Что такое «выездная виза», и как она выглядела в СССР

Вдогонку к козыревской передаче на До///де, где мы с ним вспоминали 90-е годы, перестройку и перестрелку, хочу показать и объяснить один артефакт из той эпохи, который в передаче обсуждался предметно и подробно:

Это два советских загранпаспорта. Как видите, отличаются они тем, что один исполнен от руки, а другой — на пишущей машинке. В какой-нибудь другой стране это различие в докомпьютерную эпоху могло бы носить случайный характер и объясняться неодинаковой оснащённостью двух паспортных столов оргтехникой, или тем, что один паспорт выдан за полгода до второго. Но в СССР — как и в современной российской правоохранительной системе — каждая ничтожная закорючка имеет высший сакральный смысл. Дихотомия «чернила vs машинопись» в советских загранпаспортах — не исключение.

От руки в ОВИРе выписывался паспорт, годный только для поездок по соцлагерю — Болгария, Венгрия, ГДР, ПНР, Румыния, ЧССР. Для посещения всех этих стран советскому танкистучеловеку их въездная виза не требовалась. И внутри того самого соцлагеря перемещение между странами было безвизовым — как для их граждан, так и для советских гостей. Но вот для выезда из СССР в любую заграницу советскому человеку нужно было получать разрешение на выезд, формально от Отдела виз и регистрации МВД, фактически — от КГБ. Частному лицу полагалась однократная виза на каждый выезд. Для её получения нужно было представить какое-то обоснование поездки (приглашение, турпутёвку, письмо от организации о направлении в зарубежную командировку), два экземпляра довольно подробной анкеты, характеристику с места работы/учёбы за подписью парторга, профорга и директора предприятия, оригинал загранпаспорта, а также заполненную с одной стороны почтовую открытку с маркой за 3 коп. Когда ОВИР принимал решение по просьбе гражданина о разрешении однократного выезда за рубеж, он на этой открытке ставил штамп с приглашением заплатить пошлину (31 рубль за соцстраны, 201 — за капстраны), явиться с квитанцией и забрать готовый паспорт в приёмные часы. Или не забрать, если отказали, но тогда уж и пошлину не платить... Процедура оформления трёхдневной командировки в Софию и эмиграции в Израиль навсегда была в части требований ОВИРа совершенно идентичной. То есть человеку, который собирался с позором лишиться работы, жилья, советского гражданства, 500 рублей за отказ от него, всех паспортов и любой надежды на последующий въезд в СССР, нужно было сперва обойти местком, партком и администрацию своего учреждения, и собрать там характеристики, подтверждающие, что он достаточно «в быту скромен, с коллегами по работе общителен», чтоб Комитет государственной безопасности согласился без опасений отпустить его в логово сионистского агрессора. Так Израиль официально назывался в советских газетах с тех пор, как в июне 1967 года разбил армии египтян, иорданцев и сирийцев в Шестидневной войне — а СССР в ответ расторг дипотношения. Впрочем, вернёмся к советским паспортам и их высоким смыслам.

На второй иллюстрации мы видим, что сами по себе одноразовые разрешения оформлялись тоже по-разному, в зависимости от направления выезда. Название капстраны, срок и цель поездки в неё вбивались на пишмашинке. При разрешении на выезд в безвизовые соцстраны (которых было на свете в 20 раз меньше, а разрешения туда требовались чаще) дату вписывали по-прежнему от руки, зато название страны и цель поездки оттискивали с помощью штемпеля, экономя труд писаря. Такая вот советская бюрократическая эргономика, самая эргономичная в мире.

В верхней части каждой страницы с разрешением на выезд оставлено место для двух советских печатей о пересечении границы-на-замке. По этой простой причине одним разрешением просто технически нельзя было воспользоваться два раза.

В нижней части страницы — отметка госбанка о продаже выезжающему гражданину валюты, с указанием либо проданной суммы в рублях, либо срока, из которого она рассчитывалась. Каждый счастливчик, получивший разрешение на выезд, имел право поехать в банк на улицу Бутлерова и обменять у государства свои деревянные рубли на ту или иную форму инвалюты. Годичная квота для каждого типа страны и поездки устанавливалась постановлением Совета министров СССР, и в 1980-е она была, по моим ощущениям, очень щедрой. Особенно для капстран, куда можно было на год поменять 900 рублей — по официальному советскому курсу, где доллар стабильно стоил 63 копейки, чехословацкая крона — 10 копеек, а немецкая марка, независимо от того, восточная или западная, — 30 копеек. В реальности к 1988 году доллар на советском чёрном рынке вырос уже до 10 рублей, а банки Западного Берлина обменивали одну бундесмарку на 10 марок ГДР совершенно официально, с квитанцией и кассовым чеком. В продвинутой в этом смысле Варшаве (через которую проходил любой поезд с Белорусского вокзала на Берлин, Прагу, Париж и Лондон) грузчики на вокзале скупали доллары вообще по 25 рублей...

Сколько на этой фантастической карусели обменных курсов мог за одну командировку заработать простой советский чекист, с правом на ношение валюты — страшно себе представить. Но была среди выезжающих советских граждан одна категория, которая этих щедрот государства на себе не испытала. Евреи, отбывавшие на ПМЖ в Государство Израиль, имели право из всех своих личных денег поменять на доллары 90 советских рублей на человека. По курсу выходило 143 доллара в «моём» 1990 году. Это были все сбережения, которые им разрешалось вывезти из СССР. Как тут не вспомнить анекдот про попугая, требовавшего права на выезд «хоть тушкой, хоть чучелом».

Конечно, загранпаспорта вспомнились мне прежде всего в связи с эфиром у Козырева, но ничуть не менее актуальный сегодняшний контекст для этих воспоминаний — последние инициативы Ирины Яровой и Ко., посвященные ограничению на выезд россиян из страны, под самыми разными предлогами. Отличие между советскими порядками и тем, что предлагают Яровая с Озеровым — в том, что советская власть ограничивала всех подряд, а взбесившийся принтер предлагает ввести запрет выезда в качестве персональной внесудебной расправы для отдельных категорий неугодных власти лиц. Например, тех, кого «предупредили об ответственности за экстремизм» — как академика Юрия Рыжова, которому прокурор вынес такое предупреждение просто за поданную городским властям заявку на проведение мирного, санкционированного шествия памяти Бориса Немцова. Никаких действий, дающих основание предупреждать про экстремизм, Рыжов не совершал. Обвинить его не в чем. И предупреждение — мера совершенно беззубая. Но по законопроекту Яровой она должна отрастить зубы, став формальным поводом для закрытия академика за железным занавесом сроком на 5 лет.

А общее между предложением Яровой и советской практикой ограничения выезда — их абсурдность, дебильность и полная неэффективность для решения каких-либо полезных государству задач. Утечкам мозгов, бегству из СССР учёных, спортсменов, музыкантов, писателей и художников этот режим помешать не мог. Как не мешал он ни вербовке иностранных агентов внутри СССР, ни бегству на Запад советских силовиков, с ранних сталинских лет до поздних горбачёвских. Этот режим всего лишь создавал у ряда категорий советских людей лишний повод задуматься об эмиграции: каждый раз, оказавшись за границей, они понимали, что этот раз может оказаться последним, и лишний раз задумывались об отказе от возвращения. О котором совершенно не надо думать гражданам стран, где о запрете на выезд не слышали. Американцу или европейцу вообще не объяснишь, что такое «отказ от возвращения на Родину», кому он должен адресоваться, и в чём выражаться. Человек просто поехал за границу по своим делам, и находится там, сколько считает нужным. А в УК РСФСР «отказ от возвращения на Родину» был уголовным преступлением из диспозиции ст. 64 «Измена Родине», предусматривавшей наказание вплоть до смертной казни с конфискацией имущества. Два мира, два Шапиро.