Экономические истоки путинизма

vadim_proskurin — 15.12.2023 1. Современный капиталист, планируя свой бизнес, как правило, вынужден использовать все возможные пути максимизации прибыли, не пренебрегая ничем. Если капиталист отказывается от какого-то решения, например, по этическим соображениям, он проигрывает конкуренцию с менее щепетильными коллегами и уходит с рынка. Это не жесткое правило, супер-успешный капиталист (например, Генри Форд) может позволить себе не соблюдать его, но это исключение, не правило.

2. В современных развитых странах деятельность капиталиста подвергается жесткому контролю и регулированию со стороны государства и общества (государственные регуляторы, профсоюзы, отзывы в интернете и т.п.). Наиболее неэтичные способы развития бизнеса (обман клиентов и партнеров, чрезмерная эксплуатация персонала, уклонение от налогов, пренебрежение экологическими нормами и т.п.) в развитых странах реализовывать затруднительно. Но если капиталист работает в развивающейся стране, где это регулирование менее выражено, капиталист более свободен в своих выборах и, учитывая п. 1, он не столько свободен, сколько вынужден принимать неэтичные решения.

3. Когда на рынок развивающейся страны приходят капиталисты из развитых стран, они конкурируют между собой и с аборигенами по правилам недоразвитого рынка, неэтично, «по-звериному». Так происходит не потому, что иностранные капиталисты морально недоразвиты, и не потому, что их иностранная культура и идеология порочны и отвратительны, нет, это происходит исходя из объективных закономерностей, изложенных в п. 1 и 2. Даже самый душевно прекрасный капиталист вынужден либо действовать неэтично, либо уходить с рынка.

4. Когда на рынок развивающейся страны массово заходят капиталисты развитых стран, они естественным образом, во-первых, насаждают правила «дикого капитализма», и, во-вторых, захватывают контроль над аборигенными бизнесами и рынками, пользуясь своими объективными преимуществами над аборигенами – больше капитала, больше опыта и т.д. Если эта тенденция не встречает противодействия со стороны аборигенного правительства, аборигенная экономика и аборигенное общество деградируют. Если же эта тенденция встречает противодействие, возникает конфликт между аборигенным правительством и правительствами стран, откуда пришли компании-захватчики. Под влиянием лобби пострадавших компаний иностранные правительства рассматривают действия аборигенного правительства как нарушение честной конкуренции, «порядка, основанного на правилах» и т.п. Как правило, пострадавшие компании-захватчики описывают конфликт в терминах коррупции и конфликта идеологий – нас притесняют не потому, что мы творим дичь, а потому что аборигенные чиновники коррумпированы, правительство недемократично, а общество нетолерантно. Через какое-то время убеждение в том, что природа конфликта именно такова, становится доминирующим в обществе, откуда пришли компании-захватчики. Важно отметить, что они во многом правы – аборигенные чиновники действительно коррумпированы, а аборигенное общество действительно нетолерантно. Но природа конфликта не в этом, а в том, что написано выше.

5. Если правительство развитой страны заинтересовано в погашении конфликта родного бизнеса с аборигенами развивающейся страны, оно его гасит, это не очень сложно. Если же правительство развитой страны в этом не заинтересовано, оно игнорирует развивающийся конфликт. Чаще реализуется второй сценарий, чем первый.

6. Многократное повторение п. 4 в разных странах формирует внутри развитой страны убеждение, что мир за пределами ее и ближайших союзников – «дикие джунгли», ничуть не похожие на «райский сад», в котором живут родные граждане. Возникает естественное желание распространить на «дикие джунгли» идеологию и антикоррупционные практики «райского сада», оно подогревается капиталистами, заинтересованными в продолжении эксплуатации «диких джунглей». При этом отсталая нетолерантная идеология действительно характерна для «диких джунглей», как и всеобщая коррупция, так что это желание в какой-то мере оправданно. Но прямая механистичная реализация благих пожеланий путем экспорта идеологии и антикоррупционных практик, но без наложения ограничений на деятельность родного бизнеса в чужой стране, не приводит к успеху. Она приводит к уродливому побочному эффекту – многократному преувеличению реального значения конфликта идеологий. Обыватели развитых стран становятся убеждены, что причина конфликтов с развивающимися странами лежит именно в идеологической плоскости, что отсталые аборигены ненавидят демократию, свободу, равноправие и толерантность, и в этом все дело. Повторюсь еще раз: последнее часто верно, но первопричина конфликтов не в идеологии, а в экономике.

7. Рассуждая о конфликте идеологий, обе стороны уделяют неадекватно большое внимание второстепенным, незначительным ее аспектам: религии, ЛГБТ, правам на аборты и т.п. Так происходит из-за того, что правительства развитых стран вынуждены аргументировать свою позицию не «просто наше лобби хочет вас пограбить», а более возвышенно.

8. Очевидный выход радикально устранить все перечисленные проблемы – расширить набор «правил, на которых основан мир», введя в них внешнее регулирование действий бизнеса развитых стран на развивающихся рынках. Это несложно реализовать в китайской модели государства, где крупный бизнес угнетен государством до почти рабского состояния, но в американской модели, где бизнес диктует волю обществу, а не наоборот, это очень трудно. Любая попытка движения в эту сторону требует резкого усиления государственного регулирования экономики и внутренней политики, частичного или полного перехода к автократии. Это чревато нежелательными побочными эффектами, например, формированием фашистской (или даже нацистской) идеологии, что в итоге может не только не погасить конфликты с развивающимися странами, но, напротив, сбросить с этих конфликтов идеологическую маску и перейти к прямому завоеванию и порабощению слаборазвитых наций. Кроме того, автократия предъявляет повышенные требования к ответственности автократа и повышает риск коллапса государства, если автократ не справляется с обязанностями (как не справились Гитлер и Горбачев, по разным причинам и при разных обстоятельствах).

9. То, что я назвал путинизмом в предыдущем посте на политическую тематику, я вижу как попытку реализовать п. 8, не переходя полностью к китайской модели общества, а попытавшись достичь разумного компромисса между ней и американской моделью, которую у нас неудачно приняли в 1990-е годы. Важно понимать, что путинизм в моих словах – не то, во что верит Путин, я ХЗ во что он верит, а то, что, по моему мнению, может стать разумным обоснованием странных внешнеполитических действий последних лет («Вагнер» в Африке, неадекватно вялое завоевание Украины, неадекватно мягкие ответы на санкции и т.д.). Скорее всего, я выдаю желаемое за действительное, а реально ни Путин, ни кто там правит Америкой, ни кто-либо еще, ни тем более я, не осознают в полной мере, что именно происходит. Мне много раз доводилось участвовать в совещаниях, где принимались важные бизнес-решения, а потом слушать, как их последствия интерпретируют рядовые сотрудники. Чаще всего, сотрудники формируют в своих сознаниях гораздо более разумную модель происходящего, чем есть на самом деле, почти всегда случайно принятые сиюминутные решения складываются задним числом в разумную картину целенаправленной деятельности. Полагаю, и в рассматриваемом случае наблюдается нечто подобное.

Сохранено