудили!"
Он негромко скомандовал: "Рота, подъём!", Солдаты мгновенно зашевелились в своих креслах, привычно приводя себя в порядок. И ещё через минуту все спокойно, без суеты и шума вышли из самолёта. И только тот самый запах поля боя ещё оставался с нами в пустом салоне.
Так близко соприкасаться с войной мне больше никогда не приходилось.