Два брака и любовь к родине поэта Николая Гумилева. Окончание

eho_2013 — 11.11.2025 Окончание. Предыдущие части: тут, тут, тут и тут.

Я молод был, был жаден и уверен,
Но дух земли молчал, высокомерен,
И умерли слепящие мечты,
Как умирают птицы и цветы.
Теперь мой голос медлен и размерен,
Я знаю, жизнь не удалась… — и ты,

Ты, для кого искал я на Леванте
Нетленный пурпур королевских мантий,
Я проиграл тебя, как Дамаянти
Когда-то проиграл безумный Наль.
Взлетели кости, звонкие, как сталь,
Упали кости — и была печаль.

Сказала ты, задумчивая, строго:
— «Я верила, любила слишком много,
А ухожу, не веря, не любя,
И пред лицом Всевидящего Бога,
Быть может, самоё себя губя,
Навек я отрекаюсь от тебя». —

Твоих волос не смел поцеловать я,
Ни даже сжать холодных, тонких рук,
Я сам себе был гадок, как паук,
Меня пугал и мучил каждый звук,
И ты ушла, в простом и тёмном платье,
Похожая на древнее распятье.

Услышав, что Анна Ахматова просит у него развод, Гумилев страшно побледнел. Он не ожидал такого поворота событий. И открытие, что его преемником стал Шилейко, оказалось чрезвычайно неприятным. Анна была главной женщиной в жизни Гумилева, но она всегда сохраняла некую отстраненность, всегда ускользала. А теперь ускользнула совсем, безвозвратно... От безответной любви к Анне он пытался избавиться в своих бесконечных романах и в своих далеких путешествиях... И однажды признался Георгию Иванову: "В сущности, я неудачник".


Владимир (Вольдемар) Шилейко и Анна Ахматова

В трудный момент объяснения он постарался сохранить лицо. Скандала не случилось... Гумилев лишь произнес: "Я всегда говорил тебе, что ты свободна и вольна делать все, что ты хочешь". И даже добавил, что и сам собирался устроить свою жизнь по-новому. С кем? Поскольку все его роковые возлюбленные ему уже отказали, пришлось после паузы назвать имя девушки, к которой он никогда не питал сильных чувств. Но был уверен, что она-то ему не откажет. Это была Анна Энгельгардт, поклонница, с которой он иногда снисходительно встречался, но которую никогда высоко не ценил.
Энгельгардты были знатным родом, игравшим видную роль в истории России. Первым в российское дворянство еще в 17 веке перешел Вернер (Еремей Каспарович) Энгельгардт, служивший до того в польском войске. Он занял высокое положение при дворе царя Алексея Михайловича. На рубеже 18 и 19 веков в русской армии было 15 генералов из рода Энгельгардт, портрет одного из которых выставлен в галерее героев 1812 года в Зимнем дворце. Племянницы Потемкина, сестры Энгельгардт были признанными красавицами и блистали при дворе Екатерины II. Егор Антонович Энгельгардт с 1816 года возглавлял Царскосельский Лицей. В 19 веке в роду Энгельгардтов появились выдающиеся ученые. Отцом Анны был Н.А. Энгельгардт, известный литературовед и критик.



Сама Анна неординарными талантами не обладала и в кругу богемы считалась девушкой "простенькой". Она была хорошенькой, достаточно интеллигентной, чтобы не "конфузить" Гумилева перед друзьями, немножко увлекалась поэзией (чужой), немножко хореографией... Когда-то, сделав предложение Анне Ахматовой, Гумилев, недовольный тем, что в их семье поэтами будут и муж, и жена, советовал: "Займитесь чем-нибудь другим. Танцами, например..." С Анной-второй (как стали называть Энгельгардт друзья Гумилева) как раз так и получилось - он писал стихи, а она "занималась танцами". Впрочем, до разговора с Анной-первой в доме Шилейко, Гумилев, вероятно, и сам не предполагал, что назовет Анну Энгельгардт женой...

Однако, назвав имя Анны Энгельгардт и парировав таким образом нанесенный ему удар, Гумилев был вынужден сделать ей предложение. Не ожидавшая этого Анна упала перед ним на колени, повторяя: "Боже, какое счастье! Я недостойна такого счастья!"
Летом 1919 года Гумилев и Ахматова официально развелись. И поэт тут же зарегистрировал новый брак и уехал с молодой женой в Бежецк, представить Анну-вторую матери... Весной 1920 года у Гумилевых родилась дочь Елена (по странному капризу, Гумилев дал дочери имя своей парижской возлюбленной). Брак к тому времени поэту беспредельно надоел. Он отвез жену с ребенком в Бежецк и оставил там под предлогом, что малышке тут будет лучше, чем в каменном и холодном Петрограде. Анну ожидало общество свекрови, тетки мужа и его старшего сына Льва (мальчик почти постоянно жил у бабушки)... Гумилев навещал семью редко, раз в два-три месяца и не выдерживал дольше трех дней.
Анна-вторая в каждом письме умоляла мужа забрать ее в Петроград, но Гумилев не прислушивался к этим мольбам...
"Николай Степанович всегда холост, - ехидно замечала Ахматова. - Я не представляю его себе женатым"...

А Гумилев с головой погрузился в творчество и... работу. Если до революции у него было определенное состояние, и он мог жить на ренту, занимаясь творчеством для души и не гоняясь за гонорарами, то теперь поэтический дар был единственным способом добыть кусок хлеба. Гумилев издавал новые книги, стал членом редколлегии издательства "Всемирная литература" и выполнял литературные переводы, читал лекции в Пролеткульте, в Институте истории искусств, морякам Балтфлота, вел занятия в поэтической студии "Звучащая раковина"... В феврале 1921 года его вместо Блока избрали главой Петроградского отделения Союза поэтов.
Но денег все равно не хватало, тем более, нужно было содержать еще и семью в Бежецке... Гумилеву порой приходилось продавать какие-то вещи или ценные книги, чтобы послать денег семье. При этом уныние он считал тяжким грехом и не позволял ни себе, ни друзьям впадать в отчаяние. Неважно, какой флаг развевается над городом - поэзия, самое великое и святое дело в мире, живет своей жизнью...

В политике он был довольно наивен, и в анкете на вопрос о политических убеждениях написал "аполитичен". Многие удивлялись, что Гумилев, внутренне не принявший революцию и не любивший большевиков за то, что они "неблагородны", тем не менее, живет "под красными" и сотрудничает с советскими учреждениями, а не воюет в Белой армии... И в его стихах не было ничего контрреволюционного.
Поэтому слухи и намеки на некую деятельность Гумилева, направленную против большевиков, казались совершенно дикими. Друзья были уверены, что он в очередной раз "играет". Ирина Одоевцева вспоминала:
«Однажды в 1919 году Гумилёв появился в Доме литераторов в нелепом виде — в какой-то старой вязаной шапке, стоптанных валенках, с огромным мешком за плечами.
- Коля, ты что, на маскарад собрался? Не время, кажется, - спросили его коллеги.
Гумилёв торжественно объявил, что идёт на Васильевский остров агитировать, а оделся так, чтобы внушить пролетариям доверие.
- Побойся Бога! - говорили ему, смеясь. - Какое уж тут пролетарское доверие! Ты похож на воронье пугало.
Гумилёв холодно и веско произносит:
- И так провожают женщины героя, идущего на смерть!
Все продолжают смеяться. Кузмин говорит ему:
- Ох, доиграетесь, Коленька, до беды!
Но Гумилёв самонадеянно отвечал:
- Это совсем не опасно, я слишком известен, они не посмеют меня тронуть».

Жизнь Гумилева разительно переменилась после войны и революции... Мало того, что он остался без средств и вынужден был искать заработки. Его имение в Слепнево было национализировано. Свой дом в Царском Селе, вернувшись из Лондона, Гумилев нашел заселенным чужими людьми. А главное, от него ушла Ахматова, а новая жена ничего не давала его душе... Он часто вспоминал прошлое. И те, кто его знал, тоже вспоминали прошлое и такого Гумилева, какого знали тогда, в этом сгинувшем навек прошлом...
Об этом писал, например, Игорь Северянин, вспоминая довоенную жизнь...

Я Гумилеву отдавал визит,
Когда он жил с Ахматовою в Царском,
В большом прохладном тихом доме барском,
Хранившем свой патриархальный быт.

Не знал поэт, что смерть уже грозит
Не где-нибудь в лесу Мадагаскарском,
Не в удушающем песке Сахарском,
А в Петербурге, где он был убит.

И долго он, душою конкистадор,
Мне говорил, о чем сказать отрада.
Ахматова стояла у стола,
Томима постоянною печалью,
Окутана невидимой вуалью
Ветшающего Царского Села...


Но, несмотря ни на что, Гумилев пытался сохранить себя прежнего в новой, чужой для него обстановке. В. Ходасевич рассказывал, как в начале 1920 года в Институте истории искусств устроили новогодний вечер (как в старые времена, бал на Святки). Особняк Института на Исаакиевской площади был скудно освещен; его даже попытались протопить сырыми дровами, которые тлели в каминах, почти не давая тепла. Однако весь литературный и художественный бомонд Петербурга-Петрограда собрался - люди соскучились по мирной жизни и праздникам. Но как было одето это светское общество! Свитера, меховые тужурки, подшитые валенки... Дамы не сбрасывали с плеч потертые шубки и заношенные зимние пальто. И все жались поближе к каминам в надежде хоть на капельку тепла...
И тут с подобающим опозданием на "бал" является Гумилев, во фраке, в белоснежной крахмальной сорочке, под руку с дамой в вечернем декольтированном платье... Они надменно (хотя и дрожа от холода) проходят по залам, раскланиваются со знакомыми и светски перекидываются с кем-то парой слов. Весь вид Гумилева говорит: "Что, революция? Нет, не слышал!"
И стихи рождаются у него в это время невероятные. Именно в начале 1920-х Николай Гумилев окончательно раскрывается как большой, великий поэт, обладающий зрелым мастерством. Его последний прижизненный сборник - "Огненный столп", вышедший летом 1921 года, был единодушно признан лучшим у поэта. Каждое стихотворение, как драгоценный камень, поражало своим совершенством и изяществом. Здесь не было ничего от позерства, которым он прежде изредка грешил...
Посвятил Гумилев книгу второй жене Анне Энгельгардт, но в его окружении ходили слухи, что это лишь дань приличиям. На деле в посвящении должно было стоять имя другой женщины, другой Анны...

Над городом плывет ночная тишь
И каждый шорох делается глуше,
А ты, душа, ты всё-таки молчишь.
Помилуй, Боже, мраморные души.

И отвечала мне душа моя,
Как будто арфы дальние пропели:
— Зачем открыла я для бытия
Глаза в презренном человечьем теле.

— Безумная, я бросила мой дом,
К иному устремясь великолепью.
И шар земной мне сделался ядром,
К какому каторжник прикован цепью.

— Ах, я возненавидела любовь,
Болезнь, которой все у вас подвластны,
Которая туманит вновь и вновь
Мир мне чужой, но стройный и прекрасный.

— И если что еще меня роднит
С былым, мерцающим в планетном хоре,
То это горе, мой надежный щит,
Холодное презрительное горе.

К великому несчастью выход этой книги практически совпал с арестом поэта, случившемся 3 августа 1921 года и сыгравшим роковую роль в его судьбе... Но Гумилев был и тут верен себе - вплоть да самого ареста он был занят новым безумным романом с красивой и умной женщиной, Ниной Берберовой.

Нина Берберова

Берберова позже "отказалась" от романа с поэтом, пытаясь уверить своих читателей, что увлечение было лишь платоническим...
«И он пошел провожать меня через весь город... Я никогда, кажется, не была в таком трудном положении: до сих пор всегда между мной и другим человеком было понимание, что нужно и что не нужно, что можно и что нельзя. Здесь была глухая стена: самоуверенности, менторства, ложного величия и абсолютного отсутствия чуткости... Зачем я здесь с ним? - в эту минуту подумала я.
- Пойду теперь писать стихи про Вас, - сказал он мне на прощанье.
Я вошла в ворота дома, зная, что он стоит и смотрит мне вслед... Ночью в постели я приняла решение больше с ним не встречаться. И я больше никогда не встретилась с ним, потому что на рассвете 3-го, в среду, его арестовали», - писала она.

Но Ирина Одоевцева, дружившая с Гумилевым, была возмущена, когда узнала об этом из мемуаров Берберовой.
"Что же эта Бербериха всё врёт?! Зачем она врёт?! Ведь у неё был роман с Гумилёвым, он мне сам сказал об этом (что, наконец, «счастливый роман со взаимностью»). Они гуляли по Петербургу ночами, и он даже попросил Жоржа (Г. Иванова) пойти на его холостяцкую квартиру на Преображенской 5 и немного там прибрать (сам он в то время жил в «Доме искусств» со своей женой Аней Энгельгардт). В пятницу у него на Преображенской намечалось свидание с Берберовой, и он собирался «причаститься любви», так он говорил", - сказала она Анне Колоницкой, работавшей над ее биографией.
Колоницкая заметила, что женщина вправе умолчать о чем-то слишком личном.
Одоевцева резко возразила:
- Умолчать — да! Имела право! Но зачем она пишет, что отвергла его. Его, расстрелянного... Ведь она была его последней любовью и, может быть, умирать он пошёл с её именем на устах... как же она могла?..


Портрет любимой ученицы Гумилева Ирины Одоевцевой с собственноручно пририсованным ею бантом - "Я маленькая поэтесса с огромным бантом..."
В эмиграции, в 1924 году в Париже Ирина Одоевцева написала "Балладу о Гумилеве":

На пустынной Преображенской
Снег кружился и ветер выл...
К Гумилёву я постучала,
Гумилёв мне дверь отворил.

В кабинете топилась печка,
За окном становилось темней.
Он сказал: "Напишите балладу
Обо мне и жизни моей.

Это, право, прекрасная тема!", -
Но я ему ответила: "Нет.
Как о Вас напишешь балладу?
Ведь вы не герой, а поэт".

Разноглазое отсветом печки
Осветилось лицо его.
Это было в вечер туманный,
В Петербурге на Рождество...

Я о нем вспоминаю все чаще,
Все печальнее с каждым днем.
И теперь я пишу балладу
Для него и о нём...


Завершалась "Баллада..." так:

Раз, незадолго до смерти,
Сказал он уверенно: "Да.
В любви, на войне и в картах
Я буду счастлив всегда!..

Ни на море, ни на суше
Для меня опасности нет..."
И был он очень несчастен,
Как несчастен каждый поэт.

Потом поставили к стенке
И расстреляли его.
И нет на его могиле
Ни креста, ни холма - ничего.

Но любимые им серафимы
За его прилетели душой.
И звезды в небе пели: -
"Слава тебе, герой!"

Берберова тоже порой проговаривалась, может, вопреки воле. Например, когда вспоминала:
«Когда все ушли, он [Гумилев] задержал меня, усадил опять и показал черную тетрадку. "Сегодня ночью, я знаю, я напишу опять, - сказал он, - потому что мне со вчерашнего дня невыносимо грустно, так грустно, как давно не было". И он прочел стихи, написанные мне на первой странице этой тетради:

Я сам над собой насмеялся,
И сам я себя обманул,
Когда мог подумать, что в мире
Есть кто-нибудь, кроме тебя.

Лишь белая, в белой одежде,
Как в пеплуме древних богинь,
Ты держишь хрустальную сферу
В прозрачных и тонких перстах.

А все океаны, все горы,
Архангелы, люди, цветы,
Они в глубине отразились
Прозрачных девических глаз.

Как странно подумать, что в мире
Есть что-нибудь, кроме тебя,
Что сам я не только ночная
Бессонная песнь о тебе.

Но свет у тебя за плечами,
Такой ослепительный свет.
Там длинные пламени реки,
Как два золотые крыла.

Скорее всего, это были последние стихи о любви, написанные Николаем Гумилевым...

Когда в перестроечные времена было возвращено имя Гумилева, начались ожесточенные споры - был ли поэт врагом советской власти и справедливо ли его реабилитировать. Многие, например, Константин Симонов и Владимир Карпов, один из руководителей Союза писателей, были против реабилитации. Но мнение, что весь народ, как один человек, должны восхищаться партией большевиков, а те, кто позволяет себе критику или упаси Бог, неприятие революционных событий, есть заклятые враги народа, - вынесено из времен Гражданской войны и вряд ли разумно. Гумилев не был поклонником большевизма, но объявлять его врагом своей страны и своего народа? Даже для большевиков он не был по-настоящему опасен...


Вот формулировка из следственного дела, в котором попытались изложить все прегрешения Гумилева перед новой властью:
«Гумилёв Николай Степанович, 35 лет, бывший дворянин, филолог, беспартийный, бывший офицер, участник Петроградской боевой контрреволюционной организации, активно содействовал составлению прокламаций контрреволюционного содержания, обещал связать с организацией в момент восстания группу интеллигентов, кадровых офицеров, получил от организации деньги на технические надобности».
Боевая организация? И как они проявляли себя? Готовили и проводили теракты? Участвовали в боевых действиях на стороне белых? Формировали диверсионные группы?
Гумилев "содействовал" составлению прокламаций. Не составлял, как профессиональный литератор, не распространял, а содействовал... Грамматические ошибки проверил?
Обещал кого-то с кем-то связать? Скорее, поддерживал отношения с офицерами царской армии и сам был одним из них. А их с 1918 года большевики активно истребляли... "Золотопогонник" - это стало почти приговором. Деньги на технические нужды получил? 200 тысяч, которые фигурировали в деле, очень скромная сумма в условиях инфляции Гражданской войны, несколько буханок хлеба можно было купить, если повезет. ("Четыре миллиона советскими рублями, пять царских червонцев и три метра керенками...") Да и те 200 тысяч были Гумилевым не потрачены, а найдены у него при обыске, и стали единственной уликой... И едва ли не сфабрикованной - у Гумилева в доме вполне могла быть какая-то небольшая сумма его личных средств, которые объявили при обыске "полученными от организации".
На неотретушированной фотографии Николая Гумилева из следственного дела видны следы избиений.

Гумилев на допросах держался мужественно, даже по словам самих чекистов. Не назвал ни одного имени. Но с ним по делу проходило более 60 человек ( 61, включая двух женщин, были расстреляны), и не каждый из них обладал таким же мужеством. У кого-то выбили нужные показания... Впрочем, этот кто-то даже известен - профессор Таганцев, объявленный руководителем контрреволюционной организации. Его свидетельство о причастности Николая Гумилева к работе организации было единственным, на котором строилось обвинение.
Ни должных доказательств, ни свидетелей, ни улик. Тем не менее, приговор суда гласил:
«Применить по отношению к гр. Гумилёву Николаю Станиславовичу (отчество переврали!) как явному врагу народа рабоче-крестьянскую революционную высшую меру наказания — расстрел».

На стене Кронштадтской крепости, где содержался Гумилев, были обнаружены нацарапанные на стене стихи:

В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Проплывает Петроград...
И горит на рдяном диске
Ангел твой на обелиске,
Словно солнца младший брат.

Я не трушу, я спокоен,
Я - поэт, моряк и воин,
Не поддамся палачу.
Пусть клеймит клеймом позорным -
Знаю, сгустком крови черным
За свободу я плачу.

Но за стих и за отвагу,
За сонеты и за шпагу -
Знаю - город гордый мой
В час вечерний, в час заката
Каравеллою крылатой
Отвезет меня домой.

За Гумилева хлопотали - друзья, ученики, литераторы, ученые... Писали письма в его защиту, добивались приема у высоких советских начальников, ходатайствовали и просили... Начальник петроградской ЧК ничего не понял и отмахнулся - что за Гумилевский, на черта он сдался, у нас свои поэты есть.
Дзержинский все понял и на вопрос: "Можно ли расстрелять величайшего поэта России?" ответил с присущим ему иезуитством:
- Можем ли мы, расстреливая других, делать исключение для поэтов?
Равенство и братство перед казнью...
Самая запутанная история получилась с Лениным. Горький ездил к нему просить за Гумилева, и тот обещал помочь. Но то ли не смог, то ли не захотел... То ли выслушал Горького с показным сочувствием и... дал за его спиной указание расстрелять (этой версии придерживался Солженицын). То ли Горький никуда не ездил и все наврал... В таком развитии событий была уверена Надежда Мандельштам. Она вспоминала:
«Недавно до меня дошёл сентиментальный рассказ Чуковского о роли Горького в попытках спасти Гумилёва. По его словам, Горький моментально рванулся в Москву к Ленину, а по возвращению в Ленинград с приказом освободить Гумилёва узнал, что Гумилёв уже расстрелян. От горя у Горького сделалось кровохарканье. На случай, если Чуковский или его слушатели написали эту брехню, цель которой — обелить Горького, сообщаю со слов Ахматовой, Оцупа и многих других, которые были тогда в Петербурге, что Горький, оповещённый об аресте Гумилёва Оцупом, обещал что-то сделать, но ничего не сделал. В Москву он не ездил. Никакого приказа об освобождении от Ленина не было».

Перед расстрелом Гумилев держался с большим мужеством. Даже на чекистов произвел сильное впечатление... Георгий Иванов записал рассказ одного из них:
«...Он сказал небрежно, точно о каком-нибудь пустяке: «Да... Этот ваш Гумилёв — нам, большевикам, это смешно. Но, знаете, шикарно умер. Я слышал из первых рук. Улыбался, докурил папиросу... Фанфаронство, конечно. Но даже на ребят из Особого отдела произвёл впечатление. Пустое молодечество, но всё-таки крепкий тип. Мало кто так умирает. Что ж, свалял дурака. Не лез бы в контру, шёл бы к нам, сделал бы большую карьеру. Нам такие люди нужны...»

Панихиду по Николаю Гумилеву служили в Казанском соборе. Имя поэта не называлось, но все прекрасно понимали слова священника об убиенном рабе Божием Николае... Анечка Энгельгардт плакала и вскрикивала порой: "Коля, Коля!"
Ахматова стояла одна, в стороне, с окаменевшим лицом, и всем казалось, что настоящая вдова она.



После гибели Гумилева вышел сборник Ахматовой "Anno Domini MCMXXI" ("В год нашей эры 1921"). Все стихотворения сборника адресованы Николаю Гумилеву. В том числе стихотворение, написанное за месяц до расстрела, когда Анна мучилась дурными предчувствиями.

Не бывать тебе в живых,
Со снегу не встать.
Двадцать восемь штыковых,
Огнестрельных пять.

Горькую обновушку
Другу шила я.
Любит, любит кровушку
Русская земля.


Анну Энгельгардт смерть мужа почти уничтожила. Она оставила дом свекрови, с которой начались нелады, обосновалась в Петрограде и танцевала в нэпманских кабаках... Позже ей удалось пристроиться в кукольный театр. Оклад был небольшой, и она, непрактичная, еле сводила концы с концами. У нее была репутация доступной женщины. Вторую дочь Анна родила от соседа по коммуналке.
Дочери Гумилева Елене Анна не смогла дать хорошее образование. Впрочем, какое образование могла получить дочь "расстрелянного белогвардейца"? Реалии тех дней. Девушка работала счетоводом, а Гумилев был уверен, что его дочь станет поэтессой, хотя видел ее совсем крохой ("Она даже кричит ритмично", - говорил он).
Во время блокады в эвакуацию удалось отправить только младшую дочь. В 1942 году Анна потеряла карточки и семья Энгельгардтов умерла страшной смертью от голода.

А Ахматова осталась Ахматовой. И как бы не воспринимать ее личность, имя Ахматовой навсегда связано с именем ее первого мужа...

Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.

Он мог стать вашим тоже и не стал,
Его вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И вас неправедно просил у Бога.

Но каждый раз вы склонитесь без сил
И скажете: "Я вспоминать не смею.
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею".
(Николай Гумилев)

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив