Тошнота

Останься, - сказал голос внутри черепа. Какие они все бесцветные, эти голоса, которые произносят слова там, где нет ни звуков, ни ушей, ни воздуха, где никакая вибрация не передается и голосовая почта умирает, задушенная лавиной крошеной бумаги, pulp, умирает еще до рождения, как умирают в кубических метрах бумажного сероватого месива цвета, запахи, касания. Такие голоса, вероятно, слышат люди с лихорадками души перед тем, как совершить немотивированное заклание. Такие голоса становятся слышны только во сне, под наркозом и через несколько секунд после смерти.
Я не ощущаю своего тела. Все, чем я являюсь в этот момент в этой точке сансары – сансары ли?- это глаза, не глаза как орган, а глаза как зрение. Оно принимает вид одновременно луча и волны, струны и частицы, и мои возможности заканчиваются способностью изменить ракурс восприятия. Если бы мне удалось повернуть свои воображаемые глаза внутрь своего воображаемого черепа, я увидел бы, вероятно, нечто, что никогда не присутствует на картинках, дублирующих бесконечное количество раз этот вид – эту колоннаду, этот фонтан, бывшие когда-то мечтой, а теперь оболганные, подделанные, отравленные, – может быть, площадь, может быть, горы, может быть оператора, который снимает картинку, но разве здесь может существовать оператор, здесь все хрупко, кремниево, мертво.
Останься, - сказало безмолвие. Бортик бассейна, бывшего когда-то несколько чрезмерным и нелогичным завершением колоннады, оставался еще горячим от прошедшего, как тяжелые времена, солнца. На нем приятно сидеть, и с него легко соскользнуть – туда, вниз, где раньше всплескивала прохладная аллюзия на пользительные воды, а теперь металлические шары, декорировавшие фонтан, торчат голо и фальшиво из пахнущей затхлой трубой бездны. Ей не видно дна, из нее веет сыростью без влаги, у меня нет никаких сомнений, что разрушившийся бассейн жерлом своим опускается куда глубже угля и нефти, камня и огня, туда, где шумно, мертво и пахнет серой, куда я так боюсь свалиться, балансируя на гранитном парапете.
Передо мной колоннада. Я прекрасно помню, какой летящей и кружевной ей удавалось быть в хорошие дни. Как слонялись по ней жаждущие излечения, омоложения, вечной жизни туристы. Какой она выглядела хрупкой и легкой. Как мы хотели гулять вдоль нее, как мы придумывали себе приятные разговоры и желали чашек с выгнутым носиком и долгой спокойной старости. Теперь колоннада пуста. От того, что она лишилась и своих вяло движущихся оправданий с их кишечными заботами, и всех видов праздного эха, она кажется усохшей, уменьшившейся, съежившейся, усопшей. Ее белые и желтые цвета одновременно поблекли и потемнели, если такое возможно, но в густом свете, который не освещает и не греет, а только делает видимым этот доставшийся мне мир, цвет – не более чем след на песке.
Не-свет и не-звук наполняют то, чему лучше было бы быть пустотой. Та зона восприятия, которая была ответственна за звуки, блокирована тихим пульсирующим и мучительным в своей непрерывности гулом, похожим на далекий рокот танковой дивизии или еще более далекий вой сирены, - оба равно тревожат, обоих равно не удается избежать, оба претендуют на бесконечное повторение и уничтожают остатки надежд и желаний, за исключением одного – желания полностью исчезнуть.
Это Бардо? Это ад? Это чистилище? Мне рассказывали совсем о других вещах. Я читал в книгах, я верил «знающим» людям, я представлял себе сотни смеющихся и гневающихся богов, я жаждал сияний и огней, и движения, и воли и страсти, а что я получил? Рассыпающуюся в прах картонную вселенную, которая призвана убедить меня в том, что она – не порождение моей фантазии, а доказательство существования Высшего? Черта с два. Этот сухой и пустой ад прекрасно управляется мной, и больше никем. Достаточно только захотеть… захотеть… закрыть глаза и захотеть… Зажмурить глаза, когда нет ничего, кроме глаз, невозможно. Я пленник фонтана, колоннады, вьюнков, заполонивших клумбы, перебежавших дорогу, вцепившихся голодными пальцами в камни.
Что ты наделал, - сказал голос. Ты потерял слишком много времени на заигрывания с пустотой и позволил обмануть себя. Ты потерял слишком много времени на перебирание цветных стекляшек, которые не годятся даже для того, чтобы служить кому-то четками. Разве ты не знал, что если пить из источника, то он напьется из тебя? Но он пуст, и жерло его ведет в вечное бытие, которое ты когда-то называл адом, и там нет ни тишины, ни неторопливости, ни спокойствия, там воющий шум метрополитена и больше ничего. Теперь ты видишь, что за воду ты пил? Что ты наделал, посмотри вокруг.
И я смотрю, читая признаки немедленной гибели. Все, к чему прикасается мой взгляд, рассыпается, вянет и тлеет. С грохотом осыпается штукатурка с арок и опор, летит веером черепица с крыши, выступают наружу служившие арматурой выбеленные человеческие кости, камни мостовой взвиваются смерчами пыли, из-под взломанной плитки выкатываются грудами терракотовые черепа, бассейн роняет граниты и пульсирует, ненавистная пропасть, тянет, тянет, порождая однонаправленный монотонный ветер, одичавшие растения клумб и парков, как взбесившиеся, рвут и ломают все, до чего успевают дотянуться, прежде чем я взгляну на них и превращу в тощие черные пальцы мощей их быстрые трескучие побеги.
Не смотреть, не смотреть, иначе разрушение и гибель, иначе порча и тлен, но как можно прекратить смотреть, если существуешь только в виде зрения? По запросу «разложение» найдены сотни миллиардов страниц, ссылки ломкими рыбьими косточками выплескиваются на клавиатуру, поглощая мои пальцы, покалывая и растворяя их, а кто же тогда набирает этот текст? Язык умер еще во рту, буквы стали простым орнаментом, некрасивым, не украшающим, не взывающим, и все вокруг меня грохочет и падает, распадаясь на кости, высохшие сухожилия, подвяленные сердца и легкие, разлагающиеся коды html.
Мир никогда не будет прежним, - сказал немой голос. «Wintermute», - вспомнил я не имеющее никакого отношения ни к чему имя. После того, как ты умер, мир уже никогда не будет прежним. Но я не умер. Ты просто не заметил. Так всегда случается с теми, кто не готов. Ты не заметил. Почему я тогда не чувствую ни тоски, ни страха, ни одиночества? А ты разве не чувствуешь? Ты помнишь, что такое чувствовать? Если ты не будешь есть местную пищу, ты исчезнешь. Ты помнишь свое имя? От него остался только один иероглиф, но ты не умеешь читать иероглифы.
Зато я умею… Но я не помню, как называется то, что я умею. Я не могу вспомнить половины слов, которые раньше использовал так часто, остались только фантомные коннотации на местах бывших узелков памяти, ассоциаций, словарных статей, грамматических категорий. Потеря языка пугает меня больше, чем утрата тела. Оставшиеся от меня глаза превращаются в чистую, белую, светящуюся и шипящую, как бенгальский огонь, панику.
И тут кто-то зовет меня по имени.

Вернись, - сказал голос внутри черепа. Это был совсем другой голос. Это был голос, очищающий пространство от невыносимого гула. Голос, рождающий подлинную тишину.
Я совершил усилие, которое, если бы у меня еще сохранилось тело, соответствовало бы вставанию. Я повернул точку обзора на сто восемьдесят… но я забыл слово, которым называлась единица измерения угла. Я увидел всю ту уже разрушенную моими неосторожными желаниями колоннаду, состоящую теперь из обглоданных ребер и берцовых костей, все ту же зелень, теряющую благодатный зеленый и обращающуюся в злой багровый свет, весь этот счастливый город, похожий на вывернутое наизнанку кладбище, который я убил, я сам убил, а ведь я так боюсь мертвых зданий… Они закольцовывались вокруг меня. Колоннада сворачивалась змеей, огибая жерло пустого фонтана, и мне не нужно было больше поворачивать глаза внутрь себя, чтобы увидеть, что позади ничего нет, кроме бесконечного повторения все той же заезженной картинки, что она приближается, сжимается, давит, душит, душит… Разве здесь можно умереть? Куда здесь можно исчезнуть, мне нужен выход, я читал в сотне книг, что выход есть всегда, что вот так – обрушившимися сухими останками мира – это все кончиться не может, что вечность не сворачивается, как тромб, дайте мне хотя бы переродиться, дайте мне хотя бы закрыть глаза!..

Jammin' положил мне руку на плечо. «Что с тобой? Завис? Пароль от холодильника забыл?» Я хлопаю глазами, отгоняя наваждение, прилепляю на место магнит с фонтаном и колоннадой в маленьком курортном чешском городке и достаю себе нарезанный ломтиками лимон.