ТиД

lucas_v_leyden — 08.01.2012       1. К чаемым чуть не с октября десятидневным новогодним вакациям я обычно подхожу с таким списком отложенных дел, что распорядок в них устанавливается похлеще, чем в будни. С другой стороны, часть ритуальных январских занятий сопряжены непосредственно с календарными обстоятельствами – в частности, каждое второе января я подвергаю унизительной процедуре мойки свой тяжелый боевой фотографический штатив Manfrotto: беда в том, что его горизонтальная выносная стрела, изначально предназначенная для фотографирования книг в лайтбоксе сверху, идеально подходит для вывешивания пекинской утки накануне встречи с жаровней; любому же, знакомому с этой технологией, очевидно, что к моменту расставания с птичкой штатив весь в меду.
      2. Заранее распределив дни писания заметок, ревизии новых поступлений, разбора архивных выписок etc, я отвел время и для программы легкого чтения, краеугольным камнем которой должно было стать свежеизданное сочинение У. Эко. Приступив к нему в один из первых дней года, я пока продвинулся примерно на пятую часть пути (так путник, вышедший одновременно со мной из Москвы в Петербург, зевал бы сейчас и ежился где-то в Клину) – но зато, путаясь в очередных синтаксических фиоритурах, я вдруг припомнил, что где-то очень давно я читал описание его творческого метода – и, вдволь наискавшись в файлах, нашел – вот оно. В. В. Вересаев пишет И. А. Новикову:
      3. «Извините меня, но это даже не болтливость, это просто пустословие, где по всякому пустяку можно наворочать целый короб фраз.
      «Отправляясь в Харьков, Петр Петрович взял с собою один небольшой чемодан: ехал он всего на два дня»
      Я нисколько бы не удивился и не принял бы за пародию, если бы мне сказали, что о незначительном происшествии этом вы рассказываете так:
      «И в Харьков отправляясь, взял с собою Петр Петрович всего только один чемоданчик маленький; не к чему было брать больше, - и одного было довольно: всего ведь на два дня ехал Петр Петрович в Харьков. Да и этот чемоданчик, пожалуй, был велик: все потребное легко уложиться могло бы и в саквояж. Но попался под руку Петру Петровичу чемоданчик, - в него и уложил он потребное, не нашел саквояжа. Так с чемоданишком и поехал Петр Петрович в Харьков, а саквояжик остался пребывать дома в неизвестности своей. Не всегда, однако, неизвестность есть полная неизвестность: иногда бывает она известностью, но скрытою во днях; настанут сроки, - и неизвестность вдруг обернется известностью. Так случилось и с саквояжиком: вылупился он из своей неизвестности, но только тогда случилось это, когда уже уехал в город Харьков Петр Петрович, обладатель и владелец саквояжика» (РГАЛИ. 343. 4. 563).
      4. Разбирая коробку с книгами, приехавшую с дальнего склада (семейные обстоятельства произвели тектонический сдвиг в библиотечных запасах, заштабелированных еще в прошлом веке), я вдруг обнаружил там удивительный экспонат – экземпляр книги Орвелла «1984», изготовленный в 1980-е годы вручную анонимным подпольным типографом. Редкому фантасту удается быть ввергнутым хоть частицею себя в собственноручно описанную вселенную! – меж тем, в этом неряшливом артефакте произошло такое столкновение литературы с реальностью, что захватывает дух.
      Сейчас, когда бодрые юнцы в полной симфонии со слюноточивыми старцами любят рассказывать о благоденствиях Советского Союза, особенно интересно вспомнить о том, как в сей Аркадии обстояло дело с книжками. Существенная (а для занимающегося ХХ-м веком – еще и важнейшая) часть книжного репертуара была недоступна: научные издания Мандельштама, Ахматовой, Гумилева, Клюева, Введенского, Хармса, Вяч. Иванова – называю первые пришедшие в голову имена, - почти весь Булгаков (кроме горестного однотомника), вся русская религиозная философия и т.д. – все это здесь не издавалось, а ввоз изданного на Западе был, конечно, категорически запрещен. (Здесь самое время попросить у сверстников прощения за трюизмы сказанные и предстоящие). Не было их и на черном рынке, поскольку он находился под более-менее пристальным контролем ментов и конторы, с которыми имелось согласие: черный букинист не торгует антисоветчиной (в широком смысле), за это его не трогают. Книги эти поступали в несколько крупных библиотек в так называемые «спецхраны»; не знаю, что сталось с другими, а РГБ’шный располагается ровно на том же месте и с теми же каталогами, только называется теперь «зал русского зарубежья». Сейчас туда может прийти любой, а тогда нужно было сначала предъявлять начальнику специальную бумагу из института или издательства, где было подробно указано, по какой теме и в связи с какой надобностью имярека нужно допустить к подрывной литературе. (Кстати сказать, система эта была весьма живуча – я козырял такой бумагой еще в 1989 году!). Естественно, что любой читатель стремился правдами и неправдами залучить себе копию для собственного употребления – и, поскольку отдельные экземпляры сквозь ж/занавес просачивались, время от времени это удавалось. Основных способов копирования было три – машинопись (недешево и не аутентично, но сопряжено с минимальным риском), ксерокопия (дешево, быстро, но стремно) и перефотографирование с последующей печатью. Последний способ был самым громоздким (у меня до сих пор где-то хранится «Архипелаг ГУЛАГ», весящий килограммов пять и состоящий из десятка объемистых фототомов), но у него было невероятное преимущество: ты не вовлекал в опасное дело никого, самостоятельно колдуя с проявителем и фиксажем при ровном красном свете фотографической лампы... Начав вспоминать, невозможно остановиться! Помню, как я, будучи дитя, маскировал собой увозимую на саночках неизъятую часть архива только что арестованного NN… снег, угрюмые окраинные новостройки, черная «Волга» с плохими парнями, медленно едущая следом. Помнится разбор по экземплярам гигантской пачки ксерокопированной «Дьяволиады» (десять копий? пятнадцать? как гоголевский наборщик, я то и дело погружался в чтение, позабыв о спешке); перед мысленным взором встают пахнущие новым ледерином стопки свежепереплетенных ксероксов, на которых корректировочной пастой «Штрих» нужно было наносить таинственные знаки, слепой четвертый экземпляр машинописи с «Флейты греческой тета и йота» и пулеметная дробь ремингтонистки-надомницы, к которой меня посылали с пустяковым поручением. Та черная дыра, куда все это кануло, оказалась бездонней ожиданного – и четверть века спустя для новых прекраснодушных юношей будет уже все едино – что сегодняшний типографски оттиснутый волюм, что рукодельный сборник, извлеченный мною из коробки, запечатанной в другом веке и другой стране.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив