Филлис Чеслер. Что такое справедливость для жертвы насилия? (1995)

Филлис Чеслер
What is Justice for a Rape Victim? (On The Issues, 1995)
Перевод: mona-lizard
Правка: frau-zapka
Переведено для сайта Womenation.org

Она была на первых полосах американских газет: двадцатилетняя боснийка^[1], висящая в петле, принявшая смерть от собственных рук, ее самоубийство — последний крик о помощи. И наше оглушительное молчание.

Мы не можем сказать: «Мы не знали, нам ничего не сообщали». Мы знали, мы смотрели по телевизору, читали подробные отчеты, видели фотографии. Я знаю, что феминистки знали о том, что происходит в Боснии. Мы действительно переживали по этому поводу, некоторые из нас пересылали деньги, собирали свидетельства, составляли судебные иски, писали петиции в ООН, консультировали и утешали жертв, помогали беженкам покинуть страну. Но как движение мы потерпели провал, мы не смогли инициировать хотя бы один освободительный рейд в духе операции «Энтеббе»^[2], ни одного заметного действия по спасению женщин в самой Боснии. Мы заламывали руки и ждали, что патриархальные правительства «что-то предпримут»: созовут трибунал по военным преступлениям в Гааге, разбомбят Сараево, введут эмбарго на оружие, разберутся со всем этим по-мужски.

Мы — Хорошие Феминистские Немки. Мы — и наши доблестные правительства — сделали еще меньше в отношении Руанды^[3], Сальвадора^[4],  Гватемалы^[5], Перу^[6], Либерии^[7], Новой Гвинеи^[8], Восточного Тимора^[9],  Джамму и Кашмира^[10],  Гаити^[11].

В 1971 году нам стало известно, что пакистанские солдаты в ходе отступления массово насилуют женщин на территории, которая позже станет называться Бангладеш. Когда-то я жила в мусульманском окружении и знала, что может случиться (и случается) с изнасилованными женщинами, а также с теми, кто забеременели в результате изнасилования. «Многие из них покончат с собой, — говорила я, — если их братья и отцы не убьют их первыми». И я призывала к немедленным действиям, к вывозу изнасилованных женщин с территорий, охваченных конфликтом.

Феминистки смеялись над моими идеями, считая, что мои предложения забавные, претенциозные, метафорически: нереалистичные. Как феминисткам нам просто некуда было привезти всех наших бенгальских сестер, подвергшихся насилию, согласись они променять верную смерть на неопределенную свободу.

В 1971 году мы, конечно, были плохо организованы. У нас не было Феминистских воздушных сил, не было суверенной территории, не было даже парашютов, чтобы высаживаться во вражеских тылах. Сейчас 1996, и у нас до сих пор ничего нет.

И до войны в Боснии миллионы женщин во всем мире подвергались изнасилованиям. Мусульманки Боснии были не первыми мусульманками мира, подвергавшимися систематическому насилию в военное время. По сути дела, изнасилования постоянно используются мусульманскими мужчинами как политическое оружие против мусульманских женщин. Только за последние 15 лет это происходило в Афганистане, Алжире, Бангладеш, Индии, Иране и Пакистане.

Согласно поверенной ООН Кариме Беннуне с 1992 года алжирские фундаменталисты совершили серию зверств в отношении женщин Алжира. Беннуне описывает «похищение и неоднократные изнасилования девушек, использование девушек в качестве секс-рабынь у вооруженных фундаменталистов. Девушек также заставляют готовить и убирать для «воинов бога»… одна 17-летняя девушка забеременела в результате постоянных изнасилований. Ее похитили на улице и держали с другими девочками. Одну из девушек застрелили при попытке бегства». Как и в Иране, алжирские образованные, независимые женщины без хиджаба рассматривались как «военные цели» — их нередко отстреливали на месте. По словам Беннуне «пока алжирские мужчины вооружаются, алжирские женщины покрывают головы. Как сказала одна женщина: "Страх сильнее, чем наше желание быть свободными"».

Мне не доводилось слышать протестов по поводу участи женщин Алжира ни от Объединенных Наций, ни от представителей мусульманских стран. Конечно, нет. Эти мусульманки «принадлежат» мусульманам, насилующим их. Вот в Боснии мужчины (в основном сербские христиане) насиловали женщин, которые «принадлежат» другим мужчинам.

Информация, которая просачивается из Боснии бросает вызов любой вере и подтверждает худшие ночные кошмары радикальных феминисток Второй волны. Бывшая Югославия вскипела под проклятием новой балканизации, в руках военизированных фашистских/националистских группировок, расистов и мизогинов. Не важно, кем были агрессоры, их жертвами становилось преимущественно мирное население. Мужчины-солдаты вырезали гражданских (вчерашних соседей) с жестокостью и ненавистью, которые сложно представить. Мужчины-солдаты относились к гражданским женщинам как сутенеры относятся к проституткам, как абьюзеры-психотики относятся к своим женам.

Возможно, это то, что считается «мужеством» на Балканах.

Александра Штигльмаер, редакторка «Mass Rape: The War Against Women in Bosnia-Herzegovina», пишет, что сербские солдаты врывались в дома пьяными, ругаясь, они толкали и били женщин, тушили об них сигареты, резали ножами, называли «шлюхами», требовали улыбаться, рвали одежду и насиловали на виду у детей и старух. Затем они сгоняли изнасилованных — «навеки опозоренных» — женщин в секс-лагеря, где их, оборванных, грязных и голодающих, продолжали насиловать. Босниек похищали на улицах, удерживали месяцами в подвалах и спортзалах, где регулярно подвергали насилию. Затем многих убивали, хотя некоторых и освобождали, особенно тех, кто были беременны от «четников»^[12].  Мужчины группами насиловали 7-ми и 8-ми летних девочек до смерти, и потом не позволяли взрослым женщинам ухаживать за умирающими детьми.

Насильники не пользовались презервативами. Они избивали женщин, если подозревали их в использовании средств предохранения. Они снимали некоторые изнасилования на видео, а некоторые транслировали по радио и телевидению в прямом эфире.

Большая часть — по крайней мере, половина — изнасилований была совершена мужчинами, которых знали жертвы. Когда насильниками были сотрудники, соседи, бывшие учителя, они относились к жертвам нисколько не лучше, и даже хуже, особенно если жертва называла насильника по имени.

Насильники не действовали только по личной инициативе. Они исполняли сербскую военную политику «этнических чисток». Они следовали приказам. Да, хорваты и мусульмане в этом конфликте также насиловали женщин, с той же жестокостью, но в меньших масштабах.

И некоторые люди восклицают: «Ага, видите, обе стороны делали это!» Но нет. «Обе стороны» этого не делали. Только мужчины насиловали женщин, но женщины не насиловали мужчин, только мужчины убивали, а не женщины.

Что делали сербские христианские солдаты с гражданскими мужчинами от 16 до 60? В ужасающей реконструкции Второй мировой войны солдаты расстреливали мужчин/цыган/евреев на улицах или выводили из городов и расстреливали прямо у братских могил. Мужчины, которым «повезло» выжить, попадали в концентрационные лагеря, подвергаясь там избиениям, пыткам и голоду. Сербские солдаты иногда кастрировали и убивали сербских мужчин и мальчиков, которые отказывались насиловать женщин.

Солдаты убивали мужчин сразу, но женщинам уготована была жизнь в аду, смерть при жизни.

Это поведение упырей, не мужчин. Но ах, эти упыри и есть мужчины. Какие выводы можно сделать?

Некоторые юристы и мыслители рассматривают изнасилование как военное преступление и нарушение человеческих прав, среди них и я. Более того, я еще более чем когда-либо убеждена в том, что любое изнасилование — это политическое преступление против женщин, не только в Боснии, но где угодно, не только во время гражданской или национальной войны, но и во время так называемого мира, не только от незнакомцев, но и от близких людей. На Четвертой всемирной конференции ООН по делам женщин в Пекине некоторые феминистки-юристкипредложили включить в Женевскую конвенцию пункт о том, что «любое изнасилование, не только массовые изнасилования во время войны, являются преступлением».

Изнасилование — это «гендерная чистка».Запланированный эффект изнасилования всегда одинаков: полностью сломить дух жертвы, разрушить ее тело, свести с ума, сделать неспособной к сопротивлению. Изнасилования систематически используются мужчинами всех классов и рас, чтобы уничтожать собственных женщин и женщин, которые «принадлежат» врагам. Эта террористическая тактика в комбинации с детским сексуальным насилием и обвинением жертвы, отлично работает. Большинство женщин не сопротивляются, не пытаются сбежать или убить своих насильников в порядке самозащиты. Если же женщины защищают себя, их убивают, сажают в тюрьму на длительные сроки, даже казнят (Осенью 1995 года Сара Балабаган, филиппинская горничная, была приговорена к смерти за убийство ее работодателя и насильника в Абу-Даби).

В Пекине Боснийский посол ООН сказал, что он «не смог найти ни одной [изнасилованной] женщины, которая была бы в состоянии говорить о произошедшем». Александра Штигльмаер описывала жертв изнасилования в Боснии как сломленных, запуганных, плачущих женщин, страдающих от ночных кошмаров и бессонницы, депрессии, панических расстройств и суицидальных наклонностей. Штигльмаер пишет: «Большинство жертв изнасилования в Боснии сломлены, не могут думать о мести, так как ужас насилия, произведенного над ними, отобрал у них всякую волю к сопротивлению». В дополнение к этим типичным симптомам травмы изнасилования психолог из Загреба Вера Фолнегович-Смальч отмечает тревожность, внутреннее беспокойство, апатию, потерю уверенности в себе, отвращение к сексу. «Изнасилование — это одно из самых серьезных преступлений над личностью, последствия которого могут длиться до конца жизни», — пишет она.

Карима Беннуне пишет: «Террор над женщинами [в Алжире] возымел желаемый эффект: женский психоз, внутреннее изгнание — жизнь в психологическом и физическом подполье в собственной стране». По мнению Беннуне, «коллективный психоз» является следствием эскалации насилия солдатами исламского государства. По словам доктора Майкла Кертиса, американского врача-добровольца из «Врачей без границ»: «В боснийском лагере Тузла основной причиной смерти являлось самоубийство, возможно, это единственный лагерь беженцев, где преобладала именно эта причина».

Многие изнасилованные женщины все же продолжают жить — они вынуждены, у них нет альтернативы. И многим изнасилованным женщинам не нравится мысль о том, что они были виктимизированы, травмированы этим насилием. Во время войны в Персидском заливе майор США Ронда Корнум попала в плен и была изнасилована иракцами, в плену они также сломали ей обе руки. Корнум говорит, что такова война, что на войне случаются вещи похуже. Возможно, ее солдатская выправка влияет на ее восприятие войны, на то, что изнасилование — это часть войны. Впрочем, это не значит, что это должно восприниматься именно так.

Пережившие изнасилование, пытки и геноцид говорят, что самым ужасным переживанием, преследующим долго и мучительно, была не сама жестокость акта насилия, но то, как общество, другие относились к произошедшему. Переживших насилие преследуют те, кто слышали крики, но отворачивались, те, кто обвиняли жертв и сотрудничали с насильниками/мучителями/убийцами, те, кто отрицали, преуменьшали или преувеличивали, или же просто не понимали, что такое изнасилование и пытка, те, кто авторитетно призывали оставить мысли о мести, но не предлагали справедливого возмездия.

Женщины и мужчины могут пережить изнасилование и пытки, если им верят, если другие сопереживают им, если другие поднимаются на их защиту, чтобы остановить зверства. Жертвы насилия больше переживают бездействие «хороших» людей, нежели преступления «плохих парней». Грех бездействия психологически переживается сильнее, чем грех действия (Матери, которые бездеятельно наблюдали инцестуозное насилие над своими детьми становятся большими мишенями для ненависти, чем сами насильники).

Сердца женщин и мужчин разбиваются, когда «хорошие» люди, поддерживающие мечты об общей морали и общей гуманности (о том, что все мы едины — что случается с одной, происходит со всеми), бездействуют или обещают помочь, а следом не делают ничего. На Пекинской конференции боснийка Мунира Хаджич сказала: «Это позор мира. Нам обещали защиту ООН, а потом бросили». Репортер «NewYorker» Девид Райф цитирует боснийку: «Для меня ООН хуже сербов. По крайней мере сербы открыто говорили, что они наши враги… Не пишите больше книжек о нас, негодяи. Отдайте оружие, которое ООН у нас отобрало».

Все наблюдают, но никто не останавливает мужское насилие. Это синдром Китти Дженовезе^[13], синдром наблюдателя. Но к наблюдению добавляется нечто новое: изнасилование как спектакль, развлечение, предупреждение. Например, групповое изнасилование на бильярдном столе в Нью Бедфорде, штат Массачусетс, где мужчины-зрители подбадривали насильников. Профессорка юриспруденции Нью-Йоркского университета Ронда Копелон пишет: «Война усиливает жестокость, увеличивает частоту и публичный характер изнасилований».

В юности я верили, что если бы «хорошие» люди просто знали о происходящих зверствах, они бы остановили их, и здравый смысл и справедливость возобладали бы. Теперь я понимаю, что случаи прекращения зверств извне слишком редки, это слишком сложно, это практически чудо. «Хорошие люди» имеют собственные проблемы, ограничения, обязательства. Мы зарабатываем деньги на ежедневное пропитание, влюбляемся, болеем, стремимся получать радость от жизни, умираем — пока дымит Аушвиц, пока Руанда режет себя на куски, пока Босния уничтожает себя.

Безразличие хуже ненависти. Зло процветает, когда его игнорируют. Но если каждая из нас начнет делать хоть малость, это будет заметно.

Остановить происходящие зверства сразу и массово очень сложно, потому важно, чтобы женщины учились защищать себя сами, не дожидаясь того, чтобы другие — мужчины — «защитили» нас. Сколько еще женщин должны быть изнасилованы и убиты, чтобы женщины и/или феминистки стали готовы мыслить стратегически, по-военному, планировать вперед для того, чтобы хотя бы следующие поколения смогли жить в мире, свободном от изнасилований? Нет смысла ждать, что «хорошие» мужчины нас спасут. Они не смогут. Нет смысла оголять шеи перед насильниками, чтобы показать, что мы выше и моральнее, что мы не опустимся на их уровень. Наши самопожертвования во имя примера не изменят их.

Я вспоминаю о Пхулан Деви^[14], «королеве бандитов», индийской девушке, которую в 1980 течении трех недель насиловали 22 мужчины из более высокой касты, а после провели ее обнаженной через деревню. Пхулан стала разбойницей и убила всех 22 насильников. Пхулан, нам нужен твой боевой дух! До сих пор нам не известно ни об одной изнасилованной боснийке, поднявшей оружие, чтобы себя защитить, хотя многие хотели бы (также в Боснии существует эмбарго на оружие). Некоторые боснийки присоединились к войскам, но у большинства есть дети и старые родители, о которых необходимо заботиться. Одна женщина сказала: «Я не могу взять в руки оружие, но я могу рассказать, что происходило». Это тоже невероятно смело.

Что еще более важно: ни одна феминистская организация не смогла подготовить или инициировать миротворческий рейд в Боснию (или в Алжир, Иран, Пакистан, Тайланд, Корею, США), чтобы спасти изнасилованных женщин, которых удерживали в секс-лагерях и борделях.

Большинство белых женщин среднего класса, которых я знаю, и я среди них, приучали выбирать быть избитыми, нежели бить. Мы скорее умрем сами, чем убьем — даже в качестве самозащиты. Что еще хуже: некоторые из нас убеждены, что наша неспособность защищать себя каким-то образом выявляет свободу выбора, моральную добродетель, политическую философию. Мы не знаем ничего о том, как бить, разоружать, убивать того, кто атакует нас, нам придется долго учиться.

Только та, что живет в своем теле, которая полностью занимает его, которая знает, как драться, но сознательно отказывается от этого, может действительно выбирать пацифистскую политику. Но это не о большинстве женщин, включая феминисток. Мы оккупированы, колонизированы. Они присвоили большую часть прав на наши тела. Социально мы ничто, только тела, но мы больше не в своих телах. Мы где-то в другом месте: в тумане, в растерянности, диссоциации. Домохозяйки Гитлера, Душечки Сталина.

Пацифисты не пассивны: они выдвигают свои тела на линию противостояния, активно, агрессивно. Они рискуют нищетой, болезнью, тюремным заключением, избиениями, даже смертью в невооруженных политических противостояниях. Они очень смелы. Последователи Ганди останавливала британские поезда своими телами, не пулями. Они действовали решительно, коллективно, надеясь, что гуманность водителя поезда вынудит его остановить машину.

Три миллиона пацифистов не собрались в Боснии, выставив свои тела, отказываясь сдвинуться, пока мужчины не уберут оружие, не спрячут пенисы в штаны, не возьмут себя в руки, и крик ужаса и скорби не пронесется над землей…

Учитывая распространенность изнасилований и в военное, и в мирное время, почему мы отвергаем идею обучения женщин самозащите? В Боснии не только сербские солдаты насиловали женщин, мусульманские, хорватские, а также солдаты ООН — все насиловали уязвимых «вражеских» женщин. Поверенная Кэтрин МакКиннон писала: «Это точно выявляет проблему мужской протекции, с которой всегда сталкиваются женщины: кто будет присматривать за мужчинами, которые присматривают за мужчинами, которые охраняют нас?.. Присутствие [мужских] сил ООН в Боснии явно увеличило секс-траффикинг^[15] в этой стране…

Возможно, необходимо присутствие женских вооруженных сил». (Ах, Шеннон Фолкнер^[16], где же ты, когда ты нам нужна? То, с чем приходится иметь дело женщинам всего мира, — в точности то же, что творили мачо-маньяки, вытурившие Фолкнер из «Цитадели» и праздновавшие ее уход).

Немного реализма: хорошо, давайте думать глобально, действовать локально. Босния в самом деле далеко. Но вот Нью-Йорк, в котором я живу. Почему феминистки (и феминисты) не сформируют соседские патрули против изнасилований? Почему мы не поможем полиции сделать Центральный парк безопасным от изнасилований для женщин-бегуний?

Только мы можем остановить насильников. Я не предлагаю формировать нелегальные отряды мстительниц. Я предлагаю, чтобы женщины начали понимать — в самом деле понимать — что никто нас не спасет, кроме нас самих. А мы не знаем, как это сделать. И нам лучше бы уже начинать об этом думать. И еще о том, что такое справедливость в случае изнасилования.

Пускай начнутся уголовные и гражданские трибуналы. Впервые за всю историю изнасилование определяется не как побочный эффект войны, но как инструмент войны и военное преступление. Международный трибунал ООН соберется в Гааге^[17], чтобы заслушать свидетельства о массовых изнасилованиях, насильственных оплодотворениях и других зверствах в Боснии. Некоторые надеются, что глобальное восприятие изнасилования радикально изменится, когда станет ясно, что изнасилование — не персональное «недоразумение» между насильником и жертвой, но преступление против человечества и военное преступление.

Хотя у Трибунала ООН нет полномочий приговаривать к смертной казни или навсегда лишать власти тех, кто отдавали приказы о геноциде и изнасилованиях, важно, что Трибунал ООН определяет насильников как военных преступников. Ронда Копелон пишет, что «признание изнасилования в качестве военного преступления — важнейший шаг в приравнивании изнасилования к пыткам». Профессор Нэнси Келли из Гарварда говорит: «Если мы сможем добиться того, чтобы международное правовое законодательство признало изнасилование актом пыток, это может изменить положение женщин во всем мире».

Очевидно, что эволюция правового статуса женщин может повлиять на глобальное отношение к изнасилованиям. Когда-то женщины должны были выходить замуж за насильников. Когда-то женщинам советовали «помалкивать» в случае изнасилования. Когда-то женщинам, пытавшимся привлечь насильников к ответственности, не доверяли, их унижали и вторично травматизировали уже в зале суда. Сейчас все это случается реже.

Некоторые люди верят, что с приходом женщин в военные, религиозные, спортивные, корпоративные и рабочие сферы, то есть в преимущественно мужские сферы, повысится уважение к женщинам в обществе как классу или касте. А от этого, в свою очередь, снизится частота изнасилований. Другие говорят, что сейчас происходит увеличение количества изнасилований именно потому, что женщины проникают в сферы, считавшиеся мужскими. Третьи же утверждают, что нет никакого роста количества изнасилований, а есть больше сообщений о сексуальном насилии и более тщательное ведение статистики.

Однако поглядим с исторической перспективы. Ни Нюрнбергский трибунал, ни процесс Эйхмана^[18] в Иерусалиме не освободили мир от геноцида. На конференции 1995 года по случаю 50-й годовщины Нюрнбергского военного трибунала, Уолтер Роклер, бывший судебный исполнитель трибунала, сказал: «Принципы, заложенные в Нюрнберге, имели важное символическое значение, но не имели существенного влияния». Генри Кинг Мл. указал, что «уничтожение евреев, цыган, гомосексуальных и умственно отсталых людей не было делом внутреннего значения для германского правительства. Национальному суверенитету ничего не угрожало».

Симон Визенталь в «Justice, Not Vengeance» написал: «Гитлер не только уничтожил миллионы евреев и миллионы врагов, он также морально уничтожил миллионы немцев и миллионы австрийцев, что еще хуже — на несколько поколений вперед. Принадлежать к жертвам ужасно, но еще хуже иметь отношение к тем, кто создавал жертв». Вдобавок к гражданскому и уголовному юридическому преследованию военных преступников, Визенталь рекомендует «постоянно обращаться к прошлому и учиться у него».

Так что же наиболее существенно для восстановления психологического здоровья изнасилованных женщин?

Важно говорить об этом, свидетельствовать, получать поддержку, а не осуждения за свой рассказ, особенно от других женщин. Использовать историю своих страданий для того, чтобы поддерживать других жертв также важно. Разрабатывать, продвигать и добиваться исполнения законов — важно, как и надеяться на то, что законы в самом деле имеют цивилизующее влияние.

Некоторые могут сказать, что нет справедливости без чести, как нет чести без памяти — без создания материальных мемориальных памятников женщинам-жертвам и героиням. Больше десяти лет назад феминистки пытались основать Музей насилия, но по многим причинам попытка провалилась. Тем не менее, многие художники начали и продолжают исследовать эту тему.

Некоторые жертвы насилия и пыток хотят смерти своих мучителей. В конце концов эти мужчины в самом деле наслаждались болью и страданиями своих жертв. Возможно, хоть это нерационально, но некоторые изнасилованные женщины хотели бы, чтобы их мучители поняли то, что они совершили, признали свое преступление, принесли бы извинения и раскаялись.

Некоторые изнасилованные женщины хотели бы, чтобы их обидчики отправились в тюрьму независимо от того, раскаялись ли они в совершенном. Некоторые изнасилованные женщины хотели бы подать в суд для возмещения денежного ущерба, как из символических, так и из практических размышлений (чтобы платить по счетам за лечение). Некоторые изнасилованные женщины, особенно пережившие групповое изнасилование или проституцию, начали вооружаться холодным и огнестрельным оружием. Некоторым из них удалось таким образом спасти свои жизни.

Подводя итоги:

Нам необходимы постоянно действующие, хорошо финансируемые международные феминистские трибуналы по преступлениям против женщин с широкими исполнительными полномочиями. Гаагский трибунал нуждается в допфинансировании. В августе 1995 доктор Шариф Бассони, глава Комиссии ООН по военным преступлениям сказал на слушании Сената США, что как только боснийские жертвы насилия станут свидетельствовать на процессе, их анонимность будет раскрыта, а безопасность окажется под серьезной угрозой. Жертвы насилия просили помощи в переезде и других видов защиты свидетелей. Бассони сказал, что трибуналу требуется больше средств, чтобы защитить свидетелей как следует.

Нам также необходимы обязательные курсы самозащиты для девочек, обязательная военная подготовка для девушек, быстрые и эффективные процедуры уголовного преследования насильников: гражданские иски на возмещение материального ущерба в дополнение, но отдельно от уголовного преследования. (Я полагаю, что города и страны могут начать делать что-то в отношении насилия, если будут нести материальную ответственность за провал в предотвращении изнасилований). Нам также нужно, чтобы жертв изнасилования или попытки изнасилования оправдывали за убийство насильника в порядке самозащиты. Нужно также обучение по предотвращению изнасилований. Что это, как не самая радикальная образовательная и политическая феминистская повестка?

Где наши борцы за свою свободу, наши герои сопротивления, готовые проникнуть в стан врага? Нас слишком мало, чтобы произвести ощутимые изменения. Неужели женщины настолько диссоциированы от своих тел и друг от друга, что простое сопротивление ужасает нас больше, чем ежедневные дозы унижений и смертей?

Неужели женщины настолько беспринципны, настолько трусливы, что желают лучше умирать ради хозяев, чем жить для себя?

Что они с нами сделали? Что мы с собой сделали? Каждая женщина знает, что если она вместе с другими женщинами выступит против мужчин или против мужских законов, в тот же час ее схватит королевская рать, ее бросят в заключение, допросят, изнасилуют и сожгут на костре, как ведьму. Она знает, что ее никто не спасет.

Храбрость женщины проявляется, когда она знает, что с ней могут сделать, но несмотря на это, помогает другим женщинам. Храбрость женщины проявляется, когда она противостоит «хорошей девочке» внутри себя, голосу, который подсказывает ей: «Не лезь в чужое дело, занимайся своими делами, не пытайся сделать что-то, что втянет тебя в неприятности, тебя поймают, ты пожалеешь, тебя накажут, тебя никто не будет любить…»

Женщины будут в безопасности, если каждая из нас будет храброй. Каждая из нас в безопасности настолько, насколько храбры остальные женщины.

В ином случае на нас всех открыт сезон охоты.



От переводчицы: текст местами неоднозначный и подлежит обсуждению. Однако в нем совершается весьма прямолинейная попытка вовлечь феминисток в рассуждения о проблематике более широкого спектра, нежели набор личных эмансипационных практик.