Воспоминания. Москва конца 20-хх - начала 30-хх годов. Мои родители – студенты. Продолжение (3)
tareeva — 11.05.2010 Когда мне исполнилось 6 лет, не стало моей няни. Я даже не буду пытаться говорить, что это значило для меня. Мне казалось, что я тоже умираю, потому что без няни невозможно жить. После няни у нас недолго пожила приехавшая из Днепропетровска бабушка, потом была домработница Нина, та, которую краснофлотец целовал в парадной, я рассказывала – красавица и москвичка. Она была недолго. Москвичкам не имело смысла работать домработницами.? ?В комментах часто встречаются замечания типа: «ишь, господа, няню они держали», я чувствую, что мне следует рассказать об институте домработниц во время моего детства и позже, почти до войны. Домашняя работница – это было положение вполне официальное. Был профсоюз домработниц, который защищал их интересы. Домработнице полагались выходные дни, отпуск, приличное питание, удобное место для проживания и профессиональная одежда. Прописаться в Москве тогда было очень непросто, но домработниц прописывали без всяких трудностей, потому что их прописывали на жилплощадь хозяев и, кажется, они приобретали право на эту жилплощадь. Так что в желающих поступить на эту работу, недостатка не было. Платили им мало. Профсоюз учитывал бесплатное питание, бесплатное проживание и одежду. Поскольку быт старались механизировать: фабрики-кухни, где можно было взять обед домой (тогда по улицам ходило много людей с судочками из 3-х кастрюлей на общем держателе, которые несли обед домой с фабрики кухни); фабрики-прачечные, где без глажки вам белье выстирывали за 6 часов, и это облегчало труд домработниц. Домработницы, много гуляющие в сквере с детьми, пользовались успехом у молодых людей. Есть стихотворение Веры Инбер:
«Красавицей и модницей в жакетке шерстяной
Домашнею работницей пленился я одной.
Сиреневою веткою махая на меня,
Сидит в цветной жакетке красавица моя».
Я расскажу о нашей домработнице, тогда будет понятнее. После Нины мы пригласили 16-летнюю девчонку из деревни Рязанской области, Мотю. Она водопровод впервые в жизни увидела в нашем доме. Как только появилась Мотя, она стала основным объектом внимания и заботы нашей семьи. Ее нужно было учить, нужно было думать о ее дальнейшей судьбе, не домработницей же ей весь век оставаться. Мама приходила с работы и садилась с Мотей заниматься. Утром, уходя на работу, мама говорила нам с братом: «Не приставайте к Моте, я дала ей большое домашнее задание». И мы с братом следили, чтобы Мотя занималась. Все друзья наших родителей тоже набросились на Мотю, желая ее учить и просвещать. Раз в год наша семья ходила в промтоварный магазин покупать одежду. Мотю одевали лучше всех, потому что она была девушка, и ей нужно было нравиться молодым людям. Я всегда завидовала покупкам для Моти, но понимала, что ей важнее. С мотиной профессией все решилось просто. У нее заболел зуб. Мама повела ее в стоматологический кабинет при ЦИКовской поликлинике. Мотя увидела этот кабинет и обомлела. Сверкание металла, сияние стекла, белоснежные халаты, салфетки, занавески очаровали ее на всю жизнь. Ни о какой другой профессии она и думать не хотела. С маминой подготовкой она сдала экзамены за школу, поступила в зубоврачебный техникум, и стала прекрасным специалистом - зубным техником. Незадолго до войны она вышла замуж. Ее муж считал маму свекровью. Когда началась война, он ушел на фронт. Мотя от него ни одного письма не получила. Когда мы эвакуировались, мама оставила Моте ключи от нашей комнаты, вернувшись, мы застали комнату почти пустой. Все что можно было продать: швейную машинку «Зингер», пишущую машинку, кровать – Мотя продала. Соседи осуждали ее за это, говорили, как мол, Мотя плохо поступила. Мотя не знала, что делать, как нам возместить хоть что-нибудь. Но мама сказала: «Неужели, ты думаешь, что я хотела бы, чтобы ты голодала, но караулила Зингеровскую машинку? Ты проела эти вещи, но зато осталась жива. Выброси это из головы».
Первый год в Киеве после эвакуации я жила одна. На следующий приехали мама с братом. Когда я была одна Мотя иногда приходила ко мне, приносила кусок хлеба, пару картофелин, пару початков кукурузы. Это случалось не часто, но это были мои сытные вечера. Она достала, наверное, на медицинском складе для меня белый халат, он мне служил ночной рубашкой, и юбку с блузкой. Потом маму направили в Станислав. Мы с Мотей переписывались. Но постепенно переписка заглохла, не почему либо, а просто так, как это бывает. И что было дальше с Мотей я не знаю.
Что касается няни, то она была у каждого ребенка. Это определенная функция и определенное место в доме. Эту роль могла выполнять бабушка, если не было бабушки, какая-нибудь тетушка, если не было родных, приглашали чужую женщину. Няня была главным над ребенком и поэтому играла в семье важную роль. Ее содержали, платили немного денег, а могли и не платить (приживалка), зато она не была одинока, о ней заботились, ведь она старела, ее любили, она была членом семьи, ей было на чьих руках умереть. Дети вырастали, няни старились, но выросшие дети продолжали любить нянюшек иногда не меньше, чем родителей. До Революции в любой бедной семье многодетного чиновника, где дети досыта не ели, все-таки была какая-то прислуга, помощница по хозяйству. Такие няни часто встречаются в русской классической литературе, да и в английской. Это няня из «Трех сестер» Чехова, из пьесы Горького «Дети солнца», да, подумаете, вспомните десяток.
Сейчас все изменилось, при теперешней домашней технике хозяева сами могут управляться с хозяйством, к тому же не у многих есть лишняя комната для прислуги или хотя бы спальное место. Вот теперь действительно только очень богатые люди имеют домашнюю прислугу. Но отношения другие. Семейных отношений не возникает. Прислуга унижена. На нее можно визжать истерическим голосом, хамить, выгнать без причины (выходит, у них нет профсоюза?), словом, сплошной гламур. Ведь почти все наши олигархи - из грязи в князи.