И ОПЯТЬ ЖЕ Ж ТАКИ НЕ САМЫЙ ЗЛОЙ ТЕКСТ РУКОПИСИ!

sol_tat — 08.01.2013 Прототипы серии "ЕУ" (Соколовы; и третье ЕУ отправила в издательство, ту хум ит...) вместе с автором. А под катом фрагмент рукописи из любимого жанра моего редактора О. Ворониной "роман в эссе" - из "Одесского фокстора".





И ещё одна контекстная фоточка про несмотря ни на что "На манеже всё те же!"



ОТ ШЕСТНАДЦАТОЙ ДО АРКАДИИ

Этот город – как лакмусовая бумажка. Хочешь проверить человека – пригласи его в Одессу. Нет, ты пригласи, чтобы он таки приехал! И этот город окунёт его в себя. И сразу будет понятно – скис человек и кто он теперь: молочно-кислый продукт или гниль. Да. Я категорична. Или излишне метафорична. Что в иных ситуациях – одно и то же. И не имеет никакого отношения ни к Шестнадцатой станции Большого Фонтана, ни к Аркадии.

- Так когда вы будете? Уже подъезжаете к Одессе?! Какие молодцы! Давайте встретимся в…

Через полчаса я уже сижу в ирландском пабе на Дерибасовской. Сижу полчаса. И ещё полчаса. Уже выпит кофе по-ирландски. Съеден обильный сытный ирландский завтрак. Выпито сто «Финляндии» клюквенной, но не красной. Проверена почта. Сосредоточиться на работе не получится, потому что когда я жду людей – я жду людей. Когда я общаюсь с людьми – я общаюсь с людьми. Я не встраиваю людей в свои дела. Оно им надо? Оно и мне, признаться, не надо. Потому я играю в бильярд сама с собой. Ну, после нескольких звонков тем людям, которые два часа назад уже подъезжали к Одессе. Одесса – это вам не Нью-Йорк, не Москва и даже не Киев. От подъезда к Одессе до любой точки Одессы – ровно полчаса. А до ирландского паба на Дерибасовской и того меньше.
В стеклянные двери паба вплывает живот. Радостно подскакиваю и обнимаюсь. Искренне. Лобызаюсь. Чувственно. Я люблю этого мальчика, хотя живот у него мог бы быть и поменьше. Даже моим одноклассникам – а они, слава богу, на десяточку с гаком постарше, - не удалось достичь таких выдающихся результатов в конспирации пресса.

- Господи, ты же скоро лопнешь!
- Юрьевна, ерунда! Это я курить бросил!
- Он совсем не ест! Это у него обменное. Печень больная.

Обнимаюсь-целуюсь с женой моего друга. Я рада её видеть. И я её люблю.

- Чего бы пожрать?!
- Закажи ирландский завтрак.
- Он большой?
- Очень большой. И сытный. Там мясо такое, мясо сякое, сосиски разные, яичница, сыр, бекон и…
- Не, ну если очень большой, то…
- То с женой поделишься… Я вас два часа уже жду!
- Приехали, припарковались, поселились…
- Двадцать минут.
- Душ…
- Ещё пятнадцать вместе с постирать трусы! Причём – на двоих.
- Ну, пока дошли.
- Ладно. Замнём для ясности.

В конце концов, я в Одессе просто отдыхаю. Нет. Никогда я в Одессе просто не отдыхаю. Я всегда отдыхаю здесь крайне непросто. Решила устроить себе встречи с теми и с этими? Будь готова. И не пеняй. Или пеняй – но только на себя.
Когда из шумного, яркого, идейного мой молодой друг успел стать неуместно громким и понтовитым? Понты – это неприятно. В этом месте все понтовые. Ну так у них хоть рубашки в правильную полосочку и часы, стоимостью в…

- Я, короче, слышь, альфа-ромео взял! Только страховку не оформил.
- Ага. Штаны блатные, а жопа немытая. Как это – страховку не оформил?
- Та я у кума взял. Он мне, короче, слышь, должен…
- Я не глухая. Не надо так часто «слышь». Или ты хочешь поразить воображение официантов? Не советую. Их высокомерие профессиональное. Им без разницы кем брезговать: мужиком на альфа-ромео или мальчиком и девочкой «по два пива и в койку».
- Слышь, ты чё?!
- Я-то «ничё»! А вот ты где и когда успел быдло-style манер набраться, а? От моды боишься отстать?
- Слышь, я с тобой встретиться приехал!..

Ну что сказать?

Слышь, кум!
Возьми на ум:
Вычти два -
И вся ботва!

Так что ли?!

В ожидании ирландского завтрака моему другу не даётся бильярд. Наверное, мой молодой друг давно уже не спит на животе. Жена его, моя подруга, с недовольной мордочкой листает меню. У неё недовольная мордочка вовсе не такая, как у пивных девочек и мальчиков. У неё такое выражение лица приобретено в результате постоянной борьбы за выживание и за последующее перманентное улучшение качества жизни. Впрочем, оно вполне милое, это выражение.
Приносят ирландский завтрак. Молотит с бешеной скоростью, моментально и без остатка. А порция, между тем, и правда, богатырская.

- Ты же говорила, он ничего не ест.
- Мне надо отметить командировку. Вы куда сейчас?
- Мы сейчас по сто «Финляндии», клюквенной, но не красной. И куда-нибудь. Ты, может, поешь?
- Поем.

Выбрала. Поела. Ушла. Рассчитываюсь.

- Сколько я там?..
- Нисколько. Утром я. Вечером – ты.
- Ладно.

Ещё по сто той самой.

- И куда мы?
- Мы на Шестнадцатую.

Заказываю такси. Едем на Шестнадцатую. Тут последние всплески солнца и тёплое море. По причине выходных дней народ выползает погреться и искупаться. Следующий раз – разве что через полгода.
Купаемся. Болтаем.
Раньше с ним можно было свистеть о чём угодно. О Ницше. О теории большого взрыва. О «Сиянии» Кубрика. О чистом сиянии незабвенного Кубрика. О теории сияния доктора Кубрика. Можно было беспричинно смеяться и дурачиться, и каламбурить. Идиотничать. Просто так. Теперь только о детях – его. И о деньгах – его жены.

- В прошлом году она заработала в-о-от столько! – показывает, как рыбак за того карпа. – А в этом… – ничего не показывает. Кривится. – Если бы она меня слушалась, то…
- А ты?
- Что я?
- Ты сколько заработал?
- У меня…

Получасовые рулады о несправедливости, о непопадании в цель. О том, чего хотелось и насколько это не смоглось. Можно даже не слушать. Это бесконечный внутренний монолог. Просто вслух. Можно любоваться морем.

- Искупаемся?

Купаемся. Лежим на песке. Не может просто наслаждаться. Должен говорить, говорить, говорить… Как будто если замолчит хоть на мгновение, то исчезнет. Попросту возьмёт – и пропадёт. Сдуется. Как будто существует только благодаря словам. «Слышь!.. Слышь!.. Слышь!..» Слышу.

- Ну и, короче, слышь…

Море и песок отравлены словами. Какие-то смешные люди бродят с металлоискателями. Глупое занятие. Сколько бы цепочек и колец не было обронено на этот песок, состояния на этом не сделать.

- Прикинь, думал, я к этому времени буду уже…

Забавная шумная компания просто играет в мяч. Взрослые дяди и тёти, между прочим. Просто играют в мяч. Просто фотографируются. Просто хохочут. Балагурят, каламбурят. Идиотничают.

- Ты чего такой толстый стал?
- Да что-то с печенью.
- Жрать меньше не пробовал?
- Да ты сама, слышь!..
- Слышу. Скорблю. Но наклониться к бильярдному столу ещё могу. Как же ты любовью с женой занимаешься?
- Да отстань ты! Какая любовь?!
- Кстати, где она?
- Сейчас позвоню.

Звонит. Она не отвечает. Занята. Она в важном институте ставит важную печать на важный документ. Молодец. Я бы тоже ставила печати, будь у меня место, где мне в этом городе могут оправдать мои поездки сюда. Хотя бы частично.

- Ну и вот, я ей сказал, слышь!..

Слышу. Неинтересно. Куда деваются светлые мальчики и тонкие девочки? В каких апрелях они остаются? На каких заснеженных платформах дальнего следования?

***
Апрель 2005 года. Киев. Раннее утро. Платформа засыпана снегом. Мы только что сошли с одесского поезда. В Одессе ещё вчера вовсю сияло солнце - и мы загорали. В Киеве снег. И ветер. И раннее утро. Обменники и банкоматы закрыты. Только минула оранжевая революция. У нас есть рубли и доллары. Но ранним утром в Киеве 2005 года их не берут. И пластиковые карты не принимают. Пусть сто раз они дебетовые. Терминалов нет. Ни уроненных. Ни поломанных. Просто нет. Никому ранним утром апреля 2005 года нет дела до двоих голодных и слегка замерзающих граждан Российской Федерации.

- Поехали на Крещатик. Там должна быть какая-то жизнь!

На Крещатике ветер гоняет мусор. Плохо пахнет. Все магазины закрыты. В общепите берут только гривны. А их у нас, признаться честно, и нет. Все оставлены в Одессе.
Наконец находим обменник с дичайше несправедливым курсом. Жадно продаём всего сто долларов. Должно хватить на пару часов. Хотя бы до открытия банков.
Набираю друга.

- Олег, мы приехали!
- Ура-ура!!! Я только на работу заеду – и сразу к вам!

Он работает на дядю. Не на своего, разумеется. Откуда у него такой богатый дядя? Мальчик работает на чужого богатого дядю. Из мальчика брызжут идеи, мечты и деяния. Мальчик несколько бестолков, но светел. Мальчик хаотичен лишь с виду. Потому что он организован. Он хочет жить. И жить он хочет хорошо. Он подвижен. У него нет ничего – ни машины, ни квартиры. Лишь будущее, которое им движет.
Он приносится к нам. К нам, зашедшим в пиццерию в том самом переходе под Крещатиком, где мы обменяли стольник. Чтобы хватило на кофе с пиццей и отекилиться. Самые дорогие кофе и пиццу я пила-ела не где-нибудь в пафосном кабаке за океаном. Нет, прямо в матери городов русских – Киеве – после осенне-зимней оранжевой революции 2004 года. Уже апрель 2005. Но Крещатик ещё не убран. И курс ещё ненормален. И пластиковые карты некуда всунуть. Скоро всё наладится.
Он приносится к нам. Кроме идей и мечтаний, у него есть костюм. Единственный приличный костюм. Потому что в офис, на тендеры в министерство, на деловые переговоры надо ходить в костюме. У него есть единственный приличный костюм. «It`s my uniform!» И жуткой засранности съёмная однокомнатная квартирка на окраине Киева. И проекты, проекты, проекты!
Он искренне рад нас видеть. Обнимается. Целуется. Мы едим – и он обляпывает свой единственный приличный костюм.

- Ерунда!!!

Он удрал с работы, чтобы увидеть нас. С важной для него, единственной его работы – чтобы увидеть нас. Увидеть нас поскорее. Мы никуда не уезжаем. Сегодня. Может через пару дней. Сейчас что-нибудь откроется и мы купим себе по курточке, ещё побродим, и после полудня поселимся в гостиницу. В какую-нибудь гостиницу. Не в эту вот, режимную, на Крещатике. Там нас круто окатили презрением и сообщили, что до двенадцати нельзя поселяться. Хотя мы готовы были заплатить за пару часов, как за сутки проживания. Когда разменяем деньги. Потому что в гостинице – в режимной гостинице на Крещатике! – не работали терминалы. Потому что их просто не было. Оруэлл.

- Я помню, на Андреевском спуске построили неплохую…
- Какая гостиница?!! Вы останавливаетесь у меня!!!

Ему не было стыдно за свою засранную однушку. А мне не было стыдно за мою дружбу с ним.
Пытается за нас заплатить в пиццерии, в переходе под Крещатиком. Расстаёмся. Он не хочет нас отпускать, хотя ему надо вернуться на работу. Ему – на работу. У нас – дела. Но он не хочет нас отпускать. Жмётся к нам, как дурашливый щенок. Хватает за руки, целует в щёки. Кидается обниматься. Говорим о чём угодно. Пишем стихи цветными мелками на ватмане, выдаваемом в этой пиццерии детям. Холодно. У него нет денег вообще. У нас есть только эквивалент разменянного стольника, и нет денег в этой стране Украине, пока не откроется цивилизация. В виде банков. Не только холодно, но мокро и промозгло. И грязно. И все мы трое – счастливы.
Вечером мы идём в ночной клуб. В любой стране, на фоне любого беспредела - всегда есть ночной клуб. Так положено диалектикой. В ночном клубе есть караоке. В ночной клуб мы идём вчетвером. Нас двое – и их двое. Она ещё не жена. Но она его любит. Она его очень любит. А кто не ответит любовью на любовь? Вот и он ответил. Он добрый, солнечный мальчик. Он не мог не ответить на любовь.

- Вы ночуете у нас!!!

Ну конечно мы ночуем у вас! В твоей засранной съёмной однушке. Потому что мы не можем не ответить любовью на любовь, хотя мы уже разменяли деньги в банке. Конечно, мы ночуем у вас. Несмотря на то, что мы можем себе позволить. Но как раз этого и не стоит себе позволять. Снова диалектика.
В ночном клубе весело. Вдруг, в 2005 году, в Киеве обнаружилось место с атмосферой начала московских девяностых. Какие-то армянские дяди, снявшие украинских проституток. Какие-то украинские проститутки, распевающие караоке. С моим мужем. Хором. Танцы-шманцы. Стриптиз в худших славянских традициях. Накурено. Продымлено. Пьяно. Будущая жена моего молодого друга, регулярно отходящая в туалет. Поблевать. Как выясниться позже – вовсе не из-за количества выпитой водки и её качества. И даже не из-за заветренной несвежей закуски. А потому что она уже была беременна их первым сыном. И мы, болтающие с моим молодым другом о чём угодно. О теории большого взрыва. О вечном сиянии незамутнённого Кубрика. О мечтах. О стремлениях. И обо всяком подобном идиотизме. И украинские проститутки, нежно щебечущие мне о том, что я должна любить своего мужа. Холить. И лелеять. И армянские деловые дяди, от зависти выпивающие с моим мужем водку. И мой молодой друг, болтающий со мной обо всём, не замечая ни армянских деловых, ни украинских проституток, ни танцев-шманцев, ни стриптиза в худших славянских традициях, ни своей будущей жены, блюющей в туалете. Хорошо, что его будущую жену заметил мой муж. С радостной улыбкой зашедший в женский туалет и умывший будущую жену моего молодого друга прохладной водой.
И всю ночь до утра мы вчетвером болтали о том и об этом – и о поэзии, и о прозе, и о дружбе, и даже о любви, - в засранной съёмной однушке моего молодого друга. И уснувшие абы как на чём придётся – на разваленном, раздолбанном раскладном диване – мы, и на скрипящей продавленой чужой кровати – они, - под утро. И мой молодой друг, вскочивший прежде всех и понёсшийся за йогуртами и апельсинами на завтрак.
И весь день мы бродили по Киеву. И в ботаническом саду снегом были покрыты уже цветущие магнолии.
На каких платформах дальнего следования остаются они, наши друзья?

***
Тонкие девочки рожают троих. Светлые мальчики темнеют.

- Так когда она приедет?
- Да скоро уже! Так вот, слышь, я ей говорю…

Она приезжает. У неё нет купальника, потому что она думала, что в октябре в Одессе уже холодно. У нас, в апреле 2005 года не было тёплых курток, потому что мы думали, что в Киеве уже тепло.
Я даю ей свой купальник. Она плещется в водах Шестнадцатой и на несколько минут становится похожа на себя, ту. Что ещё не озабочена необходимостью кормить, одевать, обувать и учить троих детей. Она даже не озабочена им, всё ещё молодым, но страшно пузатым и чудовищно занудным моим другом. Сейчас, эти пару минут, она, наконец, озабочена только собой. Своими ощущениями от этого мира. Это так важно – ощущения от этого мира. Свои ощущения. Когда ты не готовился, не планировал. Или, готовился и планировал, но не к тому. А где же море? Вот, пожалуйста! Купаться, наверное, холодно? Да я вас умоляю! А я не взяла купальник… Извольте. Кабинка у вас за спиной!
Мы идём от Шестнадцатой до Аркадии. Она радуется. Он что-то говорит, и говорит. Кажется, о том, как тяжело жить. Хотя они уже давно купили квартиру. И машину. И ещё одну машину. Или их купила она? Неважно. У них есть – они купили. И есть море. И есть наш путь от Шестнадцатой до Аркадии. Но он всё время говорит. И всё время – не о том и не про то.
У неё работа – там. Сама она – здесь, со мной. У него работа здесь. Собственная фирма. Не такая удачная, как хотелось бы. Но всё-таки. Но у неё работа, вместе со всеми только поставленными печатями и проведёнными переговорами – там. А у него – здесь. И больше у него здесь никого нет. Ни меня. Ни моря. Ни лета, выданного этой осенью одесситам. Ни стремлений, ни мечтаний, ни надежд. Есть заунывная речь о том, что не удалось. Нам всем что-то не удалось. И кто-то нам не удался. Но неужели нельзя всё это оставить? Сбросить. Не думать. А просто получать удовольствие.

- Ты не можешь просто получать удовольствие?!
- Юрьевна, я забыл что такое просто получать удовольствие!
- Жаль. Точнее – зря! Если ты ещё хоть что-то скажешь о бизнесе, кредитах, откатах и тактиках-стратегиях – я не забуду, что такое получать удовольствие. Я просто исключу тебя из своей жизни. Прямо сейчас.

Проходим Десятую. Снова какие-то стройки-монстры. Попытка одесситов сделать из побережья Лазурный берег – не удалась. Как не удалось моему молодому другу сделать свою жизнь счастливой. Слишком много бетонных заборов для Лазурного берега. Слишком много поэм о неудавшемся вместо суровой мужской прозы.

- Юрьевна, ты несправедлива!
- Зато счастлива. Ты помнишь, в прошлом году ты пригласил нас на своё тридцатилетие?
- Помню. И? Спасибо, что приехали.
- Спасибо, что нашли нам номер в гостинице неподалёку от вас. Вам было удобно.
- Но вам бы было неудобно у нас. Трое ж детей!
- Действительно. Трое детей в трёхкомнатной квартире.
- Но у вас же были деньги!
- Деньги всегда есть, когда ты искренне хочешь к кому-то приехать. Помнишь, мы в 2009 году проездом были в Киеве? И у вас была очередная съёмная хата и уже двое детей.
- И вам было неудобно. В туалете валялся использованный памперс.
- Ах, мой друг. Всё ещё мой друг…
- Ты это к чему?
- Если уже надо объяснять – то ни к чему.

Его жена просто смотрит на море. Просто идёт. Просто радуется. Трое детей нужны человеку, чтобы просто радоваться, когда они не рядом.

- Юрьевна, я не понимаю о чём ты!
- Жаль. Точнее – зря!

Проход после Десятой до Аркадии – закрыт. Очередными стройками. Плотность кондоминиумов зашкаливает все разумные пределы. Неужели теперь наверх? По одной из самых длинных лестниц побережья – по лестнице Девятой Фонтана?!
Милая старушка гуляет с милой собачкой. На прислугу старушка не похожа – слишком независимый взгляд.

- Скажите, мы можем как-нибудь пройти тут до Аркадии?
- Насколько я знаю – нет. Разве что по стройкам? Но та – закрыта наглухо. На вон той – злые псы. Лучше вернитесь на Девятую и…

И наверх. И переулками. Мимо очередной жуткой высотной «элитной» недвижимости.

- Это что, жилой дом?
- Я не знаю. Похоже на гостиницу.
- Я пойду, узнаю.
- Зачем тебе?
- Я подумывала купить тут, в Одессе, квартиру.

Уходит. Говорю молодому другу, что хочу пить.

- Вон магазин! – говорит он.

Иду в магазин. Молча. Покупаю воды. И виски. Если я не выпью спиртного, сойду с ума. Потому что сильно отлична дорога от Шестнадцатой до Аркадии от той, что была прежде. Даже от той, что была тут всего лишь шесть лет назад.

- Всего лишь шесть лет назад…
- Что?

Садимся на скамейки. Не обнимаясь. Не хохоча. Садимся друг напротив друга. Удобные скамейки. Передаю ему бутылку виски, прежде щедро глотнув.

- Всего лишь шесть лет назад ты был другим.
- Я сильно изменился.
- Жаль. Точнее – зря!
- Все мы меняемся.
- Нет.
- Никто не оригинален.
- Да.
- Чего ты хочешь?
- Ничего. Выпить. Я могла бы хотеть узнать, куда делся тот солнечный мальчик…
- Солнечные мальчики – это мальчики-дауны?

Лучше молча пить виски. И дожидаться его жены.
Кое-как выбираемся к дороге. Надо же – я совсем всё забыла! Точнее – тут всё изменилось. Посреди всего, что тут изменилось, мне и вспомнить-то нечего.
Ловим машину.
Едем в Аркадию.
Идём в старый добрый кабак «Ассоль». Точнее – старый. Жаль, что не добрый. К тому же ещё и очень дорогой. Хотя, конечно, дешевле ирландского паба на Дерибасовской.
Заказываем. Выпиваем. Едим.
Мой молодой друг всем недоволен. Когда же он успел стать таким понтовитым снобом?
Начинаются танцы-шманцы. Мы не слышим друг друга. Слава богу. Давно пора уходить.
Расплачиваемся по счёту. Он не помнит утренний уговор. Не важно. Это не тест. Констатация факта. Зло обсмеивает «брачный неликвид» на танцполе. Я ему вторю. Ехидно. Зло. Не важно. Лишь бы не об несостоявшемся счастье в виде особняка, пока ещё не построенного моим молодым другом. Уверена, когда он его построит, он не будет счастлив. По-крайней мере так, как он был счастлив в засранной съёмной однушке и в ночном клубе, явившемся в Киеве-2005 прямо из начала развала передела.

- Шесть лет назад всё было не так.
- Здесь?
- Везде. И лишь я – допотопный артефакт, мечтающий выпить за несуществующей уже барной стойкой, в компании несуществующих уже людей, с великолепно сияющим незабвенным Стенли Кубриком.
- Ты это к чему?
- Ни к чему.

Недолго молчим. Вокруг шумно, грязно.

- Здесь шумно. И грязно.
- Да… Я могу заночевать у вас в номере?
- Там только одна кровать.
- В гостиной есть диванчик.
- Ты будешь спать на диванчике в гостиной?
- Нет.

Мне сегодня не хочется спать. Потому я не останусь у них. И не поеду к колбасе с туалетной бумагой в тень винограда. Я поеду на Ланжерон. Сниму номер в смешной пластмассовой гостинице «Пальма». И всю ночь буду пить у моря. И утром выпью кофе. Не в гостинице. А выше, там, на Чичерина. Или как она нынче называется? Выпью кофе в ещё не совсем открытом ресторанчике. Но хозяин будет любезен. И кофе будет вкусным. Я ещё пойду к своим друзьям. К ещё друзьям. Ещё пойду. Несмотря на то, что Шестнадцатая – уже не та. И Аркадия ,– не та. И вообще, всё это – всего лишь не более, чем тоска.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив