ВЕСЕННИЕ ИСТОРИИ

История первая. Детство в попе, попа в детском

Внимательные читатели заметили (хотя и ничего не сказали), что я перестала пропагандировать пьянство и алкоголизм. Пропагандировать пьянство и алкоголизм, когда не пьёшь и не алкоголизируешься, против моих правил. Поэтому я и не пропагандировала: декабрь, январь и февраль, – три белых коня, эх, – протащили меня через снег и лёд, не сделав ни одной толковой алкогольной остановки. Мне оставалось только вспоминать осень и верить в весну. На весну я уповала. И в первейших числах марта решила, что уже весна, а значит, уже пора, причём срочно. Запустила пробный алкогольный шар, и он сбил меня, как кеглю; но это тоже опыт.

Встретившись в одном культурном месте (где, однако, можно было выпить) с приятелем, всем организмом я стала ему подмигивать: выпьем, мол, Евгений, немедленно выпьем за встречу, давно не виделись. Недолго думал Евгений. Выпили мы с Евгением. С малоприличной быстротой я на голодный желудок опрокинула в себя несколько стаканчиков (пять, кажется) чего-то слишком крепкого для голодного желудка и закусила дурацким жульеном, который тут же снизу постучал. Мне стало сразу очень весело и сразу как-то плохо. Я на всякий случай зашла в санузел. Но вместо того, чтобы сделать там что-то уместное, я потерялась среди кафеля и нечаянно пнула железное ведро. Ведро покатилось, грохоча, я его припинала обратно и внутренне пристыжённая позвонила в таксомоторную службу, чтобы обезопасить своё ближайшее будущее. Диктуя диспетчеру адрес, я почувствовала в себе движение жульена и долго топталась на слове «бульвар»: «буль... буль... » – коварное слово; однако я справилась, сдержалась, меня поняли. «Ты ходила плевать?» – спросил догадливый Евгений, когда я вернулась на место (он употребил другое слово, но оно такое некрасивое). «М-м-м-м», – как бы подтвердила я, опасаясь открывать рот, чтобы не заплевать Евгения. Место было публичное, позориться было нежелательно. «Получилось поплевать?» – не унимался Евгений. «М-м-м», – ответила я неопределённо, но веско. Пообщавшись в том же духе, мы с Евгением простились, довольные друг другом, причём наметили на двадцать восьмое марта полноценную массовую пьянку по случаю дня его рождения (в свой срок она успешно состоялась, но я продолжу о неудаче).

Простившись с Евгением, я направилась к другому приятелю, с которым мы не пьём, а так («не замуж, а так», говаривала Наташа Ростова). И когда я, держась очень хорошо и ровно, ловко фокусируясь на лицах и предметах, другому приятелю явилась, он бросил на меня один короткий взгляд – и спокойно оценил: «Выпила». Я восхищённо воскликнула: «Да-а-а!», восхищенья не снесла, сразу в нескольких местах надломилась, упала на стул, и моя голова, как то ведро, откатилась в сторону. Когда мы вышли на улицу встречать таксомотор, я опять же с восхищением повторяла «Воздух! Воздух! Воздух!»; здесь хочется приукрасить и написать, что окружающие думали, будто это команда, типа нас бомбят, падали и ползли в укрытие, – но я всегда пишу только правду. Дальше я не всё помню, а из того, что помню, не всё могу рассказать, потому что не всё могу сформулировать: у меня во время вояжа расслоилось сознание. Трудно в здравом уме описывать происходившее с нездравым. Мы ехали в машине и разговаривали. При этом я была на дне колодца (как собачка Жучка), и до меня беспрепятственно доносился голос приятеля. Приятель был наверху, над ним было звёздное небо, в нём был моральный закон; он говорил, склонившись, в этот колодезный туннель (как мальчик Тёма, успокаивающий Жучку); было небольшое эхо, но я всё-всё понимала, каждое слово. И мне было, как писали в старые времена, покойно. При этом я каталась на карусели «ромашка», – было в нашем райцентре такое увеселение, – мне казалось, что такси не едет, а бесконечно, утомительно кружится, как та старая кривая карусель, иногда опасно дёргаясь по причине ржавости механизма. Приятель, как сейчас помню, сказал «не пугай водителя», из чего можно сделать вывод, что я пугала водителя. Как эти две параллельные иллюзии, с колодцем и каруселью, совмещались в моей голове, не понимаю.

Но веду я, собственно, к одному курьёзу, случившемуся ещё до расслоения; курьёз чуть не перепахал моё мировоззрение и едва не изменил мою самооценку. Когда мы только погрузились в подъехавшее такси, глаза мои (я это прямо почувствовала) полезли из орбит от ужаса: внезапно, в один момент я оказалась в не своём теле. В чужом, в дурном. Я потяжелела килограммов на десять и с перепугу постарела лет на столько же. Неприятно, товарищи. Другая бы промолчала, но у пьяного всё на языке, и я тут же с болью и досадой объявила водителю и приятелю, как плохи дела: моя задница не помещается на сиденье, я насилу втиснулась, – вот до чего я допилась, Григорий. С чего меня мгновенно разнесло? Что со мной, что это, за что это? Неужели я отжила? Кто испытал, не даст соврать, но мало кто испытал. Приятель смеялся, как море, а водитель обернулся и сказал: «У меня там детское кресло». Оказалось, это оно меня зажевало (никакого кресла я, кстати, не видела, просто уселась и всё, вот так метко). Я стала верещать, чтобы детское кресло из-под меня сейчас же вытащили, побилась в короткой конвульсии, и его из-под меня вытащили, хихикая. Это было освобождение, возвращение, исцеление; а выражение «почувствовать жопой» приобрело для меня самый реальный смысл. Через пару дней эпизод уже казался мне потешным, и больше всего смешило воспоминание о секундах чистого ужаса.

(Однажды я в сердцах заявила, что когда-нибудь, когда мне не о чем будет писать, я напишу о собственной заднице. Странное дело, что хотя я действительно пишу о заднице, это не кажется мне именно тем случаем, который я имела в виду, говоря в сердцах. Поэтому я продолжу отчасти о том же).

История вторая. Мелочность

Как-то раз по весне, когда городские службы отличились ударным трудом, я присела в своём замшевом плащике на скамеечку перекурить; перекурив, встала уже запятнанная (на мягком замшевом месте) ядрёной, если не ядерной, жёлтой краской. Тогда я не подумала, что это бедствие; придя домой, уверенно вооружилась растворителем и стала тереть, тереть, тереть. Не оттёрла. Обратилась к одному приятелю, сыну художника, чтобы он мне дал такой растворитель, который растворял бы всё живое и неживое. Приятель дал мне такой растворитель. Я стала тереть, тереть, тереть. Замша вокруг пятна и под пятном растворилась. Кожа на моих пальцах растворилась. Всё, что могло раствориться, растворилось. Растворился даже сам растворитель. Пятно осталось.

Плащ следовало бы с почестями захоронить, но рука поднялась только чтобы повесить его в шкаф. И вот нынешним обманным мартом, в тот его радужный период, который подманивал, сулил вечное и нарастающее тепло (период кончился снегом в морду и влажным колким холодом, но кто же знал! как всегда, никто), я вместе с миллионом наивно-расторопных сограждан решила подсуетиться, приготовиться, перетряхнуть гардероб, убрать зимнее, обновить весеннее. Несчастному замшевому плащу, испорченному несмываемым достижением городских служб, я захотела дать шанс и извлекла его из шкафа. Обнаружилось, что кот Мур (очень умный кот), любитель шариться по шкафам, зачем-то ползал, как скалолаз, по этому плащу и достигнув вершины на радостях от души изодрал воротник. Такое у Мура увлечение – когтить одежду. Его даже чехлы и кофры не останавливают. Наоборот, вдохновляют.

Плащ выглядел плачевно, но я не стала плакать над плащом и не изменила своего намерения. Затолкала беднягу в пакет, притащила в ближайшее ателье и сказала: «Полы отрезать, чтобы получился замшевый пиджачок; а из той части отрезанной замши, что не запятнана желтой краской, скроить новый воротник. Вот такой план». Портниха оценила мой план как разумный, посчитала что-то столбиком и объявила сумму. Сумма оказалась увесистая. Как раз накануне я чуть не купила новый плащ, который стоил на тысячу рублей дешевле, чем реанимация старого; однако тогда я насупила брови и сурово сказала: «Но-но! Не время, товарищ. Кризис!» – и не купила нового плаща. Перед портнихой же мне почему-то было неловко признаваться в прижимистости; я заплатила вперёд и пошла назад, терзаемая сомнениями.

Всю ту неделю, пока мастерица давала жизнь моему старому плащу, я не давала себе никакой жизни; мысль о чёртовой разнице в тысячу рублей засела в моей голове, как гвоздь, и пронзала мозг в самые неподходящие моменты вроде размышлений о судьбах мира, исторических перспективах и слезинках ребёнков. Это же надо быть такой идиоткой (удивлялась я самой себе), чтобы вкладывать средства в жёваный, котом драный кусок старой замши. Если бы этот плащ был человеком, он бы уже давно паспорт получил, женился бы, развёлся бы, снова женился бы и снова задумался, а не развестись ли, потому что уже вошёл бы в тот возраст, когда человек начинает догадываться: одному лучше. Короче, реально старый плащ. Другие-то люди (говорила я себе), не будь дураки, действительно как-то обновляются, а старые вещи без сожаления складывают близ помоек в пользу бомжей. Через некоторое время, устав сыпать соль на эту рану, я исполнилась ещё большим презрением к себе: это же надо (опять удивлялась я) быть такой идиоткой, чтобы убиваться из-за тысячи рублей, просто позор какой-то.

В назначенное время забрала я плащ из ателье, дома примерила; ничего, хорошая вещь, ещё послужит. Постояла в плаще перед зеркалом, спела печальную песню (в полях, под снегом и дождём, мой милый друг, мой бедный друг, тебя укрыл бы я плащом от зимних вьюг). Сунула руки в карманы. Что-то зашуршало. Какие-то бумажки. Вынула. Батюшки. Тысяча рублей мелкими купюрами.

«Получи, Наталья, и распишись; и наконец заткнись, – строго сказало мне мироздание. – Ты меня достала, зануда!»

История третья. Оптика

И ещё такую штуку заметила (её, наверное, и до меня замечали, но я вот только этой весной): если, выходя из дома, подумаешь: «Пожалуй, не буду брать фотоаппарат, что я там интересного увижу? Нет там ничего интересного», – непременно что-нибудь интересное и увидишь. По собственному району теплым днём прошлась, и пожалуйста: упитанные хитромордые кошки, огромная голубоглазая собака, выразительные дети на трехколёсных, колоритные дворники, колоритный мусор, что ни кадр – то как минимум в газету «Мои Черёмушки».

Я даже козлёнка в Черёмушках встретила. Козлёнок смущённо моргал рядом с дядькой, который просил у людей денег, будто бы этому козлёнку на еду. Пони, видать, уже на публику не действуют. Деньги давали не все, но все останавливались, смотрели на козлёнка, светлели лицами, многие пытались его погладить; он аккуратно уклонялся, как Лотман от знакомства с Ахматовой.

Если двинуться – без фотоаппарата, конечно, – к центру, чудес всё больше; какие-то сумасшедшие граффити, вывески («приглашаем в кедровую бочку», что бы это ни значило), люди специально для тебя оригинально наряжаются, женщины резко молодеют, хорошеют, лоснятся, сияют, как будто поголовно принимают активатор теломеразы или всем скопом только что от косметолога. В метро видела такую негритянку, такую негритянку! Лань, а не женщина. А стоит взять фотоаппарат – где козлик был, шашлык жуют, где лани шли, кобылы ржут; граффити замазывают, вывески снимают, негров вешают, – всё не то.

В чём тут секрет? Понятно, что мир не может поворачиваться к тебе спиной именно тогда, когда ты готов его запечатлевать. Значит, это ты сам, именно ты сам перестаёшь видеть, и перестаёшь видеть именно потому, что выходишь из дома с запросом, даже с требованием: дай, покажи, удиви, распахнись мне навстречу, я прищурился, я наточил свою воспринималку. А если быть просто прохожим, ни на какие чудеса не рассчитывающим, бескорыстие будет вознаграждено. Во всяком случае, это единственное объяснение, которое пришло мне в голову.

Продолжение следует.

На этот раз всерьёз

Примерно с этого полудня (плюс-минус час-другой): - перестаю нарушать диету, - буду принимать лекарства строго по графику, - начну делать посильные упражнения, - запишусь на прием к специалистам. Не то, чтобы так уж сильно хотелось продлить своё существование в этой реальности, но, ...

Эксперимент

В ходе подготовки проекта по школьной программе "Окружающий мир", мы с Ариной решили првести достаточно рискованный эксперимент. Вот такие красавицы-несушки поделились с нами свеженькими яйцами Моя подруга - Юлечка доставила их нам в тот же день Поместили их в ...

Женский мир (о широкой душе, карательной медицине и стокгольмском синдроме)

Как-то давно, летом, в поезде женщины около и раннепенсионного возраста вспоминали с ностальгией советские времена. Единственный мужчина в их компании громко храпел на верхней полке и в беседе не участвовал. Светлые времена, говорят, были! А фильмы какие! Не то насилие на экране, как сей ...

Изделия - Цветочные пробы

Здравствуйте девочки! (ну и немножко мальчиков))! Вот решила попробовать лепить цветы, пока едет ко мне по почте самоотвердевайка, леплю из привычного ( и любимого Фимо). Показываю вам свои эксперименты,стоит дальше развивать эту тему,али как?)) ...

Утренний "Русский марш" в Люблино

4 ноября по уже сложившейся традиции в Москве состоялся «Русский марш». В этом году националисты разделились. Первый "Русский марш" прошел утром. 2. - Пацаны, я тут вам каски принес...))) 3. Молодых людей начинали проверять задолго до места старта ...

ВЕСЕННИЕ ИСТОРИИ

ВЕСЕННИЕ ИСТОРИИ

Оставить комментарий

Популярные посты: