А кто сделал этого мальчика?

Накануне акций целый спецназ высокого начальства с регулярностью заведенного будильника предупреждал в кадре о грозящих опасностях. Давно не приходилось видеть таких скорбных лиц, убегающих глаз, дрожащих голосов. Особенно впечатляла Елена Андреева. Главный санитарный врач Москвы рассуждала о возможных ковидных последствиях «эмоционирования» толпы. Замечу: это новое словечко из лексикона недавно усопшего, но уже готового воскреснуть «Дома-2». (Тамошние обитатели даже завели на сайте свой толковый словарь).

Сутки каналы пребывали в медикаментозной коме. Только к воскресному вечеру высшие силы привели ТВ в чувство. В телевизоре развернулся грандиозный, почти семичасовой спектакль в двух действиях. Градус эмоционирования медленно, но верно поднимался от Киселева к Соловьеву.

Первое действие, посвященное разоблачению «берлинского пациента», прошло вяловато. Киселев оживился лишь однажды: когда зафиксировал беззаботную жизнь узника «Матросской Тишины». Мол, зовет людей на улицы, а сам нежится в комфортных условиях: тепло, трехразовое питание за казенный счет, уют спецприемника. Подробное жизнеописание «политика на уровне ершика» (художник слова не отказывает себе в ярких характеристиках) было отменно долгим, с соблюдением всех шаблонов агитпропа. Новация сквозила лишь в одном — Навальному лично Дмитрий Константинович противопоставил Путина. Тут его голос зазвенел, завибрировал.

И сам себе отвечал: незачем, речь идет о человеке другого масштаба — он собрал страну. И чтобы вы знали: президент ходит в костюме простого покроя, у него пяток галстуков, простые рубашки… По закону агиографического жанра, в который впал Киселев, следовало бы еще добавить, что Путин питается акридами, но время первого действия уже вышло.

И тут грянуло второе действие. «Шутки кончились!» — рявкнул Соловьев.

Поскольку я ответа не знала, то вся обратилась в слух. «Это раскол элит внутри Кремля!» — закричал возбужденно Кургинян. И тут же устремился ввысь: «Нужен новый политический курс. Утром — курс, вечером — мягкий Тяньаньмэнь». Высокое собрание от подобного радикализма затихло. Скрежет дисгармонии усилием воли прекратил Соловьев. Стремительно переметнувшись от первой референтной группы («вашингтонский обком») ко второй («раскол элит»), Владимир Рудольфович неожиданно высоким голосом возвестил: «Это попытка государственного переворота! Это мятеж!». Пока народ в студии приходил в себя от шока, ситуацию решила смягчить Маргарита Симоньян. Она снова улыбнулась (понимающе) и успокоила экспертов: нет, это еще не мятеж, а мятежик.

Утешительное слово «мятежик» приободрило студию. Не зря Маргарита — государственный ум, первый и главный пропагандист державы. Мятеж, объяснила она, был на Сахарова, там вышло сто тысяч, а теперь «мятежик» — всего четыре. Просто работодатели, обманутые миллионами просмотров расследования о дворце, превысили раз в десять ценность «берлинского пациента».

20 лет строгого режима. Сказала, опять мило улыбнулась и вышла на коду: нужны чистки!

Студия радостно подхватила призыв.

• Нужно закрыть фейсбук!


• Нужно убрать пятую колонну!


• Нужно остановить развал Навальным российской цивилизации!


• Нужно прекратить нарастающую слабость власти по отношению к оппозиции!

Атмосфера бессмертной литературной кадрили (из «Бесов» Достоевского) стремительно сгущалась. И вот — апофеоз. От изменника Навального возбужденные спикеры перешли к изменникам в высоких кабинетах (кремлевских, а не вашингтонских). В эфире госканала прозвучала ползучая крамола: а не слишком ли много у нас башен? Теперь заулыбались все (понимающе). Соловьев подвел грозный итог дискуссии: настало время власти отвечать на произошедшее. В воздухе запахло «мягким Тяньаньмэнем».

Перейдем к итогам. «Эмоционировать» — главное слово политического сезона. По причине гибели Америки, настаивает пропаганда, моральный авторитет перешел к России. Если вы удивитесь неожиданному развороту истории, прислушайтесь к мудрым людям. Отвечает ведущий программы «60 минут». «Достаточно посмотреть, как Россия отправляет вакцину в Венгрию, чтобы понять, как наша страна хороша», — сказал Попов и заплакал. И мы тоже заплакали.

Слава Тарощина
Обозреватель «Новой»