Андрей Тарковский, штрихи к портрету
pro100_mica — 04.04.2024В день рождения знаменитого режиссёра несколько
фото и его воспоминаний о родителях
Андрей Тарковский с мамой
Получилось так, что, по существу, меня
воспитывала мать... Когда мать осталась одна, мне было три года, а
сестре полтора. И нас она воспитывала сама. Всегда была с нами.
Второй раз она уже не вышла замуж, всю жизнь любила нашего отца.
Это была удивительная, святая женщина и совершенно не
приспособленная к жизни. И вот на эту беззащитную женщину
обрушилось всё. Не имея никаких средств к существованию, она стала
работать корректором в типографии. И работала так до самого конца.
Пока не получила возможности выйти на пенсию.
Мама Андрея Тарковского Мария Ивановна Тарковская-Вишнякова
И я просто не понимаю, как ей удалось дать
нам с сестрой образование. Причём я кончил школу живописи и ваяния
в Москве. За это надо было платить деньги. Откуда? Где она их
брала? Я кончил музыкальную школу. Она платила учительнице, у
которой я учился и до, и во время, и после войны. Я должен был
стать музыкантом. Но не захотел им стать. Со стороны можно сказать:
ну, конечно, были какие-то средства, раз человек из интеллигентной
семьи, это естественно.
Андрей с сестрой Мариной
Но ничего естественного в этом нет, потому
что мы ходили буквально босиком. Летом вообще не носили обуви, у
нас её не было. Зимой я носил валенки моей матери. В общем,
бедность – это не то слово. Нищета! И если бы не мать... Я просто
всем обязан матери. Я даже не очень хорошо это понимал, пока она
была жива. И только когда мать умерла, я вдруг ясно это осознал. Я
сделал Зеркало ещё при её жизни, но только потом понял, о
чём фильм. Хотя он вроде бы задуман был о матери, но мне казалось,
что я делаю его о себе... Лишь позже я осознал, что Зеркало
– не обо мне, а о матери...
Арсений Тарковский с сыном Андреем. Малоярославец, 1934 год
Детство моих сверстников связано с войной. Мы
же были связаны войной. Ожиданием. Надеждой и страхом. Верой и
голодом. Письмами от отцов в виде треугольников, приходивших с
фронта.
А некоторые счастливыми свиданиями с отцами и братьями. Я помню,
как это было у нас.
Редкие берёзы, ели – не лес, не роща, – просто отдельные деревья
вокруг дачи, на которой мы жили осенью сорок четвёртого года. Мы
бродили по участку и собирали сморчки. Я бесцельно слонялся между
деревьями, потом наткнулся на канавку, наполненную талой водой.
На дне, среди коричневых листьев, почему-то лежала монета. Я
наклонился, чтобы достать её, но сестра, именно в это время, решила
испугать меня, с криком выскочив из-за кустов. Я рассердился, хотел
стукнуть её, но в то же мгновение услышал мужской, знакомый и
неповторимый голос: Марина-а-а! В ту же секунду мы мчались в
сторону дома.
В груди у меня что-то прорвалось, я споткнулся, чуть не упал, и из
глаз моих хлынули слёзы. Всё ближе и ближе я видел его очень худое
лицо, его офицерскую форму, кожаную портупею, его руки, которые
обхватили нас. Он прижал нас к себе, и мы плакали теперь все
втроём, прижавшись, как можно ближе друг к другу, и я только
чувствовал, как немеют мои пальцы – с такой силой я впился ему в
гимнастёрку.
– Ты насовсем? Да? Насовсем? – захлёбываясь, бормотала
сестра, а я только крепко-крепко держался за отцовское плечо и не
мог говорить... Из интервью Андрея Тарковского, опубликованном
в журнале Страна и мир, №3 за 1984 год
Отец скорее на меня действовал в каком-то биологическом, подсознательном смысле. Хотя я далеко не поклонник Фрейда или даже Юнга... Отец имел на меня какое-то внутреннее влияние... ...Мой отец, конечно, сегодня самый большой русский поэт. Вне всяких сомнений. С огромным духовным зарядом. Поэт, для которого самое важное – его внутренняя духовная концепция жизни. И я думаю, что его гены в формировании моих запросов сыграли немалую роль...
|
</> |