Близится 100-летие великой трагедии: уход и смерть Толстого.

blanqi — 05.11.2010 Вне всякого сомнения: Лев Николаевич Толстой прожил бы дольше. Вина в несчастиях, в бегстве, в смерти, в прекращении Толстым художественного творчества в последние годы лежит на жене и, отчасти, на остальной семье. Титан, на котором стояла и стоит Россия, должен был уйти и умереть, чтобы не сломаться.

Последний, самый мучительный для Л. Н-ча период его пребывания в Ясной Поляне начался с июня 1910 г., когда он, находясь в гостях у меня на даче (в Мещерском, Московской губернии), был внезапно вызван обратно в Ясную Поляну телеграммой Софьи Андреевны, сообщавшею об ее заболевании, как потом оказалось, притворном.

По возвращении его в Ясную Поляну С. А. обставила его жизнь новыми стеснениями, окончательно лишившими его даже той ограниченной доли личной свободы, которою он до того времени пользовался. Признаваемые ею раньше часы его письменной работы она перестала принимать в соображение и своими постоянными вторжениями и сценами совершенно лишила его возможности заниматься тем литературным трудом. В его ежедневных прогулках, являвшихся единственным его развлечением и отдохновением, она стала мешать ему ехать туда, куда ему хотелось, и брать с собой тех, кого ему хотелось. Она настаивала на том, чтобы он совершенно перестал видеться с теми из самых близких его друзей, мнимого влияния которых на него она боялась. Даже в домашних пределах она подвергала все его действия и разговоры неотступному контролю, не гнушаясь для этой цели самыми беззастенчивыми приемами, как, подслушиванием, разувшись, за дверьми, и вообще следя неотступно день и ночь за каждым его движением.

Она, как было уже указано, требовала от него такой доверенности на пользование его сочинениями, по которой имела бы возможность прибегать к суду и вперед запродать на продолжительный срок право издания этих сочинений. Опасаясь того, что он мог написать в своем дневнике, она старалась запретить ему передавать кому бы то ни было тетради дневника, даже тем, кому он поручал те или иные работы в связи с ними или у кого он желал, чтобы они для большей верности хранились. Она тайно похищала у него из карманов те интимнейшие его дневнички, которые он вел и держал при себе в особенно тяжелые периоды своей жизни и тщательно оберегал от человеческого глаза. Она не только не скрывала от него и от других своего недоверия и своей — страшно сказать — ненависти к нему, но откровенно, во всеуслышание, высказывала эти свои чувства, часто выражая их ему в такой резкой форме, что вызывала в нем сердечные припадки и даже мороки. Она ревновала или делала вид, что ревнует его к некоторым из ближайших его друзей, связанных с ним наиболее тесным духовным единением. При этом она высказывала опять-таки и окружающим, и посторонним, и самому Л. Н—чу такие невообразимо гнусные подозрения, которые язык не поворачивается повторять, и этим доводила Л. Н—ча почти до полного изнеможения, заставляя его ограждать от нее и запирать на замок все двери своей комнаты. И при всем этом она всячески препятствовала тем, даже самым кратковременным, его от’ездам из Ясной Поляны куда нибудь в гости, которые могли доставить ему возможность хоть немного передохнуть от домашней атмосферы и набраться свежих сил для перенесения дальнейших испытаний.

Все эти требования и многие другие, подобные им, С. А. предъявляла Л. Н—чу не на словах только, но и в случае его отпора старалась всем своим поведением заставить его против его воли подчиниться ей. Для этого она прибегала к симуляции истерии и сумашествия, грозила самоубийством, делала вид, что выпьет или выпила яд, выбегала полуодетая в ненастье или ночью на двор, заставляя себя искать по всему парку, во всякое время дня и ночи вбегала к нему, даже тогда, когда он, в конец изнуренный, засыпал, и будила его с целью вымучить у него нужные ей уступки. Не перечислить всех тех невыразимо жестоких приемов, к которым она, не стесняясь, прибегала ради того, чтобы насильно заставить его исполнить ее требования. А когда ее семейные говорили ей, что таким поведением она убьет его, то она холодно отвечала, что душа его давно уже для нее умерла, а тело его для нее безразлично. И если спрашивали ее, что она будет делать и чувствовать, если он, действительно, умрет от ее обращения с ним, то говорила: «Поеду, наконец, в Италию: я там никогда не была».

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив