"Эзопов язык" и классика — воспоминания современников о подсоветской жизни

von_hoffmann — 20.08.2021

Людмила Новикова (Москва, вторая половина 1970-нач.1980х):

Эзопов язык и классическая литература. В СССР о многом нельзя было говорить прямо. Но людям все же надо как-то выражать свои взгляды. Для этого существовал "эзопов язык". Я не буду долго об этом писать, это вещь широко известная. Но я помню, какими аплодисментами или смехом публика отвечала на фразу-намек в спектакле. Незримая связь устанавливалась между актерами и залом: люди показывали, что они поняли и благодарили.

Часто в этом очень хорошо помогала классика. Никогда не забуду, как в старших классах школы (или даже в начале института) я принесла из библиотеки хрестоматию по литературе 19 века. И вдруг мы в ней обнаруживаем обращение Герцена в связи с началом печатания в России "Полярной звезды" и "Колокола".

Начинается оно так: "Отчего мы молчим? Неужели нам нечего сказать? Или мы молчим только от того, что мы не смеем говорить? Дома нет места свободной русской речи - она может раздаваться инде, если только ее время пришло. Я знаю, как вам тягостно молчать, чего вам стоит скрывать всякое чувство, всякую мысль, всякий порыв. Открытая вольная речь - великое дело, без вольной речи - нет вольного человека. Недаром за нее люди отдают жизнь, оставляют отечество, бросают достояние..."

Мы дома читали взахлеб, для нас эти слова были, действительно, как колокол. Помню, как мама все повторяла: "Ну как они это пропустили? Как они это напечатали?".

Ведь цензура была не только всеобщая, но и предварительная. Т.е. ПРЕЖДЕ, чем что-то напечатать или выпустить спектакль, кино и т.д. цензор должен был одобрить. Без этого не могло выйти ничего.

Chub Oleg:

Ну так Герцен не в СССР жил - что тут цензурировать?

Людмила Новикова:

Вполне могли "попросить" убрать именно этот текст из хрестоматии. Или заменить его на другой, того же Герцена.

Chug Oleg:

Да, но зачем?

Людмила Новикова:

Вот именно затем, чтобы не было таких впечатлений как у меня.

Masha Gracheva (Ленинград, первая половина 1980х):

По той же причине "убирали" не подходящие места даже из сочинений Ленина, и смысл искажался кардинально. Я не помню, как называлась та серая толстая книга с избранными статьями Ленина, по которой мы все учились, и которую зубрили. Но когда позже начала читать полное собрание сочинений - вот где меня ждали сюрпризы.

Мария Савельева:

Не многие знают, что Достоевского не проходили в советской школе до конца 50-х точно.

Olga Smyslova:

Папа работал в ящике и постоянно говорил намеками, до последнего дня, такая уж привычка. "Эти деятели", "те ребята", работа называлась по названию города или института, "Жуковский", "Королев", "поговорил с маевцами". Ездил в командировку в Китай - это было "на восток". И иногда это было просто жутко неудобно, так как я сама уже не могла понять, о чем он. Но я довольно поздно узнала, что мамина "подруга" была известной стукачкой - она приходила к нам в гости до начала 1990-х. А даже в нулевых была встреча с человеком, который и сейчас стучит, и папа ни разу ни о каких секретах не обмолвился (хотя какие в наше время секреты!). Но родители и жизнь научила, что нельзя открыто говорить о многих вещах, о том, сколько у тебя денег, например, или открыто хвалиться каким-то богатством и так далее.

Svetlana Stephenson:

Говорили по телефону «Софья Васильевна» вместо «советская власть» для конспирации.

Александр Дмитриев:

"Софья Власьевна", вообще-то.

Людмила Новикова:

В театрах часто использовали. Выделяли какую-то фразу голосом, которая была как-бы о другом, а на самом деле о наших порядках или властях. Даже в спектаклях по классике были часто такие моменты: писали-то авторы о прошлом, а подходило к нам. И публика живо реагировала, понимая, что хотели сказать со сцены.

Сергей Веревкин:

СССР - это вообще была страна, где эзопов язык применялся на всех уровнях - начиная от простых людей и кончая высшей властью.

Lenny Zhivotovskiy:

„Размеры моей благодарности будут безграничны в пределах разумного. “(Примечание: о взятке)

Lenny Zhivotovskiy:

"Спасибо на хлеб не намажешь". (Примечание: намек на взятку)

Сергей Плясунов:

"Цветы не пью"; "контора" – КГБ.

Алекс Белый:

"не надо дразнить гусей"! (Примечание: не надо говорить рискованные вещи – и про политику, и шире).

Александр Кириллов:

«Не телефонный разговор» (Примечание: одно из самых распространенных выражений. Т.к. телефоны могли прослушивать, то при переходе разговора на политику, использовалось «это не телефонный разговор», после чего меняли тему).

Людмила Новикова (Москва, 1970е):

Идеология была во всем. Но я хочу вспомнить, как она проявлялась в литературе, которую мы проходили в школе.

Во-первых, нас очень многого просто лишили. Мы не проходили, да и самим прочитать было трудно, таких авторов как Булгаков, Цветаева, Ахматова, были вообще запрещены Гумилев и Мандельштам, не говоря уже о Солженицыне. "Мастера и Маргариту", например, я читала по фотокопиям очень плохого качества. К концу 1970-х эту вещь издали один раз, но маленьким тиражом, и достать ее было невозможно. Мы были лишены также почти всей дореволюционной литературы начала ХХ века. И только уже в перестройку я восстанавливала эту разорванную связь поколений писателей.

Но с тем, что мы могли читать и проходили в школе, тоже было неладно. Любое художественное произведение надо было разбирать под определенным углом зрения, и только одна точка зрения на него была верной. Поэтому всем выпускникам советских школ знакомы, например, следующие фразы, им не надо объяснять, что это значит: ""Катерина - луч света в темном царстве", "Л.Толстой - зеркало русской революции", "Евгений Онегин и Печорин - лишние люди", а "принцип партийности в литературе" мы вообще учили наизусть. Если бы кто-то написал в сочинении, что поэма Блока "Двенадцать" совсем не вершина его творчества, а его "воспевание революции" вызывает другие чувства - он получил бы двойку.

Но вот что удивительно: несмотря на все, что вбивалось в наши юные головы, видимо, уровень многих произведений классики все же не позволял совсем свести ее к партийным клише. И мы в старших классах между собой обсуждали не ошибки Есенина, который "идеализировал деревню" и "не сразу понял, какое благо несут революционные изменения", а просто запоминали наизусть его стихи, особенно любовную лирику. И спорили, правильно ли поступил Онегин с Татьяной, а не обсуждали, что ужасный царский режим не дает реализоваться "лишним людям". Ну и много читали того, что не проходили в школе, тут уж нам никто ничего не мог навязать.

Зоя Морозова:

"Швабрин - трус". Эту фразу помню всю жизнь. Именно так надо было начинать рассказывать об антигерое "Капитанской дочки."

Eytan Stackelberg:

Точно мои мысли. Если судить по тому, как нас учили, вся русская литература с XVIII века описывала исключительно подготовку российского общества к 1917 году.

Галина Львовна:

У меня был случай в школе. Нашла я какую-то книгу в библиотеке, и там про Горького, и как он поругался с Лениным и уехал на Капри. Ни о чем таком не думая, я на уроке и рассказала о том, почему же они поссорились. Вот была суматоха. Учитель покраснела, стала заикаться и сказала, чтоб я принесла на следующий урок эту книгу. Но я ее так и не нашла. В библиотеке сделали круглые глаза и сказали, что я что-то напутала и не было такой книги.

Людмила Новикова:

Думаю, в библиотеке она ошибочно попала из спецхрана в открытый фонд, или они ее ошибочно в спецхран не перенесли. Поэтому потом, испугавшись, так Вам отвечали.

Jaugen Keppul:

Думаю, что многое мы пропустили даже после того, как оно стало доступно. Например, романы американских писателей ХХ века - а между тем, это (по моему скромному мнению) - высочайшие достижения мировой литературы! И случилось это просто потому, что большинство книг человек прочитывает в юности и молодости. И потом просто нет сил осилить и осмыслить большое количество произведений.

Сергей Сахаров:

"Над пропастью во ржи" был опубликован в 1970-е...На 3-х томник Хэмингуэя я истратил полностью 2 стипендии (черный рынок, понятно). "Бедняк, богач" публиковался в "Иностранке"..."Давай поженимся", "Аэропорт"... Кое-что читали.

Сергей Шувалов:

Советская литература вводила меня в ступор так же, как и советская история с 1917 года. Никого из школьных писателей я прочесть так и не смог. Ни Горького, ни Маяковского, ни Шолохова, ни всех остальных. Читал предисловие, иногда эпилог, чтобы что-то пробормотать на уроке или написать сочинение. 10 класс у меня из-за этих предметов и еще тарабарщины-естествознания не сложился. Закончив девять классов всего с тремя четверками, скатился до троек в 10-м. В общем, в моем детском сознании советская идеология не умещалась.

Dmitrii Kouznetsov:

Я доводил русичку до бешенства, предлагая мои, отличные от учебниковских, интерпретации. Это было непросто: требовалось прочесть учебник, прочесть текст, сделать выписки, чтобы подвести училку к луже и посадить в неё точной цитатой.

Елена Лебедева:

Как раз малодоступность книг и порождала читательский интерес. Раз это запрещено - надо непременно прочесть. Да еще если и очередь, а тебе досталась книга....

Карз Драйв:

Всё так. Зато писать сочинения на пятёрку грамотному ребенку было очень легко. Неси любую ахинею в рамках того, что "надо", главное, чтобы к грамматике и пунктуации претензий не возникло.

Jaugen Keppul:

У меня всегда были проблемы с сочинениями. Хотя я без труда потом писал неплохую прозу и даже стихи.

Рина Нова:

Достаточно благосклонно относилась ко мне "русичка", она же преподавала и литературу. Постоянно отбирала у меня на своих уроках неформатную литературу, которой я зачитывалась, добывая её где только можно. Возвращала с сожалением на лице после уроков. И, ближе к экзаменам, выдала мне распечатку сочинений по основным патриотическим темам, которые были в списке гороно, строго наказав, хотя бы ради уважения к ней, вызубрить всю эту ахинею.

Lubova Lenska:

Ненавидела литературу и до сих пор могу читать только тех классиков, которых проболела. А наша литераторша могла заорать: «Эй вы, дерьмо!»

Мария Белкина:

А у меня была великолепная учительница Ираида Федоровна Кобахидзе. Она просто не разрешала нам открывать учебники, только чтение и обсуждение самих произведений. Когда я написала сочинение, в котором защищала Свидригайлова и утверждала, что Достоевский никак не доказал его вину, поставила пятерку. И «Мастера и Маргариту» я прочли в журнале «Москва», который Ираида Федоровна дала мне, чтобы я подготовила доклад - правда, на факультативе.

Boris Gorshkov:

Все зависело от преподавателя литературы. В моих старших классах преподаватель литературы была гением! Настолько талантливая. Знаете, могла какую-либо критическую статью Белинского прочитать так, что можно забыть обо всем на свете. Она посвящала нас не только в мир литературы, но и кино. Смотрели фильмы, писали отзывы, как задания. У неё не было классового подхода. Был исключительно художественный. И мне ещё повезло с преподавателем эстетики—она была у нас факультативным, на желающих старшеклассников. Нас было всего человек восемь из всех четырёх старших классов. Я, конечно, был среди восьми. Было классно. Мы ходили с ней в театры. Ездили на экскурсии. Ходили бесконечно в музеи. И была моя первая поездка в Ленинград, организованная ею. Вот с ней, благодаря ее неутолимой энергии и энтузиазму, мы ежедневно посещали три-четыре ленинградских достопримечательности. Я даже не помню, где мы питались. Хватало духовной пищи.

Eytan Stackelberg:

Вам несказанно повезло. У кого не было таких преподавателей, те учили литературу образами.

Alejandro Zimmerman:

Школьная программа отбила напрочь любую симпатию к классикам.

Сергей Плясунов:

Я поражался как ВСЯ литература может быть партийной.(Примечание: было учение Ленина о партийности литературы)

Pavel Raysin:

А я учился в математической школе. В 9 классе пришла новая учительница литературы и сказала такое небывалое: Все вы будете поступать, мне сказали. Поэтому моя здесь задача - натаскать вас писать правильные сочинения за оставшееся время. Любовью к великой русской литературе придется пожертвовать. Я вам гарантирую, вы ее у меня возненавидите, если еще не начали. Но сочинения на стандартные темы вы у меня писать научитесь! Возражений нет? Замечательно.

И начался сущий кошмар. Натаскивание. Кто-то очень умный нам ее нашел такую... Фактически сэкономив многим на репетиторе! Капустина, Вера Петровна, вот, даже помню! Результат. Все поступили. Но Пушкина смог читать только лет через 15, с неожиданным удовольствием...



или

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив