Бета-ридинг: повесть о любви

Если у Вас есть возможность, то, пожалуйста, прочитайте, небольшой отрывок из повести (самое начало) и выскажите свое мнение в комментариях:

- интересно/неинтересно,

- увлекает/не увлекает,

- герой симпатичен/ не симпатичен,

- героиня симпатична/ не симпатична,

- понятно о чем идет речь/ не понятно,

- ситуация стандартна/ оригинальна,

- достоверно/ не достоверно,

- читается ровно/рвано,

- хочется узнать, что будет дальше/ не хочется,

И т.д.

За все замечания, размышления и предложения буду весьма признателен.

Итак, начало повести:

«Этой ночью я ворочался, переваливался с одного бока на другой, то забывался ненадолго, то напрочь просыпался и открывал глаза, чтобы всмотреться в тускло горящие циферки электронных часов. Конечно, с вечера установил будильник на нужное время, и мне не стоило беспокоиться о том, что могу проспать. Но просыпаясь снова и снова, я искал взглядом тускло горящие циферки...

Когда в комнате стало светлеть, и вот-вот должен был раздаться сигнал будильника, я нажал кнопу «отбой». Встал, тихо оделся и, беззвучно открыв дверь, на цыпочках вышел в гостиную. Я надеялся, что Ирина еще спит, и мне удастся выйти из дома, не разбудив ее. Однако, избежать утреннего разговора не удалось. Кресло не было разложено. Ирина сидела в нем так, как будто бы и вовсе не ложилась спать в эту ночь. В торшере, стоящем рядом с креслом, горела неизвестно когда включенная лампа. Ее свет едва перебивал набирающий силу дневной свет.

Ирина повернула голову на звук. Мне пришлось кивнуть:

- Доброе утро.

Она тут же с готовностью отозвалась:

- Доброе…

Увы, мой план провалился, и теперь я, не зная, как вести себя дальше, просто замер на месте. И Ирина также была неподвижна. Она сидела в кресле. Она сидела и как будто ждала.

Но нет. Глаза мои все больше свыкались с дневным светом, и я рассмотрел альбом, лежащий на коленях Ирины. И еще: чуть заметно двигающийся карандаш в ее руке. Ирина работала.

Да, она часто работала в утренние часы. Вставала раньше меня, уходила в гостиную, забиралась с альбомом и карандашом в кресло и работала – чертила, рисовала, вычеркивала…

Мне всегда не нравилось просыпаться одному, нащупывать рядом в кровати остывшую пустоту. И каждый раз я начинал беспокоиться, тревожиться, думая, что может быть Ирина ушла совсем, и на самом деле я живу в этой квартире один. И я вскакивал с кровати, почти выбегал в гостиную. И видел ее с альбомом и карандашом. Сидящую в этом кресле у окна.

Сосредоточенно всматривающаяся в какие-то наброски в альбоме, она иногда не сразу замечала меня. А я, увидев Ирину в кресле, не торопился привлечь ее внимание.  Просто смотрел на нее. Любовался ею. Да, она работала, но при этом была такой домашней, уютной. В махровом небрежно запахнутом халате. Часто только в одном, покачивающемся на закинутой нога на ногу тапочке. Другой тапочек валялся рядом. Длинные, распущенные, цвета пшеницы волосы струились по плечам Ирины, спадали на спинку кресла.

И можно было так стоять и стоять - любоваться ее задумчивым лицом, гладкой белой кожей на лице и на щиколотках, и на ступнях, непокрытых халатом. Не так просто было оторвать взгляд и от тонких кистей рук, от длинных изящных пальцев, держащих альбом и карандаш. Но и стоять долго тоже было не просто. И волосы, и кисти рук, и щиколотки, и хрупкие плечи под халатом притягивали не только взгляд, но и всего меня.

Налюбовавшись Ириной с расстояния, я не выдерживал и делал несколько шагов. Я  подходил к ней, прикасался к шелковистым волосам, сдвигал их в сторону и, целуя  открытую шею, говорил:

- Доброе утро!

- Доброе утро! – отвечала Ирина и откладывала в сторону альбом с карандашом, запрокидывала голову назад, подставляла мне губы - Завтракаем?

И она протягивала ко мне руки, обвивала ими мою шею. Я выхватывал Ирину из кресла, прижимал к себе, кружил на руках по комнате, а потом нес в столовую. Впрочем, по пути мы частенько не могли пройти мимо спальни и снова забирались в кровать, в которой так хорошо просыпаться вдвоем…

А когда мы добирались до кухни, то оказывалось, что стол уже накрыт. На нем стоят приборы, тосты готовы к поджариванию, на плите что-то томится на остаточном тепле.

Полностью проснувшийся, бодрый и радостный я с удовольствием уплетал то омлет с паприкой, то тыквенную кашку, то ризотто с грибами. К чаю Ирина намазывала мне тосты маслом и джемом, а когда подавала, то я всегда норовил откусить кусочек поджаренного хлеба еще прямо в ее руке. Я легонько захватывал зубами ее нежные пальцы. А она не выдергивала их у меня изо рта, как будто была не против того, чтобы я съел ее всю целиком без остатка...

Но в это утро я не подошел к Ирине. Она же, как обычно, отложила в сторону альбом, карандаш. Качнула головой:

- Завтракаем?

- Нет времени. – проявил я твердость, - Позавтракаю в аэропорту.

- Что ж… - Ирина снова качнула головой и предложила, - Возьми с собой бутерброды. Не горячий завтрак, конечно, но и не аэропортная еда. Я приготовила. Лежат в холодильнике. Принести?

- Нет.

Конечно, я был бы не против домашнего завтрака или хотя бы домашних бутербродов Ирины, но…

- Как хочешь…, - пожала плечам она.

Я же глянул на запястье, на котором, увы, часов не оказалось.

- Они в ванной комнате. - подсказала Ирина. - Ты вчера, умываясь, забыл их там.

- Спасибо, - поблагодарил я и, наконец, сдвинувшись с места, отправился в ванную.

Закрыв за собой дверь, включил воду и плеснул в лицо. И еще раз, и еще. И глубоко вздохнул. Часть этого утра уже позади. Теперь нужно просто умыться, взять приготовленный с вечера дорожный чемодан, и, конечно, попрощаться,  взявшись за ручку двери.

И я умылся, и не забыл часы, и подхватил чемодан, и открыл внешнюю дверь, и обернулся:

- Счастливо!

Ирина встала из кресла, хотела подойти, но я остановил ее жестом. Она послушно замерла на месте, спокойно произнесла:

- До свидания, милый. Удачного полета!

Даже глядя против света, врывавшегося через окно из-за спины Ирины, я разглядел ее улыбку…»