ВЛАДИМИР КАЧАН

Мой друг Владимир Качан – актёр, режиссёр, композитор и писатель – написал, на мой взгляд, превосходный рассказ. Мало кто сегодня пишет так: от души, сердечно, а не для рейтинга. При таком количестве популярного нынче книжного чтива – антилитературной жвачки – я боюсь, может вообще потеряться и забыться само ощущение настоящей образной литературы. Такие писатели, как Юрий Поляков, Владимир Качан, Виктор Ерофеев, Михаил Веллер и ещё буквально несколько человек, не дают окончательно угаснуть той литературе, которая рождается в сердце и которую нельзя оцифровать никакими высокоразвитыми технологиями, потому что душа цифре неподвластна.

Я понимаю, что в рассказе – как принято выражаться у многих «юзеров» – "многабукаф", даже слишком много. Зато его смогут прочитать лишь те, которые смогут оценить. К ним я и обращаюсь: сядьте удобно в кресло, подожмите под себя ноги и улетите в мир изящной литературы!



ОПЯТЬ ЯГОДКА



Глава 1-Я

«Гули, гули, гули!!» — одинокий женский вопль звучал по утрам в колодце двора. Таким голосом зовут на помощь, кричат «пожар!» или «караул!», а она звала голубей.

Хотя в определенном смысле это, наверное, было правдой: она действительно звала на помощь, осатанев от одиночества, которое разбавлялось только лишь обществом птиц, ненадолго меняющих помойку на другую трапезную — ее подоконник.

Она, может, и не звала бы голубей по нескольку раз в день, но хотелось быть нужной хоть кому-нибудь. Хоть кого-нибудь покормить. Жить одной, когда тебе за 40, неуютно, а временами и больно...



Голуби и мужчины

...Поев всего хорошего на Катином подоконнике, они неизменно возвращались обратно к помойке и там сыто и похабно курлыкали, приступая к своим брачным играм. «Ну совсем как все почти мужчины, — думала Катя, сползая постепенно в своих умозаключениях к агрессивному феминизму. — Те вот тоже, сколько их ни корми, ни ласкай, ни заботься — все равно хотят на помойку. Там им милее всего!»

Такие философские обобщения — от голубей до всего гнусного мужского племени — посещали Катю чуть ли не каждый день... Гнев и досада на голубей набирали обороты и превращались в гнев на весь несправедливый мир и на мужчин, которые проходят по жизни мимо и не желают замечать одинокую и все еще привлекательную женщину, которая могла бы их осчастливить...

Когда бессонная ночь на сиротской постели доставала Катю окончательно, она включала телевизор с утренними новостями, однако и там череда если и не ужасов, то неприятностей во всех уголках земного шара настроения не прибавляла. Плюнув на сон, Катя шла на кухню и ставила чайник на газ. Но пока закипала вода, она крошила вчерашний хлеб, распахивала окно, и каменный мешок двора, обладающий великолепной акустикой, принимал в себя первый утренний Катин крик: «Гули-гули-гули!!!»

Кате было 45, и популярную поговорку «45 — баба ягодка опять» она ненавидела всей душой. Уж кем-кем, а ягодкой она себя никак не ощущала. Уже давно, подходя к зеркалу, Катя заранее брезгливо морщилась. Узкое, нервное лицо и непропорционально большие глаза, вечно наполненные тревогой. Глаза, которые все время ждут, что обидят или ударят.

«Что смотришь, тварь дрожащая?» — говорила себе Катя каждой утро, выжимая пасту на зубную щетку. «Слишком низкая самооценка мешает нормально жить», — продолжала она диалог с зеркалом.

Очень хотелось к кому-нибудь за пазуху, в теплое безопасное место, подальше от жестокого мира, который мог легко растоптать и даже не заметить этого. Но не было человека, не было пазухи! Не было!



Домашняя работа

Катя занимала должность машинистки в одном крупном издательстве. По-другому она могла бы называться наборщицей рукописей. По совместительству она была корректором и исправляла грамматические ошибки литераторов. А еще она работала с некоторыми писателями у них дома. И это был дополнительный заработок. Рукописи, написанные подчас совершенно безобразным и неразборчивым почерком, она превращала в печатный текст и была в этом роде литературной деятельности совершенно уникальна. Ибо встречались в ее практике тексты, разобрать которые только она и могла...

А домашняя работа с писателями была очень важна для Кати, потому что официальная служба в издательстве денег приносила очень мало, и прожить на них было бы трудно, если не невозможно. А дополнительные деньги нужны были Кате еще и для сына. Она всегда говорила: «Мне нужно сына на ноги поднимать». Вот так и жила — поднимала на ноги сына и работала машинисткой. Сын Кати тяжело болел в детстве, и не обошлось без осложнений. Теперь он представлял собой интеллигентного, образованного и абсолютно чистого душой мальчишку, который был словно не от мира сего. В буквальном смысле этих слов, ибо в «сей мир» он не вписывался совершенно.

Словом, юноша вместе со своей виолончелью (не самый, согласитесь, популярный инструмент в наше время, а он играл именно на нем) и со своими идеалами был бы уместен в каком-нибудь литературном или музыкальном салоне совсем в другое время, не такое жестокое и прагматичное. И ни в коем случае — ни в типичной молодежной тусовке, ни на дискотеке, ни в ночном клубе.

А представить себе его в армии было бы совершенно немыслимо. Там он погиб бы в первую же неделю службы. Значит, надо было платить. Поэтому Катя, носясь как угорелая по разным работам, собирала постепенно деньги на «белый билет» для сына. Такая жизнь иссушала, озлобляла, и ее привлекательность постепенно тускнела.



Байдарки не предлагать

И еще — одиночество убивало Катю и ее женский шарм. Мужчины с некоторых пор уже не с таким острым вниманием оглядывали ее лицо и фигуру. Еще бы! Когда человек со стройной и сексуальной фигурой худеет килограммов на 10-15, то что остается? Остается просто очень худая женщина с плоскими формами. Когда миловидное личико обретает впадины и морщины, а денег на пластическую операцию нет, то что остается? Одни глаза, которые, как известно, для большинства мужчин не главное.

Когда стройные ноги с тонкими аристократичными щиколотками сравниваются по объему с этими самими щиколотками, то что остается? Остаются только прямые тонкие палочки, которые могут вызвать у мужчин только сочувствие. Но хотя бы познакомиться с кем-нибудь она не имела никакой возможности, потому что все время было некогда. А знакомиться или флиртовать в какой-нибудь очереди в кассу продовольственного магазина — тут надо было либо вовсе не иметь гордости, либо быть откровенной дурой.

А Катя дурой, к своему сожалению, не была, да и чувство юмора у нее было достаточно развито, чтобы понять: кокетство в такой очереди — диссонанс, несовпадение, неестественность, такая же, как, допустим, поцелуй в морге, или балет в бане, или показ весенней коллекции женской одежды, дефиле на фоне городской мусорной свалки...

Катя была натурой возвышенной, а у таких все должно быть гармонично и красиво. В руке должны быть цветы, шляпка, ну в крайнем случае зонтик, но уж никак не батон колбасы и пакет с лапшой.

Катя была упертым романтиком и не могла так. И надо учесть, что мужчины в таких очередях давно все ангажированы и совершают покупки, скорее всего, по поручению жен. Многие — по списку, который периодически вынимают из кармана и сверяют с ним содержимое своей корзины: не забыл ли чего? Холостяки могли бы встретиться в заведениях типа «чистка одежды» или «библиотека», но туда Катя не ходила. Стирала она дома, сама, а что касается библиотеки, то даже делать там вид, что читаешь, к тому же после работы с рукописями в издательстве и вне его, было совершенно немыслимо. Так же как, допустим, вообразить балерину на дискотеке сразу после станка и 4-часовой репетиции в театре.

И как могла она, обремененная такими принципами, такой гордостью, дать в газету объявление о знакомстве — это поразительно.

Видимо, одиночество вконец достало Катю, довело ее до такого беспринципного предела. Объявление было следующего содержания:

«Познакомлюсь с добрым, неглупым, желательно образованным человеком 40-60 лет. О себе... (Далее следовали данные о физических параметрах Кати и скромные автокомплименты.)» Катя долго думала, упоминать ли про сына, не отпугнет ли это потенциального жениха, но потом решила, что врать или умалчивать в этом вопросе стыдно и даже подло. И добавила, что есть сын. В конце она приписала: «Байдарки и палатки не предлагать». Этого она в юности наелась досыта.



Ромуальд Казанова

Откликнулись двое. С первым не было никаких телефонных прелюдий, никаких визуальных контактов по фото, никакой переписки в Интернете, все по-быстрому.

— И теперь я Ромуальд Казанова, ну понимаете, да? С намеком на того...

Тень ужаса в Катиных глазах постепенно материализовалась, но Ромуальд этого не увидел и увлеченно продолжал, все больше брызгая слюной.

— Я ведь, как и он, — большой любитель женщин. Ну, был, во всяком случае, — поправился он, внезапно вспомнив о цели их встречи. — Я ведь даже сборник своих стихов выпустил, — похвастал Ромуальд, и вслед за вермутом на свет появилась тоненькая книжечка в яркой цветной обложке.

Теперь можно за свой счет издать что хочешь, и Катя это прекрасно знала. Знал и Ромуальд. Штук 300 книг, и не так дорого. Вот он и издал свой сборник под смелым названием «Овладею любой». И Ромуальд протянул Кате свою похотливую книжицу со словами:

— Я уже тебе (он как-то непринужденно и сразу перешел на «ты». А че тянуть-то?) ее заранее надписал. Стихами. Не-не, потом прочтешь, когда домой придешь. А сейчас я тебе самое главное из сборника прочту. Не бойсь! Оно короткое, всего четыре строчки. Но в целом оно знаковое для всей книжки. Такая, знаешь, песня сперматозоида.

И он продекламировал, после чего показал Кате это место в книжке:

Я не могу без секса
жить,
Только ему хочу
служить!
С ним единственным
дружить,
Его лелеять и любить!

Ужас в Катиных глазах стал сменяться смехом. В лицо «суженому» Катя, конечно, не расхохоталась, чтобы не обидеть, хотя и тянуло, но чтобы сдержать приступ смеха, некоторые усилия все же потребовались.

Дальше выяснилось, что интерес может вызвать и такая человеческая особь. Интересно стало, как же дальше поведет себя наш русский певец половой жизни Казанова. А дальше было вот что: вслед за вермутом логично появились два мутноватых стакана, затем нарезка сыра и колбасы.

— Давай-давай, — сказал Ромуальд, подавая Кате перочинный нож, — открывай сыр и колбасу, а я пока вино открою.

Бутылка оказалась с пробкой, а штопора Рома Мутняк не предусмотрел. Но был палец... И им жених, кряхтя и ругаясь, все же протолкнул пробку внутрь бутылки, и после этого, так сказать, праздника гигиены банкет на скамейке Страстного бульвара стартовал. Катя не уходила и продолжала терпеть общество нашего доморощенного Казановы исключительно из любопытства.

Катя мягко отказалась от дегустации отечественного вермута, но кусочек сыра отведала. А дамский угодник тем временем, не смущаясь, наливал себе еще и еще, пока 0,75 л этого волшебного напитка не исчезли в недрах его организма. После чего он достал из портфеля бутылку молдавского рислинга.

Очередной Катин отказ разделить с ним и сухое вино его нимало не огорчил.

— Нет, так нет. На нет и суда нет, и туда нет, — вновь пошутил он.

После чего, опростав стакан и уже заметно пьянея, как-то совсем уж по-свойски подмигнул Кате и предложил — вернее, даже не предложил, а эдак директивно повелел:

— Сейчас поедем ко мне в офис. Я тебе свой офис покажу.

При этом Ромуальд аккуратно убирал оставшийся провиант обратно в портфель.

Все в нем было, что называется, в тему: и мелкие рыбьи глазки, и пиджачок с лоснящимися рукавами, и потрепанная маечка с выложенной люрексом надписью «Калифорния», и пухленькие щечки, густо обсыпанные красными прожилками, что намекало на хронический алкоголизм и вместе с тем придавало ему почти мультяшный вид озабоченного хомячка. Его костлявое туловище венчала круглая плешь, про которую он опять же пошутил, что, мол, спереди лысеют от дум, а сзади — от дам. Словом, персонаж впрямую ассоциировался у Кати с образом продавца пиявок Дуремара, и все представлялось ей этакой забавной клоунадой, в которой ей была отведена роль простого зрителя.

Поэтому она чувствовала себя в полной безопасности и уж, конечно, ни в коем случае не жертвой. А что плохого-то? Все комедийное такое.



Спальный «москвич»

В офис приехали на троллейбусе. Да-а, совсем не шикарно ухаживал наш Казанова, в отличие от итальянского тезки...

Офис оказался вовсе не офисом, а гаражом, в котором стояло автотранспортное средство «москвич». «Москвич» давно, видно, никуда не ездил, но сиденья в нем откидывались, превращая убогий салон в некое подобие спальни. Видимо, именно тут Ромуальд-Дуремар покорял женщин своим неотразимым обаянием, а также сексом, который воспел в стихах.

Не раздумывая он обхватил Катю за торс своими руками, и понес свои толстенькие губы к Катиным. Катя быстро увернулась, и тогда Ромуальд-Дуремар тут же изменил маршрут и впился в Катину шею. «Ну точно как пиявка», — подумала Катя и саданула соискателя ногой по голени. Тот завыл от боли, отлипнув от Катиной шеи, но все равно упорно продолжал тащить ее в машину, на заранее приготовленное откинутое ложе «москвича».

Катя жила в спальном районе, частенько вечерами возвращалась домой и всегда считала нужным знать некоторые способы самозащиты. Газовый баллончик в этот раз был недоступен... Поэтому пришлось припомнить что-то другое из имевшегося в ее распоряжении арсенала. Катя вдруг ослабла в цепких объятиях Дуремара и стала оседать на пол, будто теряя сознание. Хватка насильника чуть ослабла, и Катя во время медленного своего падения к его ногам успела четким и беспощадным движением правой руки снизу вверх сильно огорчить паховую область Ромуальда, то есть главное оружие Казановы против женского равноправия.

Надо ли говорить, что Ромуальд и его организм были неприятно удивлены...

С закатившимися глазами певец плотской любви рухнул на колени, а из его гортани вырвался сиплый стон: «Су-ука! Мать твою!»

Продолжения Катя не услышала, так как уже бежала что было сил прочь от «офиса»...

Первая попытка стандартным способом избавиться от одиночества окончилась полным провалом.

Попытки — хотя бы познакомиться — со вторым кандидатом Катя делать не стала и дала себе слово не посещать дискотек, вечеров «Кому за 30» и не пользоваться клубом знакомств на сайте «Одноклассники», в котором реальных одноклассников процент ничтожный.



Трехлетний роман

Я познакомился с ней тогда, когда однажды ранним утром решил все-таки выяснить, кто же так исступленно зовет голубей. Я вышел во двор и пошел на крик. В окне я увидел молодую, как мне тогда показалось, женщину в нижнем белье, которое могла надеть только особа, принципиально не желающая никого соблазнять. Она, в свою очередь, заметила меня и страшно смутилась... А как иначе: увидеть ее без макияжа, да еще в таком белье с вышитыми сердечками! Ужас!

По окну я вычислил подъезд и квартиру и поднялся. Любознательность была главным мотивом моего поведения. Она открыла дверь сразу. Вблизи я увидел уже не столь молодую женщину, а в ее глазах — трогательную смесь беспомощности и готовности дать отпор, униженности и гордости. Передо мной стояла женщина с усталым лицом и помятыми губами, но все еще красивая.

Мы помолчали. Секунд 10 мы молчали, глядя друг на друга, — я на лестничной площадке, Катя — из-за двери, не пропуская меня в квартиру. И правильно, с какой стати...

Опуская все подробности прелюдии, скажу сразу: мы сошлись. Как это ни покажется безнравственным, сошлись в тот же день. И более того, как ни покажется кому-то еще безнравственнее — в тот же час... Страшно признаться, рискуя прослыть нам с Катей не только безнравственными, но даже где-то развратными людьми, все равно скажу: через 15 примерно минут.

Я — отчасти из жалости, Катя — отчасти от тоски. Но лишь отчасти, потому что мы все-таки друг другу понравились. И, наверное, несправедливо опускать подробности, то, чем именно были наполнены те самые 15 минут...



В омут головой

Диалог наш происходил как стремительная цепная реакция, ведущая к сближению, и предотвратить ее стало невозможно уже через пять минут общения.

Итак, Катя открыла дверь и, повторяю, будто ждала, надела поверх своей смешной ночной рубашонки миленький такой цветастый халатик, что в какой-то мере нивелировало угрюмое выражение лица и настороженность глаз.

После недолгого взаимоизучающего молчания я начал диалог, который ну никак не предвещал постельной сцены через очень короткий промежуток времени.

— Вы так громко и настойчиво зовете голубей, — сказал я, улыбаясь, — а они, видимо, не летят, что мне захотелось как-нибудь компенсировать их отсутствие и самому слететь к вам на подоконник за крошками.

Катя, не меняя выражения лица, в упор смотрела на меня с немым вопросом: хочет познакомиться или обидеть? Но с упорством одержимого навязчивой идеей остолопа я все-таки докрутил чугунную метафору до конца, сказав:

— Но за неимением крыльев, ибо «рожденный ползать летать не может», решил приземлиться у вашего порога.

Мое дурацкое бездарное упорство опять простили. К тому же Катя сказала:

— Входите же и прекратите немедленно этот гламур в спальном районе Москвы.

Я вошел, захлопнув за собой дверь.

— Вот тапки. Тапки сына, — предупредила Катя возможные вопросы и тем самым расставляя нужные акценты. — Сыну 14 лет. Он у бабушки. Других мужчин в доме нет. Чаю хотите?

То есть на все незаданные вопросы она уже ответила. Сразу! И мне, стало быть, с той же исчерпывающей откровенностью теперь следовало признаться, что меня интересуют не голуби, а она сама и, следовательно, чаю я очень хочу.



Мой формат

Когда Катя предложила мне присесть и пошла на кухню, я посмотрел ей вслед и в который раз подумал: ну почему мне всегда нравились худенькие, грациозные, гибкие женщины; ну почему мне никогда не нравились пышные формы и большие груди, от которых многие мужчины прямо-таки балдеют? Очень большие колышущиеся при ходьбе груди обидно намекают, с моей точки зрения, на справедливость теории Дарвина о происхождении видов, указывают на прямое назначение этих грудей: вскармливанье детенышей, источник их питания, молочный резервуар, вымя.

Аккуратный размер груди неужели не привлекательнее? А мужики многие аж пританцовывают: ах, четвертый размер! Ах, пятый! И причмокивают при этом... Не иначе глубоко скрытая память о своем младенчестве...

Словом, натурщицы живописца Рубенса не мой формат. А вот Катя была мой. Ну, может, для идеала ей и не хватало килограммов пяти, но это, в конце концов, дело наживное.

Пока я думал так, она уже вернулась, поставила поднос на стол, сняла с него блюдечко с клубничным вареньем, печенье и сказала: «Угощайтесь...»

И так мы молчали, наверное, с минуту. И вдруг Катя резко наклонилась ко мне и поцеловала. Губы ее были мягкие и теплые. Она с немым вопросом посмотрела мне в глаза... И прочла то, что хотела: что я удивлен, но не возражаю.

И тогда она медленно приблизила лицо к моим губам и поцеловала уже не бегло и пробно, а посущественнее. И мне это понравилось еще больше. А потом Катя сказала одно только слово, полувопросительно: «Пойдем?..» И я так же серьезно и едва заметно кивнул. И она повела меня в спальню.

А там я увидел и почувствовал, насколько голодна Катя в отношении любви, ласк и близости с мужчиной. Катя держала дистанцию и там. Излишняя страсть может не понравиться так же, как и излишняя холодность, а Катя, я видел это, желала нравиться мне. Когда все кончилось и Катя вскрикнула в этот момент как подстреленный зайчик, мы лежали рядом, не прикасаясь друг к другу и соображали, что же с нами такое произошло.



Любовь по четвергам

А потом я протянул Кате руку поверх одеяла и представился: «Миша». Катя не глядя пожала мне руку и сказала: «Катя». И тут мы оба расхохотались так, как будто ничего смешнее мы в жизни не видели. Именно в этот момент я почувствовал, что наш интим не банальное соседское приключение, а нечто другое, что надолго.

К слишком серьезным отношениям я не был готов, живя в другом подъезде с семьей, но с удовольствием принял такую форму общения, которую потом назвал эротической дружбой. У нас оказалось так много общего: и вкусы почти одинаковые, и чувство юмора, и писатели любимые... Да и Катя потом, узнав о семье в другом подъезде, сказала: «Ну и что? Надо довольствоваться тем, что есть. И радоваться даже малому».

Вот мы и радовались. Около трех лет. Но три года — это какой-то фатальный срок для таких связей. Дальше любая женщина начинает осознавать, что будущего нет у этих отношений. Все одно и то же. Он приходит. Постель. Ласки. Разговоры. Потом: «Ого! Ну, мне пора. Давай в следующий четверг. У тебя что? И я где-то днем смогу освободиться, хорошо?»

И через три года начавшийся роман вырождается именно в соседский банальный адюльтер из анекдотов. Он разводиться не собирается. А дальше-то что? Если посмотреть еще дальше, то что мы видим?

Допустим, прорыв из тупика состоялся: он там развелся, вы тут поженились, ребенок от любимого тоже появился... Ну? А теперь-то что? Где теперь интересное будущее? Или опять будет рутина, только семейная? Бывают, разумеется, женщины, которым чихать на это самое будущее. Они планов не строят, они живут с тем мужчиной, которого любят, хоть по четвергам, хоть по пятницам. Но таких единицы. Они исключение из правил.

Мужчин-любовников такое положение дел устраивает. Очень удобно. Но потом все же обижаются, когда их бросают. Как же так, они же привыкли, что их любят, что они свет в окошке, единственное сокровище, — и вдруг на тебе!



Катина мечта

Вот такому анализу подверг я в свое время Катину любовь. Но первое время было классно! Как нам было нескучно вдвоем, сколько нового узнала она! А сколько нового узнал я! Я ведь жил в определенной среде, в которой стеб и цинизм были делом настолько привычным, что какие-то вечные ценности позабылись и стерлись. Катя иногда возвращала меня к ним. Например, как-то раз она спросила, глядя куда-то в сторону: «Миш, а Миш, а у тебя есть мечта?»

Разговор происходил в одном маленьком московском кафе... Официантка принесла нам кофе, причем на каждом блюдечке с одной стороны были красиво расположены несколько кофейных зернышек, а с другой стороны — цветочек, маленькая розочка. И, видимо, такое внимание очень подкупило Катю, настроило на определенный лад и привело ее к очень личному вопросу:

— Миш, а у тебя есть мечта?

Я растерялся. Никто и никогда не задавал мне такого вопроса, и я даже не знал, что ответить. Я хотел бы ответить искренне, честно, но, ей-богу, не знал, что. Стал думать. И понял, что настоящей, конкретной мечты у меня нет. Более или менее сильные желания? Да, были. Но никогда я не называл их мечтой. А может, мечта на то и мечта, что недостижима.

После размышления я признался Кате:

— Знаешь, пожалуй, нет у меня мечты. Желания есть, а мечты нет.

Я даже виновато как-то сказал, как о тайном физическом недостатке. А Катя вдруг очень-очень серьезно посмотрела на меня и молвила не без гордости:

— А у меня есть...

Я молчал и ждал продолжения. Потемневшие глаза Кати подчеркивали важность момента и придавали ее ответу прямо-таки сакральный смысл. Она сказала:

— Я вот в один прекрасный день задала себе этот вопрос. Подумала: вон мне сколько лет уже, а я все без мечты живу... Я ходила по квартире и думала. Придумаю что-нибудь и через секунду — нет, не то. И знаешь, в конце концов я поняла, какая у меня мечта...

Катя замолчала и посмотрела на меня с некоторым опасением: отнесусь ли я с должным вниманием к ее мечте, не буду ли смеяться? Не увидев в моих глазах ничего, предвещающего плохого, а только пристальное участие, Катя произнесла:

— Мир во всем мире.

Я поперхнулся глотком кофе. Смеяться было нельзя, да и зачем. Радоваться надо, что на свете сохранились такие чистые и наивные люди. Без налипшего на них слоя бесстыдства и неверия, сопровождающего нас во всей нашей сегодняшней жизни. Будто явилась Катя на миг из середины прошлого века, из выцветших фотографий наших родителей, «девушек с веслом», открыток «Привет из Сочи!», из любви и веры в скорую победу коммунизма. Вместе со скучным словом «порядочность»...

И остро почувствовал я в эту минуту, что когда совсем исчезнут такие, как Катя, вот именно тогда и должна наступить окончательная фаза Апокалипсиса.

Сначала был короткий позыв хохотнуть. Но сразу вслед за этим не- ожиданный спазм в горле... и потребность спрятать глаза.

— Что ты? — забеспокоилась Катя. — Ты плачешь?

Я улыбнулся через силу, встал и обнял Катину голову, спрятав лицо в ее волосах. И какого черта стыдиться сентиментальности, если она не что иное, как драгоценнейшая способность быть растроганным! Редчайшая.

Вот так прошло три года. Катя через какое-то время почувствовала, что она, конечно же, нужна мне, но все-таки не так, как хотелось бы молодой и привлекательной женщине, которая вправе рассчитывать на большее, на другое внимание и другую привязанность своего мужчины. Да и «свой» ли он, этот самый мужчина? Нет, видит Бог, я не хотел никакого расставания с нею, но когда все катится словно по инерции, по заведенному распорядку, ситуация становится опасной, готовой к взрыву.

Скучная обыденность наших встреч давила на Катю, лишала свободного дыхания настоящей любви. Встречались утром или днем, когда у сына были занятия; мне вечером нужно было возвращаться домой. А ей предстояло оставаться одной...

В общем, наши слишком простые отношения, уже давно без тени романтики, мне были вполне удобны и приятны, а вот романтичную Катю они не устраивали...

Катина цельная наивная натура, ее старомодная порядочность не могли допустить долгого внебрачного сотрудничества.

И она решила порвать. То лето стало летом нашего финала. Наивность Кати проявилась и в момент прощания. Она постаралась сделать его драматичным. А я, который и сам не знал, как закончить деликатно, должен был ей подло подыграть.

Катя позвонила и голосом, сулившим неприятности, запинаясь и мучаясь, сказала, что нам надо серьезно поговорить. Когда кто-нибудь сообщает, что надо серьезно поговорить, у меня за пазухой возникает тоска.

— Можешь ко мне прийти в 19 часов? Я купила вина. Испекла яблочный пирог.

«Торжественно, — подумал я. — В таких случаях сообщают либо о беременности, либо о разрыве». Я склонялся ко второму варианту, ибо такой человек, как Катя, никогда не опустился бы до дешевого ультиматума: либо твой развод, либо ребенка не будет...

...Я вошел в комнату и увидел, что стол сервирован нижеследующим образом: посередине — бутылка французского вина божоле, два хрустальных бокала, две свечи перед каждой тарелкой (они были уже зажжены, и их пламя прощально покачивалось в такт моим шагам); рядом с бутылкой красовался пышный яблочный пирог. Все это подчеркивало важность момента. Мы сели, я разлил вино.

— За что пьем? — спросил я с обреченной полуулыбкой, которая мне всегда отлично удавалась при расставаниях с женщинами.

— За разлуку, — как и следовало ожидать, ответила Катя.

Я пожал плечами. Мы выпили.

— Почему за разлуку? — спросил я.

— Потому что она заставляет острее чувствовать. А еще облагораживает отношения, — ответила Катя и, покрутив бокал в руке, посмотрела прямо и огласила приговор: — Мы расстаемся, Миша... Я решила тебя бросить.

Я чуть не рассмеялся, но быстро взял себя в руки и опустил глаза, якобы переживая свалившееся на меня горе. Наивные и гордые девочки! Наивные и обидчивые мальчики! Сколько же их, всех тех, для которых крайне важно, кто первее бросит. Кто кого бросит первым! Вот и Катя с ее одиночеством, нелепыми попытками выйти замуж, всем тем, что обостряло ее и без того болезненное самолюбие, просто не перенесла бы, наверное, если бы я первым объявил, что бросаю ее. Ее гордость понесла бы тяжелые, необратимые потери, что привело бы к скверному результату — заниженной самооценке. Поэтому мне следовало казаться подавленным и расстроенным.

Пирог, впрочем, я решил доесть, хотя правильная драматургия происходящего диктовала совсем другое поведение: мне следовало сразу же после Катиного вердикта встать и потускневшим голосом сказать что-то вроде: «Извини, я пойду. Мне сейчас надо побыть одному». Но тогда Катя, возможно, пожалела бы меня и не дай бог взяла бы свои слова обратно. А вот молча допить вино и доесть пирог, чтобы она видела, как в самый что ни на есть высший момент любовной драмы человек жрет и пьет, как топчет все прожитое слоновьими своими толстокожими ногами, — это правильный ход, который укрепит Катю в принятом решении...

Я доел и направился к выходу.

...По ее щекам потекли слезы.

Дружбы — во всяком случае, тесной дружбы — у нас не получилось. Мы встречались все реже, главным образом в кафе, и рассказывали друг другу, какие перемены в жизни у нас произошли. Однажды я проснулся с чувством, что мне чего-то не хватает, чего-то очень привычного. «А-а-а-а, — догадался я через минуту, — она во дворе больше не кричит «гули-гули»!» Прошел еще месяц, и Катя объявилась.

Веселым таким голосом она поинтересовалась, могу ли я сегодня с ней встретиться. Мы встретились, и она поведала мне интересную и поучительную историю, которая с ней два месяца назад произошла.



А давайте вместе...

Ехала она на велосипеде по парку (Катя каждый вечер совершала такую велосипедную прогулку, если погода позволяла), нашла там какой-то декоративный мостик, прислонила к перилам велосипед и просто стояла, смотрела на скромную московскую природу.

— Вы одна? — раздался сзади голос с еле заметным кавказским акцентом.

— Одна, — неожиданно для самой себя вдруг ответила Катя, даже не обернувшись.

Человек, стоявший за спиной, будто читал ее мысли:

— Совсем одна? — задал незнакомец вопрос, вполне актуальный для Кати в последнее время. Катя почему-то даже не удивилась и, так же не оборачиваясь, просто ответила:

— Совсем.

Прошла минута, во время которой у Кати не было никакого нетерпения, она просто и спокойно ждала продолжения. Чего дергаться-то, чего спешить? Отсуетилась уже. Но чуда хотелось. Не верилось, но хотелось. Потом он тихо сказал:

— И я один. И тоже совсем один...

Еще минута.

— А вы живете одна?

— Одна, — не солгала Катя, так как сын поступил в музыкальное училище в Петербурге и уехал туда в конце августа учиться.

— И я один, — продолжал незнакомец этот странный диалог.

Прошла еще минута, а они все еще не увидели даже друг друга.

— А давайте жить вместе, — вдруг предложил он, но для Кати это предложение отчего-то было вовсе не «вдруг». И она сказала:

— А давайте.

И только сейчас обернулась. Перед ней стоял молодой человек с желтым кленовым листом в руках и очень серьезными глазами. Порыв ветра вырвал лист из его рук, но он моментально нагнулся и поднял другой. Он держался за этот лист, как за спасательный круг, и смотрел, смотрел на Катю. И ждал. В ту секунду, сама не зная почему, всем своим существом Катя почувствовала, что он не врет и что тоже ждет чуда, отчаявшись устроить свою жизнь по-другому, без чуда, практично.

— Пошли? — вполне буднично спросила Катя.

— Пошли, — так же буднично, без всякого кокетства сказал он. И они пошли... Через пару дней он перевез к Кате весь свой небогатый скарб, и они начали жить вместе.

— Ты что, совсем опсихела, что ли?! — возмущались подруги. — Кого ты в дом привела? Может, он аферюга обыкновенный! Может, ему просто прописка нужна! Может, ему жить негде!

— Ему негде, — резонно ответила Катя, — а мне не с кем...

Вся эта история никак не претендовала на занимательность и какой-то особый интерес, если бы не продолжение и финал.

— Ну и теперь живете вместе? — спросил я у Кати, — Он никуда не сбежал, не обворовал?

— Что ты?! — радостно возмутилась Катя. — Все хорошо! Так хорошо, что даже страшно!



Счастливая Катя

Прошел год. Все это время Катя вообще не звонила. И когда все-таки от нее раздался звонок, я напрягся, ожидая, что у Кати неприятности, что ее кинули и что ей нужна моя помощь. Не тут-то было. Катя не стала со мной даже встречаться. Она сообщила только, что у них с Маратом недавно родился мальчик, что оба счастливы и не соглашусь ли я прийти на годовщину их свадьбы.

Под выдуманным предлогом я отказался.

Еще через пять лет мы неожиданно встретились в одном подмосковном санатории. В столовой после обеда я увидел Катю вместе с карапузом, у которого на груди висел пластмассовый автомат. Катя была не- обыкновенно хороша. Она чуть располнела, и это ей шло. Лицо округлилось и обрело чудесный покой материнства и уверенности в завтрашнем дне.

— Иди, — говорила она малышу, — пойди, набери себе водички из титаника, там есть вода.

«Да, — отметил я про себя, — в «Титанике» действительно воды немало. Ну а что Катя путает название с «титаном», так это даже мило».

Катя пошла вслед за сыном и, будто что-то почувствовав, обвела глазами весь обеденный зал. Ее взгляд лишь слегка скользнул по мне и не задержался, поплыл дальше. Она не узнала меня. Она была счастлива...