дописался новогодний рассказ

laragull — 31.12.2009 Попутчики

… словно мне не на чем добраться до конца этой истории.

Весь  день  поплакиваю украдкой, но дочка  замечает.
Обнимает тонкими ручками – девять лет, худышка-малышка.

- Ну чего ты плачешь, м? - спрашивает меня в правую ключицу.

- Плачется вот, - отвечаю в ее затылочек, - как-то очень больно жить получается.

- Ну ведь так и задумано, - говорит, и гладит по лопаткам.

Так и задумано. Чертов ген грусти и гипералгезии, передался-таки.

 Кто отвечает за эту «лишнюю хромосому», сделайте нам коррекцию, а. Ну или хотя бы научите правильно отвечать на вопрос «Почему у тебя такие грустные глаза всегда?»
Правильно – это так, чтобы не спрашивали больше никогда.

Невелика заслуга не дать себе рыдать, - решила нынче, -
плачется и плачь.
Все равно не по том плачешь, на чем слезы застигли.
Слезы - это такие слова н е и з р е ч е н н ы е, экуменическая валюта боли.
пусть будут.

…Бреду по набережной, обильно политой фонарным светом,  и гоняю по кругу  женские мысли,
о том, что если у кого-то сердце замирает от  формы моего носа, от впадинок под верхними скулами и от света глаз,  и размера груди,

то это еще не повод, чтобы  отворить дверь в мою жизнь, разрешить доступ к "глубинным  файлам", захват и эвакуацию.

Да и вообще не повод ни к чему.

И всяко,  любовь - не форма благотворительности, - заключаю я, - стараясь не думать о  тайне связи, возникающей между тобой и человеком, влюбленным в тебя. Даже если любовь его тебе не по силам, и воздать за нее нечем.

И еще вот это насильный захват твоего образа для полюбления – зачем? разве я об этом просила? желала? зачем мучить меня тем, что я не могу вместить в свою жизнь, не надо, пожалуйста, отпусти меня, не люби, мне больно это…

И тут  замечаю,

что идущая впереди  женщина не останавливается на переходе,
шагает на дорогу, не заметив поворачивающей машины - капюшон с большим мехом ограничивает ей боковое зрение.

Машина поворачивает медленно, и ничего страшного не случается,

вижу как  машина лишь касается ноги женщины фарой, когда автомобиль, сильно качнувшись, останавливается.

Именно в этот момент она его замечает – полуоборачивается – протягивает  руку -  гладит  капот над фарой.

И идет дальше.

На растяжке между фонарями вспыхивает синим  – «С Новым годом!»

Я пропускаю машину, и догоняю женщину. Мне вдруг делается тревожно за нее. Может, она больна? Или у нее случилось горе и она не в себе? Хотя, может, и наоборот - случилось счастье и она не в себе.

Что-то не выходит себя осечь, ну что мне за дело право, нет же,  ощущаю гон, адреналиновое какое-то принуждение пойти за ней, заговорить- дотронуться-остановить-заглянуть в лицо.

Иду  почти вровень с нею, внутренняя тревога уже в висках стучит. Женщина пока не замечает меня,  что-то бормочет, или, скорее декламирует, с ахмадулинскими интонациями.

Вслушиваюсь и различаю
«…порой неверие спасительно -

не надо обнажать это алое,  вздрагивающее ритмично в овальной клетке ребер,

и подставлять под суховей сомнений, опаляющий рождение любой  веры.

так просто -  больше не верить  словам.

застегнута кожа, плотно, невидимой молнией    покоя и опыта.

как хорошо…»

Мне тоже случалось стихи бормотать при ходьбе, подумаешь, ничего странного, но всё же трогаю ее за рукав и говорю:

- Вас чуть машина не сбила, у Вас нет шока?

Она останавливается и смотрит на меня. Поражает спокойная безмятежность некрасивого лица.  Глаза только блестят сильно. Хотя, это возможно стекла в ее очках  бликуют от фонарей и новогоднего неона повсюду.

- Бедный мальчик, - говорит она мне, словно жалуется, -  любовная ртуть, весь нервно бликует, бьется на капли, не разбивается, вновь в одно собирается, - тут она меняет интонацию и вновь переходит на «ахмадулинский» стиль :

весь из секундных  ярых решимостей,

весь - искренность на мгновение

весь - вера в каждый свой следущий шаг, отменяющий уже совершенный

я знаю, суть его  проклятия - быть ртутью, а не мужчиной,

он ищет женщину словно сосуд для простого цикла -  хранение-и-разрушенье  себя –

- он уцелеет всегда, а хрустальные шары и стеклянные трубочки бьются

он не может заботиться и беречь - только терзать ртутным непостоянством

но разве он повинен в своей природе,

в своей ядовитой для вдоха  природе цвета плавленого серебра? –

завершает она и глядит на меня жалобно и тревожно.

Ну на фига я за ней пошла, вот на фига, какие ртутные мальчики, хрустальные шары… и что теперь делать, уйти от нее прямо вот сейчас уже представляется невозможным.
Ладно. Трогаю ее лоб – горячий, сухой. У нее жар. И бред.  Что теперь. Скорая. У скорой теперь другой телефон, не ноль-три как раньше, а какой-то общий на все службы, какой, какой, чёрт…

Держу женщину за руку, и пытаюсь набрать на мобильнике ноль три – вдруг сработает. "Звоните 112" высвечивается на экране.

- Пока он на истериках - я ему нужна, - заговоривает вдруг женщина, и делает это объясняюще, словно я о чем-то спросила, а она рассказывает, вдумчиво, стараясь чтобы было понятно, - он же невыносим, решительно невыносим,  я не даюсь, закрываюсь и жду, когда  он вырастет и изменится.
И знаю, - добавляет уверенно и тихо, - что если это случится,  то я уже не понадоблюсь.

Что-то мне напоминают ее речи, определенно что-то знакомое…Один-один-два откликается, наконец.

- Алло! Не подскажете что делать, тут женщина на улице, у нее жар, она бредит, и чуть под машину не попала.  Алло! 
Экран телефона мертв. Батарея разрядилась. Вовремя-то как…

- Вы помните свой адрес? – спрашиваю без всякой надежды.
- А Вы?  - напряженно в ответ.
- Я – да.
- И я – да.
- Проводить Вас домой, может быть?
- Мне туда не нужно. Мне туда не нужно. Мне туда не нужно. Мне туда…
- Что там? – прерываю я.
- Там муж. Он умер. Я не уследила.

Та-а-а-а-к…. «Не уследила», «умер». Самоубийство, что ли?
И телефон разряжен. И на улице никого, пустая совсем улица.

- Он эпилептик, - вдруг поясняет женщина, - Слава был эпилептик, не как Достоевский, нет. Достоевский не был, а Слава – был. Я его не любила, нет. Пока он не умер. Я не уследила. Он уснул на животе. Во сне случился приступ, а я не услышала, и он задохнулся.

Кажется, сейчас она не бредит.

- Он…сейчас так и лежит там…у вас дома?
- Нет, Слава уже в земле. Прах к праху.  На спине. Я проследила, чтобы на спину положили. Нельзя на животе спать, когда такое заболевание.
- То есть, его похоронили?
- Похоронили. Похоронили. Похоронили.
- Сегодня?
- Сегодня. Да. Да.
- Хотите чаю?
- Нет. Да. Да. Пойдемте, я Вас напою чаем, - она вдруг поворачивается и идет.

Иду рядом. Подходим к перекрестку, нам – красный. Она останавливается и ждет, хотя машин нет. Похоже, она в себе.

У дома на углу она останавливается.
- Лифта у нас нет. Лестницы длинные. Но этаж  - второй. Пойдемте.

Мне немного страшно идти к ней домой, где недавно умер человек.
Но я уже сильно втянулась в этот сюжет, и обрывать его представляется невыносимо неловким.



Она открывает дверь каким-то громоздким ключом – два длинных штыря с глубокими косыми  насечками. Боюсь услышать запах. Лекарств, смерти, старых труб.
В квартире неожиданно холодно. И свежо. Прихожая с окном – это неожиданно, прихожая с открытым окном – так могла бы жить я.

- Не разувайтесь пока, - говорит она, закрывая окно, и повышая голос, - Слава! У нас гостья!

Проходит в кухню, слышится чирк спички. Иду за ней. Вовремя – она пытается поставить на горящую газовую конфорку узкий пластмассовый электрочайник.

…уложила ее в постель – узкая старая кровать, спинки из крашенных желтым железных столбиков с шарами, панцирная сетка.
Укрыла двумя одеялами. В комнате всё еще холодно, хотя я закрыла все окна, а батареи горячие.
Повесила ее куртку, поставила сапоги сушится – вещи хорошей выделки, не дешевые.

Пыталась напоить чаем – держит кружку, и повторяет: «Хорошо. Хорошо. Хорошо». Замолкает. Потом снова: «Хорошо. Хорошо»

Ищу домашний телефон – не могу найти. Ничего похожего на зарядку для мобильника. Если она уснет, пойду к соседям, пусть вызовут скорую.

Тридцать первого вечером скорую – это чистый сюр. Я не могу связаться с мужем и дочкой тридцать первого вечером, я вышла пройтись и канула в чужой сюжет – в двух кварталах от дома.  С разряженной батареей мобильника и вдовой эпилептика. Это тоже сюр.

Хорошо же. Сажусь в кресло у кровати. Хорошее, ловкое креслице, пуфик для ног – отлично. Показывайте дальше ваше кино.
В кадре – одетая в черную водолазку и брюки фигурка на белой постели. Практически Джармуш, спасибо, попкорна не надо.

- Я несу бред, - вдруг говорит она четко, и даже насмешливо, - я понимаю, не беспокойтесь, это стресс похоронный, не бойтесь, пожалуйста, скоро пройдет. Я – Нина, меня зовут Нина, а Слава – он Ярослав, он был реставратором, и занимался космическими скафандрами, да-да, я сейчас вполне в себе,  космическими скафандрами.
Эти скафандры, понимаете,  делают из очень сложного по составу материала, очень  прочного, но через примерно два года этот материал начинает бешено разлагаться, испуская ядовитые миазмы и просто истлевает, очень быстро, чуть ли не вмиг.
Именно поэтому все долгосрочные космические проекты с участием человека пока невозможны - из-за "одежды". Дайте мне чашку, я знаю что чай остыл, все равно дайте пожалуйста, во рту сохнет, мне укололи успокоительное перед похоронами.

Ну,  может, многолетние космические проекты невозможны и по другим причинам тоже, - продолжает она, жадно выпив все, что было в чашке, -  но вот реставраторы занимаются проблемой скафандра, символично, не правда ли…Слава  и иконы реставрировал, и космическим гардеробом занимался…
Слава был моложе меня. И он красивый был. И умный. Он влюбился сильно, очень сильно, и мы женились пять лет назад скоропостижно, а его не любила, но у меня возраст, и внешность – сами видите, не красавица, и мама умерла к тому времени, а тут влюбленный Слава... И он не сказал, что болен. Он боялся. Это было пять лет назад. И я не подумала,  почему он не был женат в его возрасте, ведь так просто задать себе такой вопрос, я ни о чем не подумала, кроме что можно жить вдвоем, а не одной, хорошо, дружно жить с хорошим человеком, таким трогательным и нежным, и не любовником, а мужем. Он был хороший, но не муж, а скорее, ребенок, больной ребенок. И мне пришлось учится держать язык при приступах, и я даже научилась улавливать их приближение, его болезнь стала нашим браком, понимаете?

- Да, я понимаю. Скажите, у вас есть телефон в квартире? У меня батарея разрядилась в мобильнике, меня уже наверное муж обыскался, я вышла на полчасика пройтись, а прошло уже больше часа.
- У нас нет телефона. У меня сегодня мобильник выпал из кармана куртки. Так неловко было смотреть, как он падал прямо в разрытую яму…А Славин телефон где-то здесь, надо поискать.
- Нет! – я дергаюсь, черт, как грубо, нехорошо.
- Слава говорил, что если телефон отключается, то можно попробовать через время его снова включить, у батареи есть какой-то ресурс. Попробуете?

Достаю телефон, жму кнопку включения. Экран светится. Ура. Шесть не отвеченных вызовов. Муж, дочка. Звоню домой.

- Алло, я в порядке, тут женщине плохо стало, можешь подъехать? Я не знаю как лучше …
Нина слушает, догадливо диктует адрес, я повторяю.
Весь сюр этого вечера почти испарился, сейчас приедет муж и решит, что со всем этим сюжетом делать дальше. Тридцать первое декабря, а.

В квартире делается совсем тепло.

- Нина, когда я Вас догнала, Вы читали стихи. Я подумала, у Вас шок и Вы бредите. Вы помните, как Вы шли и читали нараспев?

- Это мамины записи. У нее был такой альбом для записей, и когда она умерла, то я разбирала ее вещи, и нашла его. Мы жили вдвоем с ней. Когда я была маленькая, у нее кто-то был  - ну, мужчина, понимаете? Она была красавица.  И я помню ее плачущей, очень часто, видимо у нее была несчастная любовь – многолетняя, изматывающая, и она так и не вышла замуж, несмотря на много предложений. Хотите, посмотреть ее альбом?

Альбом лежит тут же на тумбочке. Из вежливости открываю наугад, читаю и чувствую как по мне разливается оторопь – так могла бы написать я о…

"...прощаю тебе то, в чем ты себя и не винишь.
Жалуюсь на тебя Господу, прошу защитить, спрятать, а Он в ответ так себя ведет, словно ты с Ним в сговоре.

я Ему: "Мне больно от него, не бережет, лжет, подводит!"

а Он мне жалость к тебе в сердце. Жалом. Я корчусь, шиплю, не хочу, кто б меня пожалел...

я Ему: "Обращаться со мной не умеет, научиться не может за столько времени!"
а Он молчит, но я чувствую - Он за тебя...

Он тебя ко мне приставил, приковал, и ни за какие мои страхи отвечать не желаете ни Он, ни ты.

...а меня ужасы обступают, как подумаю о возможной жизни с тобой, ужасы неустройства, бедности, проклятий холодящих спину...
я кричу на дверь, чтобы закрылась, она бьет с размаху, защелкивает замок, но порывом воздуха открывает форточку, и невидимые летучие мыши страхов мерзко задевают крыльями по лицу...

"Ну помоги же мне!" - шепчу, сжимаясь в комок, а Он подсовывает свои цитаты, раздражавшие меня всегда: "Совершенная любовь изгоняет страх", "боящийся не совершен в любви"

"Демагог!", - бросаю ему в бессильи, и не боюсь, что так нельзя разговаривать с Ним.

я не умею любить, вот и всё.
откупаться от любви умею, открещиваться, отрекаться.

вот как умею, так и живу: что-то перебираю в уме, свои обиды, свои несбывшиеся надежды.
и прощаю тебе, что не случилось с тобой счастья, что не смог, не защитил от страхов, не спас..."

- Нина, а…

Тут раздается звонок – муж. Уже внизу, уже поднимается, я не закрыла входную дверь, входи.

- Знакомься, это Нина, у нее сегодня были похороны мужа, и ее чуть не сбила машина у меня на глазах, у нее шок.
- Здравствуйте, Нина, как себя чувствуете? По-моему шок у вас обеих. Делаем вот что: встаем, одеваемся и едем к нам – встречать Новый год. Ехать пару минут, Ляля дома ждет, всё, девчонки, встаем, выходим, жду в машине.

Нина послушно встает с кровати. Надевает сапоги, куртку с большим мехом на капюшоне.  Берет альбом. Выходим.

Лялька – хороший ребенок. Она не спрашивает «Ой, а это кто?» Она улыбается, говорит «Здравствуйте, с наступающим!»

Муж – хороший муж. Он не спрашивает «Где тебя носит?», он слушает серьезно и всё решает сам, как лучше для тебя же. И только в одном-единственном я не могу призвать его на помощь, не могу, а он помог бы, я знаю.

Нина так хорошо сидит на диване, поджав ноги, улыбается, и некрасивое ее лицо прекрасно, так бывает.

Лялька сует в кока-колу кружочек лимона и показывает Нине, как взвивается пена. Потом кладет в тот же стакан ложку мороженного, размешивает и пена просто пыхает  - отчасти и на скатерть…

В телевизоре стараются делать праздник. Всё хорошо.

Нина засыпает сидя, с головой на согнутом локте, и муж укрывает ее пледом, и мы на кухне курим, загрузив тарелки в посудомойку, и я рассказываю ему про Славу с эпилепсией и космические скафандры, про то как Нина погладила машину по капоту за то что та, чуть ее не сбила, про маму и альбом я молчу – это не нужно, это слишком близко к запретной полосе меня.

- Завтра свожу ее к Сергею, он дежурит в неврологии сегодня всю ночь и до пяти завтра.
- Спасибо тебе. Ты мой герой всегда, знаешь же, да?

Он кивает, и грустно усмехается, он не очень верит мне, и это, наверное, правильно.

Я смотрю как он спит, у него красивые ресницы. Я читаю альбом, и стараюсь реветь тихо. Нинина умершая давным-давно мама, похоже плавилась в том же горниле, что и моя душа последние пять лет. Пять лет – столько прожил Слава с Ниной, Слава, утаивший свою эпилепсию и тайком же умерший от нее во сне.

Мое первое января начинается словами давно умершей незнакомой женщины:

«...много-много разговариваю с Ним.
кажется, Ему пока не надоело.

иногда говорю: "Ну что я все рассказываю, рассказываю...я помолчу с Тобой, хорошо?"
а потом забываю, что хотела молчать, и снова что-то говорю...

бывают дни и даже  недели, когда я совсем не говорю Ему ничего.
и даже не  думаю о.
просто живу, живу, хорошо ли, плохо ли - сама как-то обхожусь.

а бывает вот как в эти дни - все время "звоню", и рассказываю, рассказываю.
может, потому что не о себе? о себе - что ж... Он и так знает, я и так знаю... ...и каждый, кто к Нему приникает - каждый с болью, с болью...
каждый - донор боли, добровольный, безвозмездный, лишь бы отдать.

кому и отдать, как не Ему, кто ж и возьмет, как не Он...
и как это можно представить себе... Океан Боли? и куда вся она вмещается, куда...

...и вспоминается: " Все реки текут в море, но море не переполняется..."
и я, было, успокаиваюсь, но потом вспоминаю продолжение:  "...к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь"...

ну что ж: мы даем, нам дается, все справедливо
и никуда не деться»

«один западный теолог считает что тело, данное богом при сотворении, было из света

и "отяжелело" потом уже, после вкушения запретного плода.

я попыталась представить это светотканное тело -  нарисовалась  голограмма нагого человека ...

неутоляющи касания такого тела

нет преграды другого,

границы из кожи и нервов,  что вберет твою нежность, обратит в ответные  токи  и импульсы

именно  неодолимая граница  делает возможным общение
и зависимость".

«с тобой я делаюсь просто самкой человека
куда и девается пресловутое экзистенциальное бремя...

вот данность - твои ноги, яички, пенис, живот...ложбинка меж ребер, ключицы и шея - тут  лизать жадно, осторожно стараясь не выдохнуть в ухо.
снова спуститься вниз и вылизать нежно мешочек, нежно толкая овалы чуть вверх и в сторону,
а пальцами вылепить башенку с куполом, мой минарет...

и покрывать его глазурью сладкой слюны, пока ты не скажешь "стой".

твой рот...уши...пальцы... круглые маленькие ягодицы...пятки с каемкой мозоли

я хочу подстригать тебе ногти, уложив ступни себе на грудь, чтобы тебе было мягко

с тобой я перестаю мыслить любыми образами, кроме  твоего тела, и тебя, живущего в нем.

это самая осязаемая реальность в моей жизни - правда твоего и моего тел и того поля, что возникает меж ними - поля языка касаний, сплетений и токов.

я - твоя самка».

Резко закрываю альбом.
Это что-то невозможное. Это…

Скафандры, вспоминаю, что-то сегодня было такое, о скафандрах, а, вот! Материал не выносит перегрузок и распадается в прах.

Так вот, если у кого-то (у тебя милый, мой хороший, запрещенный самой себе милый)  очень сильное чувство, которое ничем не перешибить, оно выносит страшные перегрузки, и никуда не  девается, то возможно есть надежда, что такой "материал" истлеет - разложение таится в самой структуре сверхпрочного чувства.
И ты получишь свободу, раз невозможно получить меня.

И с этой новой «космической» надеждой я засыпаю в первое утро нового года, но во сне вздрагиваю и тяну руку, останавливаю какие-то попутки…
… словно мне не на чем добраться до конца этой истории.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив