Еще об отчуждении. Часть вторая.

anlazz — 02.05.2016

В прошлой части говорилось о важности отчуждения труда и о том, насколько этот момент влияет на развитие общества. Однако при этом возникает вопрос: реально ли в таком случае рассматривать появление классового общества, как момент прогресса. Не является ли данные момент совершенно обратным этому явлением, не привели ли формирование антагонистических классов к ухудшению положения человечества, а не к его улучшению. Ведь действительно, рассматривая жителей указанного в прошлой части Чатал-Гуюка, и тех же ближневосточных крестьян «эпохи империй» (о рабах даже говорить не приходится)  или даже большинства жителей более поздних эпох, страдающих от войн и произвола сеньоров, можно усомниться в самой идее пользы развития для человека. Впрочем, то же самое можно сказать и о большинстве случаев перехода от первобытнообщинного состояния к классовому, происходившего в огромном количестве культур и народов – может показаться, что минусов от этого намного больше, чем плюсов.

Поэтому неслучайно, что образ «природной» или «естественной» жизни - т.е., жизни в гармонии с окружающей природой, вне классовой структуры стали довольно популярным еще с Античности. Образ «потерянного Рая», «Золотого Века», как эпохи, когда не было еще государства и собственности, неотвратимо преследовал человека в течении тысячелетий, периодически порождая различные религиозные культы и мистерии. Наиболее известные из них – это пресловутые Дионисии (Вакханалии), которые, однако значили нечто иное, нежели просто безудержное пьянство. А самые последние (вернее, самые известные из последних) попытки найти данный «потерянный Рай» - это хиппи, «дети цветов» 1960-1970 годов. Впрочем, не стоит думать, что идея возврата в бесклассовое общество всегда носила упомянутый «оргиастический» характер. Напротив, очень часто она реализовывалась в совершенно обратной форме, как аскетический образ жизни, наиболее ярко выразившейся во всевозможных монастырских общинах.

Однако, несмотря на все это, «вернуться назад» не удалось никому. Переход от классового общества обратно к первобытнообщинному оказался невозможным. Напротив, процесс разложения первобытной общины и зарождения классов, рано или поздно, но настигал практически любой народ, подошедший к определенной стадии своего развития. Несмотря на все прелести общинной жизни, именно классовый тип развития общества оказался господствующим в мире. Разумеется, во многом это происходило из уже описанной в первой части способности правящих классов к максимальной концентрации ресурсов: возможность отчуждить от  сотен крестьян  их труд и сконцентрировать его в одной месте (не важно, в качестве рабов, в качестве повинности зависимых крестьян или в качестве капитала) давала возможность классовому обществу решать такие проблемы, которые в первобытной общине были неразрешимы. Правда, эти самые проблемы, чаще всего, сводились к завоеванию соседей, не принося большей части социума (кроме правящих классов) никакой пользы.

Впрочем, при всем этом, данное явление свидетельствовало о процессе, который выступал одной из важнейший этапов в истории цивилизации. А именно  - о процессе развития разделения труда. Собственно, само появление разделения участников трудового процесса на «низших», т.е., исполнителей, лишенных собственной воли, и «высших», этой самой волей обладающих, вытекало именно из данного явления, возникшего еще на самой заре человечества. Да, указанное разделение возникло еще во времена присваивающей экономики, основанной на охоте, когда отдельные личности стали «специализироваться» на определенных типах трудовой деятельности.

Тут нет смысла подробно касаться данного процесса, можно только указать на то, что это самое разделение позволяло устранить главное противоречие того времени - противоречие между ограниченностью человеческого сознания (ограниченностью, правда, условной – о чем будет чуть ниже), и необходимостью усложнения производства. Разумеется, изначально указанное разделение особенно не осознавалось, как некий фундаментальный процесс, более того, нормой считался именно неразделенный труд, что закреплялось соответствующими нормами и правилами. Однако совершенно парадоксальным образом именно этот процесс – создание правил – оказался связанным с тем, что мы именуем «классовым разделением». А именно – разделением людей на «имеющих волю» и «обязанных подчиняться». На самом деле, создание сложной системы запретов и предписаний (табу), призванных стабилизировать общество, раздираемое «производственной необходимостью» разделения, оказалось тем механизмом, который запустил классообразование. Дело в том, что из-за особенности человеческого мышления эта система могла быть только «магической», связанной с наличием особого «мира духов», мира невидимых, но важных проявлений реальности.

Однако устанавливать «связь» с этим миром удавалось далеко не всем. Нет, конечно, связывать природные явления, такие, как дождь, молния, ветер или миграция животных с конкретным «духом» мог каждый. Но вот непосредственно иметь с  ним связь – а это свойство указанного представления автоматически вытекало из его антропоморфизма. (Вернее, не антропоморфизма – духи на ранних этапах развития человека, как правило, зооморфны – а подобия человеку в своем поведении.) И, следовательно, с ним можно и нужно было «договариваться» - как с членом своего племени. А вот тут-то выходило, что этим могут заниматься крайне ограниченное число людей. Даже современный человек, со всеми его психологическими и физиологическими знаниями, еще не может обеспечить гарантированного впадания в транс (хотя ввести можно любого). Что же говорить о людях древности, для которых овладение подобной психотехникой являлось чисто случайным моментом. Именно поэтому колдуны и шаманы с самого начала воспринимались не просто как люди, владеющие ценными умениями. Но и как личности, имеющие, по умолчанию, высокий «социальный статус».

Именно они, «лица духовного звания», стали прообразом того слоя, из которого в будущем сформируется элита. «Пережитки» этого момента наблюдаются, например, в индоевропейской культуре, выделяющей «брахманов» в самую высшую «касту» (выше кшатриев-правителей). Впрочем, очень часто указанные «должности» совмещались: царь-жрец являлся «нормой» для тех же ближневосточных культур, лишь позднее превратившись исключительно в политическую фигуру. То же самое стоит сказать и про иные культуры, где изначально идея «разделенности» сформировалась именно из представления о неравенстве «мира духов» и «мира людей». Да, специально для любителей борьбы с религией, стоит сказать, что указанная важность «шаманов» была не случайной, поскольку именно через «тонкий мир» человечество на этом уровне обеспечивало функционирование самого главного механизма, обеспечивающего его существование. А именно – возможности предвиденья будущего, реализуемого через мифологию.

Этот метод, кстати, оставался актуальным еще сто лет назад, в традиционном крестьянском обществе, обеспечивая весь цикл сельскохозяйственных работ. Удивительно, но крестьяне смогли «переработать» довольно сложную христианскую доктрину в особый хозяйственный календарь, связав жития христианских святых с теми или иными явлениями природы, и таким образом, заменив ими учебник агрономии. Не сказать, чтобы особенно удачно – но если ничего другого нет,  то и такой тип хозяйствования сгодится. Именно поэтому ни одно общество, до недавнего времени, не могло обходиться без мифологической системы, ставшей одной из важнейших общественных структур. Ну, и соответственно, без лиц, обязанных заниматься его «обслуживанием».

Однако начавшись однажды, деление общество не могло остановиться только на выделении «брахманов». Поскольку само принятие идеи о людском неравенстве оказывалось, в целом, благодетельным для социума (по указанным выше причинам), то неизбежным стало применение этого принципа и для иных персон. В частности, для военного вождя, который тысячи лет до того выступал исключительно «технической» фигурой. На самом деле, это естественно – если шаман «сакрален», т.е. стоит выше всех остальных членов общества, то почему бы не сделать сакральным и вождя? Тем более, что, как сказано выше, довольно часто эти должности «совмещались» (царь-жрец). В общем, можно сказать, что появление «царских» должностей было неизбежным. Ну, а дальше пошло-поехало: однажды сформировавшись, разделение на «высоких» и «низких» стало самоподдерживающимся и самоусиливающимся, поскольку полученные «царями» и «жрецами» возможности определять поведение масс оказывалось крайне выгодным в плане формирования «личного могущества». С соответствующими результатами.


В общем, получается, что развитием классового разделения общество заплатило за возможность реализации сложных стратегий. Однако это значит, что все попытки отказаться от подобного устройства означали отказ от наиболее совершенных методов хозяйствования – т.е., несомненную деградацию. Именно поэтому все «проекты», направленные на отказ от отчуждения труда в пользу общинного устройства оказывались неудачными. Несмотря на все беды, что несет людям отчужденное общество и на все преимущества общин, построение их оборачивалось или провалом, развалом и хаосом. Или – в самом лучшем случае, перерождением в «нормальное» классовое общество. Самый известный случай последнего – история христианства, которое от первохристианского равенства эволюционировало в мощную иерархическую церковную структуру, могущую соперничать с феодальными властителями за власть. Более того, все попытки вернуться к «апостольским временам», периодически возникающие в «лоне церкви», начиная с монастырей и заканчивая протестантами, все равно вели к иерархии. Причем, самый сильный «взрыв эгалитаризма», связанный с Реформацией закончился установлением режимов, в которых идея неравенства оказывалась перенесена на «теологический уровень», чего не допускалось в католицизме.

Причина этому состоит в том, что христианская Церковь, при всем указанном стремлении к равенству одновременно с этим являлась еще и «прогрессистской» организацией, направленной на максимально возможное усложнение технологических стратегий. Причину данного «прогрессизма» надо разбирать отдельно, тут же стоит только упомянуть о том, что именно христианские монастыри до определенного времени выступали «образцом» наивысших хозяйственных достижений. Причем, что важно, и в Католической, и в Православной ветвях Церкви, что значит универсальность данной компоненты для Христианства. Ну, а то, что в указанной борьбе между стремлением к равенству и движением к прогрессу победил прогресс, понятно само по себе: в противоположном случае мы имеем дело с деградацией общины и тихим «сливом» ее в истории…

Но является ли подобное состояние вечным? Разумеется, нет. Ведь очевидно же, что если до определенного времени человек достаточно успешно решал свои проблемы в рамках неотчужденного общества, то следовательно, победа классового деления ситуативна. Рано или поздно, но положение изменится на то, что прежние «идеальные» способы решения проблем окажутся неприемлемыми – и вот тогда наступит торжество «нового равенства». Разумеется, это диалектическое представление для многих может показаться голословным: ведь как не крути, но разделение труда до сих пор кажется выгодным. Однако не будем столь категоричны. На самом деле, в мире давно идут процессы тектонического значения, изменяющие самые основы современного общества, и если они еще почти незаметны обывателю, то это не значит, что их нет.

Удивительно, но главный удар по отчужденному миру пришелся именно оттуда, откуда в свое время пришла его победа. А именно – из сферы миропонимания. Как уже сказано выше, именно там в древности сформировалось представление о неравенстве людей, идущее от разности их связи с «миром духов». Шли века, тысячелетия – а указанная разница оставалась актуально, вплоть до идеи предопределения в протестантизме. И вдруг – пошатнулся сам «тонкий мир». Веками основанием для «длинных стратегий» служила мифология, развившаяся затем в религию. Но ко второй половине XVII века, или, может быть, чуть ранее, у этого пути появился мощный конкурент – а именно, наука. Зародившись, как «приложение» натурфилософии к текущей реальности, связанной с потребностью в развитии технологий (к примеру, астрономия была нужна для мореплавания), наука очень быстро перешла от исключительно «вторичной» роли к системе, претендующей на полное объяснение мира. Уже в XVIII веке возникла концепция Просвещения, отбрасывающая все религиозные модели в пользу научных. И хотя реальная возможность сделать это наступила на век позднее, порог был перейден.


Может показаться, что особой разницы в том, на основании чего строятся «длинные стратегии» - на основании науки, мифа или религии. Более того, существует множество людей, которые убеждены в том, что наука – это разновидность магии, или, в крайнем случае, религии. Однако, вопреки этому представлению, данные «отрасли» имеют крайне серьезное отличие. Оно состоит в том, что для занятия наукой не требуется «высшего промысла» в виде санкции каких-либо божественных или демонических сил. Иначе говоря, ученым может быть любой – если, конечно, захочет. Если мы вспомним при этом, что именно неспособность произвольного человека стать «посредником» между «тонким» и «грубым» миром (вернее, между духами и людьми) явилась родоначальником понятия «неравенства», то становится понятным, насколько важным для общественно устройства является данный момент.

На самом деле, в «слабой форме» он проявился еще в самом начале – когда «божественное право» королей и аристократов было сменено более светским представлением о их роли в обществе. Именно с того времени стало допустимым не просто свержение «плохого» монарха, но и замена аристократического устройства демократическим (пускай и с поправкой на буржуазность). Шаг был сделан – теперь представитель элиты потерял в глазах общества свою дарованную свыше «безусловность», и должен был доказывать свою адекватность. Нет, конечно, это было лишь началом движения к идее равенство, еще оставался такой мощный фактор разделения, как капитал, по идее, свидетельствующий о «избранности», по крайней мере, с т.з. способностей. Но начало было сделано.

Буржуа, завоевав (и в революционной деятельности, и в экономическом соперничестве) себе право быть равными с «кшатриями», на самом деле, подготовили почву для своего собственного свержения. Причем, не  только политическими средствами – создав возможность для возникновения уже антибуржуазных партий и  движений, но,  что еще важнее, средствами экономическими. Развертыванием капиталистического производства на самом деле было явлением двояким. С одной стороны, отчуждение труда возрастало, поскольку средний представитель масс из «независимого» производителя, которым являлся крестьянин, превращался в «винтик» огромной производственной машины. Но с другой, само развитие промышленного производства неизбежно вело к развитию «прогностических функций», причем, настолько, что их приходилось выстраивать на всех уровнях производственного механизма. Иначе говоря, рабочий должен быть грамотным, он должен был научиться тому самому научному выстраиванию длинных стратегий, которое до того было уделом немногим. «Образованное общество» стало неизбежной ступеньью к дальнейшему «расколдовыванию» и «онаучиванию» мира, в результате которого выбивались очередные подпорки у классового разделения.

Ведь если управленческие функции представляют собой такой же труд, как и любой другой – ну, может быть, более сложный, но не имеющий фактического отличия – то идея о том, что кто-то почему-то должен иметь право на волю миллионов становится все более нелепой. Тем более, что теперь вместо наделенного «божественным отличием» аристократа, и даже вместо владеющего неведомыми умениями хозяина «верхним узлом» системы становился  наемный управленец, «менеджер», мало чем отличающийся от остальных работников. Более того, переход от «личного владения» к акционерной форме, по сути, размывающей понятие «хозяина», «господина», как такового, лишало систему последней сакральности.  А следовательно,  прекрасно показывало, что вполне возможен мир, в котором различия между «высшими» и «низшими» станут настолько несущественными, что исчезнут вообще.

Именно поэтому в период «развитого капитализма», т.е. империализма, и стали массовыми идеи, направленные на преодоление отчуждения труда, на построение неотчужденного общества. Они в корне отличались от уже указанного «векового» стремления человека к древней общине – «Золотому веку» человечества. В отличие от этого «наивного коммунизма», коммунизм научный позволял не жертвовать развитием в пользу равенства – поскольку основывался на научном представлении о том, что реализация длинных стратегий является доступным для каждого. Более того, он основывался не на чем-нибудь, а на реально существующих тенденциях капиталистического общества, направленных на увеличение людей, участвующих в управлении и в распространении демократических механизмов разрешения конфликтов. А главное – идеи научного коммунизма основывались на глобальном процессе смены типа «управления цивилизацией»: от основанного на мифологическом и религиозном (т.е. косвенном) моделировании реальности к «прямому», научному методу.

Таким образом, можно сказать, что отчужденное общество представляет собой переход от неотчужденного общества первобытности к неотчужденному обществу будущего. Поэтому отчуждение и связанное с ним классовое общество вполне можно считать прогрессивным и ведущим к улучшению человеческой жизни, даже несмотря на то, что в реальности очень часто наблюдался противоположный процесс. Однако все это верно до одного момента – а именно, до того, как возникли условия для снятия указанного явления и перехода к более совершенному социальному устройству. После этого все прошлые «заслуги» исчезают, и вместо указанного прогресса классовое общество будет означать несомненный регресс (или, в крайнем случае, застой).

Что мы и наблюдаем в настоящее время, тем более, что «эпоха застоя» завершена, и единственный путь, возможный при сохранении классового разделения – это путь регресса. Впрочем, обо всем этом надо говорить отдельно…

 

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив