Возмездие часто приходит неожиданно | ПРИСТАНЬ ОПТИМИСТОВ

Ликвидация Петра Комарова, 1-го секретаря горкома ВКП(б)

Войну Пётр Прохорович провёл в СМЕРШе, да так удачно, что заслужил и орден "Красной Звезды", и пяток боевых медалей

Войну Пётр Прохорович провёл в СМЕРШе, да так удачно, что заслужил и орден "Красной Звезды", и пяток боевых медалей. Вернулся после дембеля в родной город в 1947-м в звании капитана, и сразу в родное НКВД, теперь уже начальником отдела... Собирался и мог бы и повыше выдвинуться, но с болью в душе узнал, что осенью 44-го Петра Комарова, на поддержку которого рассчитывал, нагло, прямо в машине, застрелил какой-то недобитый бандюк, возможно, из бандеровцев. Впрочем, при чём здесь бандеровцы? Где Западэнщина, а где Запорожье… Причём, действовал палач очень даже профессионально.

Дело было так. Вечером  того рокового слякотного осеннего  дня 1944 года в единственном уцелевшем  общественно-значимом здании старой части города – Доме культуры железнодорожников имени Дробязко, ласково называемом “Дробики”, проходило торжественное заседание, посвященное  октябрьским праздникам. Пафос мероприятия обеспечивало привычное советскому человеку спартанское убранство зрительного зала. На сцене непременный стол президиума, укрытый кумачёвой материей, с графином и тарелкой с тремя гранёными стаканами. Народ окрестил посудный набор – “на троих”. Слева фанерная трибуна с гербом. У трибуны известково-белый гипсовый бюст дедушки Ленина. Над сценой на заднике из окрашенной в светло-голубой цвет мешковины присобачен портрет товарища Сталина с трубкой – копия известного портрета в исполнении местного художника. Над товарищем Сталиным – лозунги “Всё для фронта, всё для победы!” и “Да здравствует 27-я годовщина Великой Октябрьской социалистической революции!”, ну, и знамя города в углу сцены. 

Народу собралось немного – человек сорок, в основном руководители и секретари парткомов. По долгу службы  секретарь горкома КП(б)У Комаров выступил там с приветственным словом.

Ну, он, понятно, освежил познания товарищей о текущем моменте, главным образом, о положении на фронтах. Война практически перешла на территорию врага. Полностью освобождены Украина, Белоруссия, Болгария, Прибалтика… Начался штурм Будапешта  и других крупных центров Восточной Европы, то есть идёт неотвратимый разгром саттелитов Гитлера. Под гениальным руководством Верховного главнокомандующего товарища Сталина война перешла в заключительную, победную фазу. В этих условиях нам надо всемерно усилить темпы восстановления народного хозяйства Запорожья, обеспечить поставку продукции фронту, все силы бросить на восстановление ДнепроГЭСа, гигантов металлургии, моторостроительного завода…

Не обошлось и без большевистской критики. Пётр  Николаевич постучал костяшками пальцев по трибунке. Надо же такой позор, завод имени Войкова, который в 42-м успешно ремонтировал немецкие танки, сейчас никак не может освоить выпуск зимних печек для окопов!..

Начались прения. Директор паровозоремонтного завода бодро доложил о сверхплановом ремонте двух паровозов к праздничной дате…

Секретарь парткома “Запорожстали”, запинаясь, повествовал о ходе восстановительных работ и о запуске ремонтно-механического завода комбината…

Какой-то хрыч в очках кратко обрисовал ход подготовки к восстановлению ДнепроГЭСа. Народу надоело жить в тёмном городе, хотя очевидно, что придётся и вторую зиму сидеть при каганцах…

Ну и на закуску о простом, житейском, о том, что близко каждому патриоту родного города. Начальник горкоммунхоза, зачуханный и вечно невыспавшийся, словно с перепою, заплетаясь в простых словах, доложил о ходе облагораживания Старой части города.

– Мы, выполняя указание горкома партии, приступили к устройству нового сквера Пионеров. Он расположится между гостиницей “Театральная” и улицей Анголенка, то есть Базарной, а также между улицами Карла Либкнехта и Михеловича.

Простите, действительно, не Михеловича, а давно уже Горького. Но там, как вы знаете, место загажено немецким военным кладбищем. Надо сначала вывезти всю фашистскую нечисть.

– Так вывозите на здоровье! Пару субботников сорганизуем, не проблема, – прервал балабола Комаров.

– Трудно очень. Бульдозеров нет, машин нет. А мертвяков там не меньше тыщи. Выковыриваем вручную, вывозим на трёх цыганских подводах. Так и за год не справимся…

Комаров нахмурился. 

– Всё! Хватит трепаться. Организуйтесь в две смены. Садись, горкоммунхоз!..

После безнадёжной попытки спеть “Интернационал” и закрытия заседания в кабинетике заведующего Дробиками собрались на чашечку кофе основные главари партхозактива города и, конечно, Комаров. Опрокинули и по чарке горилки с перцем. Закусили бутербродами с подкопчёным салом. Кое-кто не постеснялся и по тяжеленной кисти винограда с блюда захватить. Не затягивая мероприятия, тепло, по-товарищески попрощались и стали разъезжаться-расходиться.

В коридоре по дороге на свежий воздух, к Комарову приблизился тот чубатый брюнет в форме капитана  НКВД, который всё заседание околачивался в первом ряду кресел зрительного зала, напротив президиума, заседавшего за столом на сцене.

– Товарищ Комаров, разрешите обратиться! Капитан Кошкин! Выполняю особое задание по вашей охране…

– Слушаю, капитан. Что за дела? Есть причины для беспокойства?

– Так точно, товарищ Первый секретарь горкома! Оперативная обстановка неблагоприятная. Я поеду с Вами, проведу конкретно до дома.

– Мне в течение дня ничего не сообщали из вашего управления…

– Сразу, как Вы отбыли на заседание, мне дали задание с Вас глаз не спускать и сопровождать до самого дома…

– Ну тогда рули за мной!.. – Устало согласился секретарь горкома.

Он пожал руки всем руководящим товарищам, кто сумел и успел до него дотянуться, и  вышел с капитаном на свежий воздух.

Дождец стих, выглянула недельной полноты луна и заседанцев объяла та тихая осенняя умиротворённость, что так приятна усталому человеку.

Шурша сапогами по свежей песчано-гравийной смеси, щедро насыпанной на дорожки к торжественному заседанию, Пётр Николаевич тормознул у по-осеннему обшарпанного и грустного куста декоративной маслины, привычно справился с ширинкой и оросил куст застоявшейся тёплой струёй.

Комаров не любил личную охрану и ездил по городу с одним шофёром. А когда, пописав, подобревший Комаров шагнул к пепельному красавцу Opel Admiral, доставшемуся городу от бежавших в панике оккупационных властей, бравый энкавэдист попросился к Первому в  машину.

- Ты что же, без мотора, сынок? Хотя бы мотоцикл какой…

– Ни к чему, мешать будет.

– Ну тады грузись! – Пригласил Пётр Николаевич и уверенно втиснулся на переднее сиденье.

Капитан Кошкин, не мешкая, занял место сзади и машина, включив дальний свет, всхрапнула движком и поплыла парковой аллеей, свернув в конце её направо, на улицу Гоголя, потому что прямо по Коммунаровской и налево по Гоголя было не проехать из-за ещё довоенных дождевых промоин. Повернув на углу налево по Запорожской до пересечения с улицей Карла Либкнехта, ещё раз свернули налево и уже по нормальной брусчатке главной улицы газонули было вниз в сторону площади  Свободы.

Вот и Малый Базар. Справа, в зарослях кустарника и бурьянов, громадились этажи развалин Управления НКВД.

– Не шустри! – Попросил водителя Комаров, затягиваясь “Казбечиной”. – Меня здесь в 41-м едва не засыпало, когда крыша и четвёртый этаж рухнули при пожаре… Всегда сердце щемит, когда мимо этих развалин еду…

– Ой, у меня тоже ещё как щемит, товарищ Комаров, – дружеским тоном поддержал с заднего сидения ностальгическое настроение Первого Кошкин.

В этот миг Комаров ощутил затылком ствол пистолета, и тотчас в салоне властно жахнул выстрел, слегка обрызгав секретарскими мозгами Кошкина и даже немного – водителя.

Шофёр резко сбросил газ и ошалело обернулся к Кошкину, собиравшемуся всадить пулю и в его только утром подстриженную голову. Фронтовая реакция не подвела, правая рука водителя описала молниеносную дугу, а твёрдокаменное ребро ладони точно приземлилось на руку противника. Кошкин выстрелил, но уже куда придётся. Пришлось в правое бедро водилы.

Opel мягко ткнулся в бордюр и заглох. Псевдокапитан выскочил из машины и большими прыжками в полной темноте побежал вниз по улице, размахивая ТэТэ. Вслед ему прогремело семь торопливых пистолетных выстрелов превозмогающего боль и слабость секретарского шофёра.

В районе белых особняков Кошкин неожиданно получил подножку, профессиональный удар ребром ладони по кадыку, выронил оружие и через мгновение уже бился в крепких объятиях военного патруля, спешившего вверх по Карла Либкнехта на звуки ночной стрельбы.

– Вот и хорошо, товаришок… Не дёргайся!.. Разберёмся… – Приговаривал один из патрульных, надёжно связывая заломленные руки Кошкина обрывками каких-то проводов…

Наряд патруля, вооружённого автоматами ППС-43, состоял из сержанта и двух рядовых.

– Кулешов, айда к машине! Да не бзди! Что не так – стреляй!

Кулешов, изготовив автомат, вайловатой рысью понёсся к легковушке на свет фар.

Вскоре он вернулся, тяжело дыша.

– Там раненый водитель и убитый большой начальник… Этот, видать, поработал, – кивнул он на задержанного.

– Ах ты, сука! – Пнул “Кошкина” сержант. – Да я бы тебя лично, если б не служба!.. Гадёныш… Ложись на землю, угомонись, гнида!..

– Раненый как? Сам обойдётся, покуда пришлём группу? – Обернулся сержант к Кулешову.

– Тяжелый он, товарищ сержант, без сознания, кровищи до хрена из отсюдова! – Он похлопал  себя по правому карману шинельки. – Я его плотно усадил и посильнее прижал к сиденью, чтобы меньше сочилось…

Сержант помолчал, обдумывая ситуацию. Скрутив и раскурив самокрутки из крепчайшей махры, ребята затягивались дымом, успокаивая нервы.

– Так, кончай перекур! Чем быстрее доставим диверсанта, тем скорее пошлют группу на помощь шофёру. Вперёд!

Они подняли безучастного “Кошкина” и почти волоком потащили в комендатуру, располагавшуюся через два квартала на углу Карла Либкнехта и Грязнова в четырёхэтажке водников напротив завода имени Войкова.

Город молча наваливался на патрульных слева и справа химерическими тенями ночного мрака. В уцелевших домах не светилось ни единого огонька. И ещё действовала на нервы тотальная гробовая тишина теперь уже тылового города.

Петлюку ещё рассказали, что было следствие, но проводили его представители Москвы, которые сразу же забрали “капитана НКВД” в  столицу. Говорили, что ему якобы дали 25 лет. Но это были, понятно, только разговоры.  Судили мерзавца закрытым судом пресловутой “тройки” по законам военного времени. А вышка тогда ещё была ой как в ходу…

Когда Пётр Прохорович “переварил” эту драматическую историю, то понял, кто был таинственный “капитан Кошкин”. Но он почему-то не доложил по службе и вообще ни одной живой душе ничего не рассказал.

Надежда, самостоятельно пережившая двухлетнюю оккупацию, оказалась с ребенком. Так получилось, что она родила в сорок втором девочку и назвала её Ириной. Тайна подлинного отцовства Иринки надёжно хранилась в сердце мамы Нади. Считалось, что это был наш раненый красноармеец, прятавшийся от немцев в Запорожье. Но в самом деле то был стройный, воспитанный, ласковый немец из Баварии, обер-лейтенант Эрих из фельд-комендатуры, квартировавший у соседей. Но на востоке стало совсем хреново, и Эриха  угнали под Сталинград, где он, вероятно,  и сгинул.

Несмотря на такие обстоятельства и ничего не зная о бравом оккупанте, Пётр Прохорович, чёрт его дёрнул, опять сошёлся с Надей и даже обещал  удочерить ребенка, да так и не собрался. Опять же, отчество у Ирины уже состоялось, она записана была в метрике, как Ивановна. Тайна её появления на свет заслуживает отдельного рассказа.

Но слеплённый заново союз Надежды с Петром Прохоровичем так и не упрочился. Дело окончилось тем, что в сорок девятом, упирая на то, что Надя так и не родила ему молодого чекиста, он бросил надоевшую семью и, организовав четырёхкомнатную квартиру, поселился в ней с хорошенькой актрисой облдрамтеатра Норой, бывшей отродясь дояркой Нюрой.

Надежда, исхлопотавшая ещё в сорок четвертом девичью свою фамилию, и так воспитавшая дочку, что та признавать Петлюка ни отцом, ни квартирантом не желает, осталась гордой матерью-одиночкой...