13 ноября – день памяти Ольги Берггольц

mahavam — 13.11.2021

Ольга Берггольц родилась в Санкт-Петербурге в 1910 году, стихи писала с шести лет. В 18-ть она выходит замуж за поэта Бориса Корнилова, у них рождается дочь – в 7 лет дочь умирает от осложнения на сердце, вызванного ангиной.
Закончив Ленинградский Университет в 1930-м Ольга уезжает в Казахстан корреспондентом, с мужем разводится и выходит замуж за журналиста Николая Молчанова. У них рождается дочь, через два года она умирает…



«Вырвали душу и копались в ней…»

В 1934 году её принимают в Союз писателей – в 1937-м исключают, как врага народа. В 38-м её восстанавливают, но после ареста снова исключают.
Её арестовали по «делу Бориса Корнилова», её первого мужа. В тюрьме после допроса, будучи на большом сроке беременности, Ольга теряет ребёнка.
Бориса Корнилова расстреляли в 1938 году, затем все обвинения были сняты, но через полгода её опять арестовывают, обвиняя в заговоре против Ворошилова и Жданова – и вновь на большом сроке беременности. Прямо в тюрьме Ольга рожает мёртвого ребёнка.
Несмотря на пытки, Ольга не признала себя виновной. Через год её выпустили из застенков НКВД, признав её дело ошибочным.



Ольга Берггольц, дневники:
«Ощущение тюрьмы … Вынули душу, копались в ней вонючими пальцами, плевали в нее, гадили, потом сунули обратно и говорят: "Живи"…. Сначала сидела в "медвежатнике" у мерзкого Кудрявцева, потом металась по матрасу возле уборной — раздавленная, заплеванная, оторванная от близких, с реальнейшей перспективой каторги и тюрьмы на много лет…
Я покалечена, сильно покалечена, но, кажется, не раздавлена…»

«Иудушка Головлев говорит накануне своего конца: “Но куда же всё делось? Где всё?” Страшный, наивный этот вопрос всё чаще, все больше звучит во мне. Оглядываюсь на прошедшие годы и ужасаюсь. Не только за свою жизнь. Где всё? Куда оно проваливается, в чём исчезает и, главное, — зачем, зачем?!»

Война и дикая ложь

Ольга отказывается от эвакуации и принимает решение остаться в осаждённом городе. Она пишет стихи и читает их по радио ленинградцам – и они ждут её голоса, и этот голос поддерживает их.
Именно ей принадлежит знаменитое: «Никто не забыт, и ничто не забыто»…
Ольга пытается выжить, как и все, — и ловит вести с фронта, и всё время думает, думает… И пишет дневники:

«Мы все последние годы занимались больше всего тем, что соблюдали видимость. Может быть, мы так позорно воюем не только потому, что у нас не хватает техники (но почему, почему, черт возьми, не хватает, должно было хватать, мы жертвовали во имя её всем!), не только потому, что душит неорганизованность, везде мертвечина, везде кадры помета 37—38 годов, но и потому, что люди задолго до войны устали, перестали верить, узнали, что им не за что бороться.

О, как я боялась именно этого! Та дикая ложь, которая меня лично душила как писателя, была ведь страшна мне не только потому, что мне душу запечатывали, а ещё и потому, что я видела, к чему это ведёт, как растёт пропасть между народом и государством, как всё дальше и дальше расходятся две жизни — настоящая и официальная».

24 сентября 1941
«Зашла к Ахматовой, она живет у дворника в подвале, в тёмном-тёмном уголке прихожей, вонючем таком, совершенно достоевщицком, на досках, находящих друг на друга, — матрасишко, на краю — закутанная в платки, с ввалившимися глазами — Анна Ахматова, муза Плача, гордость русской поэзии — неповторимый, большой сияющий Поэт. Она почти голодает, больная, испуганная. А товарищ Шумилов сидит в Смольном в бронированном удобном бомбоубежище и занимается тем, что даже сейчас, в трагический такой момент, не дает людям вымолвить живого, нужного, как хлеб, слова...

А я должна писать для Европы о том, как героически обороняется Ленинград, мировой центр культуры. Я не могу этого очерка писать, у меня физически опускаются руки. Она сидит в кромешной тьме, даже читать не может, сидит, как в камере смертников. Плакала о Тане Гуревич и так хорошо сказала: "Я ненавижу, я ненавижу Гитлера, я ненавижу Сталина, я ненавижу тех, кто кидает бомбы на Ленинград и на Берлин, всех, кто ведет эту войну, позорную, страшную..." О, верно, верно! Единственно правильная агитация была бы — "Братайтесь! Долой Гитлера, Сталина, долой правительства, мы не будем больше воевать, не надо ни Германии, ни России, трудящиеся расселятся, устроятся – не надо ни родин, ни правительств — сами, сами будем жить"…

... О, какие мы люди несчастные, куда мы зашли, в какой дикий тупик и бред. О, какое бессилие и ужас. Ничего, ничего не могу. Надо было бы самой покончить с собой — это самое честное…. Закричать "братайтесь" — невозможно. Значит, что же? Надо отбиться от немцев. Надо уничтожить фашизм, надо, чтоб кончилась война – и потом у себя всё изменить. Но как??..»

23/III-42
«Теперь запрещено слово "дистрофия" – смерть происходит от других причин, но не от голода! О, подлецы, подлецы! Из города вывозят в принудительном порядке людей, люди в дороге мрут… Смерть бушует в городе. Он уже начинает пахнуть как труп. Начнется весна – боже, там ведь чума будет. Даже экскаваторы не справляются с рытьем могил. Трупы лежат штабелями, в конце Мойки целые переулки и улицы из штабелей трупов. Между этими штабелями ездят грузовики с трупами, ездят прямо по свалившимся сверху мертвецам, и кости их хрустят под колесами грузовиков»...

Заговор молчания

Практически умирающую от дистрофии Ольгу друзья переправляют из Ленинграда в Москву.
Из писем Ольги Берггольц:
«Здесь – заговор молчания вокруг Ленинграда, о Ленинграде правды не знают, правду о нём говорить запрещено. … О нём не знают правды так же, как о ежовской тюрьме… Трубя о нашем мужестве, они скрывают от народа правду о нас… В то же время Жданов присылает сюда телеграмму с требованием прекратить посылку индивидуальных подарков организациями в Ленинград, это, мол, вызывает "нехорошие политические последствия"…»

Муж Берггольц, литературовед Николай Молчанов, умер от голода в1942 году.
Её отец, военный хирург Фёдор Берггольц, за отказ стать осведомителем как "социально опасный элемент" в 1942 году органами НКВД был выслан в Сибирь, в Минусинск.

Пить и не видеть

После войны опять начались репрессии, «ленинградское дело», музей блокады закрывают.
Узнав об обысках, Ольга пишет: «Меня сразу начала бить дрожь… …Сегодня Коля закопает эти мои дневники. Всё-таки в них много правды… Если выживу — пригодятся, чтобы написать всю правду»…

Берггольц больше не хочет выступать на бесконечных собраниях, не хочет лгать. И она начинает пить, чтобы к тому моменту, когда ее вызывают на трибуну, быть в стельку пьяной: «Когда председатель собрания объявлял: «Следующей приготовиться Ольге Берггольц!» – я уходила в буфет и к моменту выступления была неспособна что-либо говорить. Когда-нибудь всех спросят: «А что вы делали в начале 50-х?» Я отвечу – пила».

Иногда её помещали в больницу, её коллективно осуждали – но ей уже было наплевать. Она просто больше не могла трезво смотреть на жизнь вокруг...
"Они ковали нам цепи, а мы воспевали их.
Мне стыдно моих сограждан, как мёртвых, так и живых..."
Ольга Берггольц

Великий дар любви

…Александр Крон вспоминал: «У Ольги Берггольц был великий дар любви... Она любила детей и страдала от того, что из-за перенесенной травмы материнство было для нее недоступно. Любила друзей, не просто приятельствовала, а любила самоотверженно. Она любила Ахматову и бросалась к ней на помощь в самые критические моменты её жизни; узнав смерти Фадеева, выскочила из дому в одном платье, без билета приехала "стрелой" на похороны – обратно её привезли простуженную... Она любила свой город, свою страну, и это была не абстрактная любовь, а обострённая способность к сопереживанию…»

...Ольга Берггольц умерла в абсолютном одиночестве в доме на набережной Чёрной речки в1975 году в возрасте 65 лет. Она просила, чтобы её похоронили «со своими», на Пискарёвском, где погребены сотни тысяч жертв блокады, но власти ей отказали. Похоронили её на Волковском кладбище.

Из воспоминаний Даниила Гранина:
«Вот и похоронили Ольгу, Ольгу Федоровну Берггольц. Умерла она в четверг вечером. Некролог напечатали в день похорон. В субботу не успели! В воскресенье не дают ничего траурного, чтобы не портить счастливого настроения горожан. В понедельник газета "Ленинградская правда" выходная. Во вторник не дали: что, мол, особенного, куда спешить. Народ ничего не знал, на похороны не пришли именно потому, что не знали…»

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив