АРИСТОгРАЦия
likushin — 25.04.2011Когда какой-нибудь поэт читает свои творения наизусть, по памяти, я отворачиваюсь, и делаю это совершенно непроизвольно: издержки воспитания.
Дело в том, что поэт этот, сам того не сознавая, демонстрирует декламацией своей, самим фактом её, препошлейшую смесь гордыни и рабства – свою зависимость от творения, от вещи, от текста: он это сотворил и он этим «живёт», неважно сколько – час, день, год, половину жизни.
И в гроб сходя, он повторил...
То же можно (и нужно) сказать об актёре, играющем «на бис», «чёсом», о концертирующем на хитах прежних времён певце и музыканте, о художнике, без устали копирующем удавшийся сюжетец (чем, кстати, и великие часто грешили – для денег), наконец о записном каком-нибудь врале, «душе компании», раз за разом, стол за столом, год за годом, воспроизводящем набор «удачных шуток-реприз», житейских анекдотов, поучительных историй и др...
Подлинный шедевр, для его создателя – «одноразов», и, как всякая такого рода штуковина, сам собою попадает в категорию «бросовых вещей», вроде зубочистки или салфетки.
Здесь, по-моему, нечего доказывать – это самым натуральным образом постулируется.
Впрочем, признáюсь: приняв однажды «анти-норму», я долго не мог сознать её механизма, нащупывал и не находил скрытой пружинки такого, например, кажущегося парадоксальным, феномена: Достоевский напрочь, ко времени «Бесов», забыл имена героев и самую фабулу удачнейшего из своих романов (во мнении публики), «Преступления и наказания». Да что: он «умудрился» однажды забыть девичью фамилию своей молодой жены, sic!.. (Дела разнородные, однако стержень в них един.) Это казалось рисовкой и фальшью, «причудой гения», игрой в «моцартианство».
И вдруг нашлось: аристократизм, некий внутренний, глубинный (Достоевский, сословно, был «паршивеньким» дворянчиком), высочайшего накала аристократизм выжигает из сознания прежде сотворённое тобой, изничтожает «вещь», обнуляет установленное ею господство – временное, но иных схватывающее за горло и удерживающее во всю их жизнь.
Contra: память родового аристократа графа Льва Толстого была цепко-услужливой, более того – он сознательно разрабатывал, тренировал её, до последних дней жизни вёл «секретные», преподробнейшие, «мелочные» дневники, берёг их, дорожил ими, потому – не мог иначе: жил собой и научал этому других.
Как это: природа шутит-с.
Факт: только истинный аристократ натурально, без умысла, без рефлексий, без расчёта и «без памяти» способен к дарению-уничтожению части себя.
А то и целиком: Не читки требует с актёра, а полной гибели, всерьёз!
«Читка» уникальна, единична, как жизнь и судьба, и в них – гибель. Таков дар. Не «плата за дар», а существо дара, таланта, случается – гения.
Противное сему – мещанство, бюргерство, гильдия и профсоюз высочайшего, может быть, уровня, но – ремесленников. Здесь все, всё и вся живут Вещью, её производством и гордостью за повторяемый с первоначальным успехом, «заученный наизусть» результат: «Фирма веников не вяжет».
А вы говорите «склероз!»