ТиД

lucas_v_leyden — 04.01.2018 Мои московские маршруты обычно консервативны, как тропы у флегматичного муравья-фуражира: примерно сто двадцать раз в году я езжу на работу, сорок пять раз – в один архив, двадцать – в другой и так далее; передвигаюсь я почти исключительно на общественном транспорте (который дешев, пунктуален и не нуждается в дорогостоящей парковке), а иногда на такси. Впрочем, один раз в году, в самом начале января, поздним вечером мы с NN заводим свой большой фермерский автомобиль (который давно привык ездить лишь на дальние расстояния) и отправляемся в самый центр, чтобы посмотреть на Москву в боевой раскраске. Маршруты слегка разнятся: один раз, восхитившись огромной искусственной собакой на Пушкинской площади, мы припарковались где-то поблизости и пошли фотографировать на ее фоне нашу собственную натуральную собаку, в тот раз оказавшуюся с нами; в другой (помню, был почти невыносимый мороз, так что выпрастывание из машины было сродни изгнанию из утробы: с той разницей, что пациент находился в полном сознании) гуляли по Никольской, на которой сплошная пелена миниатюрных лампочек застила небо полностью. Вчера мы повернули от Пампушки на Твербул (увидев мельком возведенные на площади расписные малиновые палаты), доехали по кольцу до набережной, миновав шаловливую подсветку Остоженки, потом прокатились вдоль Москвы-реки до того таинственного места, где набережная вдруг – буквально за один миг – делается каким-то мрачным пригородом и оканчивается недвусмысленными военными воротами; вернулись к цивилизации, припарковали машину на почти пустынной Солянке и пошли пешком в парк «Зарядье».
      Не устаю изумляться, каким образом из безнадежного населенного пункта с припаркованными в три ряда машинами и беззаконной шаурмой в каждой подворотне удалось за несколько лет соорудить такой чистый, скучноватый, не лишенный обаяния и крайне удобный для жизни город. Особенно это заметно, конечно, при редких приездах, когда скопившееся за год благоустройство видно на фоне воспоминаний о былых неусобицах. Солянка, Китай-Город, Варварка – все это понравилось мне необычайно: внятной разметкой, чистотой, аккуратными широкими тротуарами и продуманными переходами, не говоря уже про совершенно выдающееся уличное освещение (не полюбились мне только цветастые фонари, натыканные среди бульварных деревьев – мертвенным своим и каким-то неспокойным светом). Крайне приятное впечатление произвел и хваленый парк «Зарядье» - хотя, конечно, осматривал я его при искусственном освещении и вне периода вегетации растений: но вообще таких масштабов рукотворный памятник в центре большого города сам по себе кажется мне явлением весьма небанальным. Отчасти он напоминает некоторые места в Хельсинки: холмистым рельефом, тщательно подобранным соотношением хвойных и листопадных, мягким светом – может быть, поэтому он мне так и приглянулся.
      Оттуда мы прошли к Красной площади (на которую по случаю полуночи и, следовательно, приближения часа, когда Иль-Ич встает из гроба – к мавзолею уже направлялся седой исполин в бронежилете с осиновым колом и резким чесночным запахом – нас не пустили), затем по переулочку вдоль ГУМ’а двинулись к Никольской – тут я забеспокоился. Я совершенно твердо помнил, что в одном из домов по правую руку должна была быть подворотня, грязная неприметная арка, а за ней во дворе… «Ты помнишь, что здесь была студия звукозаписи?». «Нет». Волнуемый воспоминаниями, я остановился.
      Для того, кто в середине 1980-х интересовался неклассической музыкой (или, прямо сказать, для кого все интересы сосредотачивались на музыке и лишь отчасти на алкоголе) было не так много способов расширить собственный кругозор. Существовала почтенная школа нелегального круговорота импортных пластинок: суровые деды (каждый из которых был намного моложе, чем я сейчас) специфического вида кучковались у немногочисленных магазинов «Мелодия», держа на виду списки наличия и дезидерат: особенно крупным было собрание заинтересованных лиц, возникавшее каждые выходные на аллеях, примыкавших к ДК Горбунова. Здесь можно было поменять или приобрести виниловые пластинки с самыми жгучими новинками – но требовался или обменный фонд или значительный капитал: стоили они по 15, 20, 30 рублей: вполне внушительные суммы: по малолетству у меня не было ни того, ни другого. Кроме того, был шанс нарваться на фальшивку или бракованный экземпляр, да и постоянное присутствие тайных и явных служителей правопорядка добавляло делу нервозности.
      Хорошим вариантом были появлявшиеся постепенно в обиходе магнитофонные кассеты: техника для их воспроизведения, постепенно дешевея, была на грани общедоступности, а сами они, выдерживая многократную перезапись, позволяли, обходясь сравнительно небольшим их количеством, не слишком ограничивать пытливый ум, ищущий «новых созвучий», как сказал по сходному поводу поэт. В Советском Союзе ничего не бывало просто – и чтобы раздобыть сами кассеты, требовалось проявить некоторую солдатскую смекалку.
      В ту пору ежегодно издавался телефонный справочник – бледная тень монументальной «Всей Москвы» баснословных времен. В свежем издании надобно было найти телефонный номер справочной… забыл, как называлось это новообразование плановой экономики: например, «Москультторга». По умолчанию этот телефон был всегда и безнадежно занят (я обычно представлял себе многократно размноженных двойников, в эту самую минуту усердно крутивших телефонные диски по всему большому городу), но терпение превозмогало все – и на второй или третий час непрерывного дозвона, когда на указательном пальце набухала уже нежная мозоль и приходилось вращать диск карандашом (в чем заодно крылась и суеверная надежда – вдруг от перемены инструмента возникнет иной результат?) вдруг слышались длинные гудки и женский усталый голос. «Вы не подскажете, где сегодня можно купить японские кассеты?». – В ответ назывался, как в волшебной сказке, какой-нибудь немыслимый топоним: улица Вешних Зорь, Лихоборские Бугры или переулок Соломенной Сторожки - и тут надо было не зевать. По карте Москвы (нарочно дефективной, на случай, если враг задумает использовать ее в своих недобрых целях) находилась Соломенная Сторожка. Если она оказывалась вблизи метро – можно было выдвигаться в ее сторону, но чаще, увы, она терялась где-то в чащах (так себе каламбурчик) и новостройках мрачного московского юго-востока. Тогда приходилось вооружиться вторым небесполезным справочником (отсюда, как я понимаю теперь, выросла моя страсть к библиографии) – указателем «Транспорт Москвы», при помощи которого можно было проложить извилистый, но верный путь к искомому магазину.
      Неклассического меломана подстерегало на пути множество опасностей: от простого иссякновения товара до возможной встречи с недружелюбными аборигенами – впрочем, около 1983 года многовековые сословные и географические границы рухнули и образовались вдруг новые: так что человек в самодельной куртке с надписью «AC/DC», перелицованной из школьного пиджака четвертого года службы, вполне мог оказаться и желанным гостем на самой ужасной окраине. С другой стороны, и сам владелец куртки жил именно в таком месте – и пословица «лучше год в Афганистане, чем неделя в Теплом Стане», как это свойственно прямодушной народной мудрости, очень хорошо отражала реалии, внезапно обставшие нас. К чести советской торговли надо сказать, что, как правило, все обходилось мирно – и, прибыв в нужные «Культтовары», я заставал там небольшую очередь из людей, которым сам был, как Цинциннат, смутно подобен: кассеты стоили 90 копеек за штучку, но в одни (трясущиеся от вожделения) руки продавали лишь один блок, то есть десять экземпляров. Тактильные ощущения от увесистой коробочки, скользкую маслянистость наэлетризованной тончайшей пленки, которой была покрыта каждая из них, блаженный запах свежеоткрытой кассеты – все это я помню до сих пор. Что с ними сталось? Вероятно, разрушенные временем, они вновь распались на составные неорганические части, впитались в почву и рассеялись в воздухе – и окончательно исчезнут только вместе с нашим поколением.
      Теперь, когда кассеты успешно разысканы, приобретены и привезены домой, наставало время озаботиться их заполнением – и тут вновь появлялось несколько возможностей. Кое у кого позажиточней были уже дома двухкассетники – звукозаписывающий тандем, музыкальный редупликатор, чудо из чудес, позволявшее почти без потери качества сделать сколько угодно копий с одного оригинала. Но штука эта была несбыточно дорогой: выше в советской табели о рангах стоял только видеомагнитофон – и, конечно, простому человеку о нем не приходилось и мечтать. Подобный был у моего одноклассника, но я уже в юности был бедный, но гордый – и оттого просить его о помощи не мог, тем более, что сам он слушал какой-то невозможный ужас. Выходом были так называемые «студии звукозаписи»: удивительные химеры, порожденные железным (хоть и ржавеющим) занавесом, поздним социализмом и вирусами музыкальной революции. В Москве их было штук шесть, со сходным (но не совпадающим) ассортиментом и отрегулированными государством ценами: я часто бывал в трех из них – в начале Комсомольского проспекта, на Ленинском рядом с зоомагазином и – в основном – в маленьком переулочке у ГУМ’а. Устроены они были так: в небольшой комнатке все стены были завешены длинными листами, распечатанными на дедушке современных принтеров (как, должно быть, скрежетали иглы! как шипел разматываемый бумажный валик!). На этих листах в алфавитном порядке значились музыкальные альбомы, отсортированные по алфавиту исполнителей с краткими пояснениями (год, музыкальный стиль). Музыкальных стилей было примерно шесть: рок, хард-рок, металл, панк, диско, новая волна. (Был ли, кстати, панк? Умирающая цензура еще поводила своими щупальцами, так что иные слова были под запретом). Ошеломленный, как Алиса, я разглядывал эти бесконечные списки в мучительном поиске компромисса между синицей и журавлем: старый, но неслыханный диск Kiss гарантировал блаженство, но не таилось ли оно – еще и усиленное стократ – за серыми буквами, складывающимися в пока неведомое слово? Так проходили часы – и наблюдавшие за терзаниями всезнающие небожители с приемки не лезли со своими советами, но и не отказывали в них. Наконец, выбор был сделан, заполнены маленькие бумажки (сторона А – то-то, а сторона Б-другое), после чего кассеты оставались на два-три дня в студии вместе с небольшой суммой (уже не помню сколько: например, 50 копеек за одну сторону, рубль за кассету) – и вот уже ты едешь домой с неведомым сокровищем в сумке, чтобы скорее приникнуть к магнитофону и уже по первым звукам понять: да, это именно то, что разделит жизнь надвое.
      Подобные ощущения, вероятно, были у тех, кто получал в 1907 году по подписке одновременно «Перевал», «Весы» и «Золотое руно» - не зная, какой из журналов открыть первым, а какой оставить на потом. В 1984 году одновременно вышли «Ride the Lightning», «Hail to England», «Sign of the Hammer», «Powerslave» (не говоря уже про все остальное) – и все это, благодаря благословенным «студиям», оказывалось у нас в руках через несколько недель после релиза. Стоило ли после этого обращать внимание на какую-то нелепую суету, происходившую по ту сторону наушников? Лично для меня главной проблемой были даже не вопросы выбора новых альбомов, а то, какой из имеющихся казнить переписыванием поверх. Выбор этот был настолько мучителен, что пришлось поневоле подумать над независимым источником дохода, который позволил бы не ограничивать кассетное поголовье вовсе. Тут как раз (1984? 1985?) пытливый народный ум изобрел беспрецедентную, кажется, в истории форму коллективного взаимообогащения музыкой под названием «толпа» - далекий аналоговый прообраз нынешних файлообменников. Но об этом я уже не стал распространяться, поскольку, несмотря на непривычно теплую зиму, нам стало холодно и мы пошли обратно к машине.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив