Судья Уоргрейв: параноид или социопат?

tanja_tank — 24.07.2017 Иногда бывает нелегко понять, что за типаж деструктивного человека перед нами. То, что деструктивный - ясно, но вот нарцисс или параноид? Социопат или пограничник?

На мой взгляд, надо пытаться понять мотивацию человека. Нередко бывает, что мотив не один, и в этом случае стоит искать первичный и ведущий.

Например, читательница пишет: любовник изводит ее сценами ревности с гадкими оскорблениями. Мол, она сексуально обслуживает в подворотнях "хачей" и "айзеров" с рынка (лексикон не мой, а героя). Ходила к психологу. Ей тут же выдали диагноз: патологическая ревность. Характерно для многих параноидных типажей. Вспомним Ипполита, Рогожина и т.д.

Но читаю историю: ну не похож человек на параноида! Сценарий ярко нарциссический. Задаю дополнительные вопросы: ревность распространяется только на эту группу мужчин? Да, только на эту.  По поводу давнего приятеля - федерального судьи - никаких оскорблений нет. Как нет ревности и к другому знакомому - подполковнику полиции.

Ну и как вы думаете, можно это назвать патологической ревностью? Логика подсказывает мне, что нельзя. Это нарциссическое обесценивание. Нарцисс прощупал уязвимость читательницы (в данном случае, ее стремление нравиться "достойным", статусным мужчинам) и намеренно унижает ее тем, что якобы эта категория мужчин ею не интересуется, что ее уровень - вот те парни, с которыми она в подворотнях. (Надеюсь, все понимают, что я иллюстрирую логику этого человека, но сама не делю людей на "уровни" и "категории").

...На первый взгляд, однозначным параноидом может показаться и судья Уоргрейв - центральная фигура романа Агаты Кристи "Десять негритят" ("И никого не стало"). Фанатик, методично выжигающий каленым железом всякую "мразь". Верный этой идее всю жизнь. Непоколебимый. Холодный. Как та же Миронова - Железная Кнопка. Или как Руслан Чутко по прозвищу Плюмбум.

Но изучив мотивацию судьи - а он раскрывает ее в своем исповедальном письме, прежде чем застрелиться - я вижу, что убийство десятерых  человек было продиктовано не столько параноидными, столько социопатическими мотивами. Судье хотелось совершить "идеальное убийство" и таким образом "поразвлечь" себя на закате дней. То есть, им двигало собственно желание убивать и тщеславие - сделать это настолько хитроумно, чтобы никто никогда не понял, что произошло на острове...

Я выделила жирным фразы, которые, как мне кажутся, могут помочь в определении мотивации Уоргрейва.  Давайте вместе поразмыслим, кто он: социопат, движимый тщеславием, непомерным самомнением и скукой, или же параноид, сдвинутый на поисках и покарании "грешников".


"Еще в юности я понял, сколь противоречива моя натура. Прежде всего скажу, что романтика пленяла меня всю жизнь. Романтический прием приключенческих романов, которыми я зачитывался в детстве: важный документ бросают в море, предварительно запечатав его в бутылку, неизменно сохранял для меня очарование. Сохраняет он его и сейчас — вот почему я и решил написать исповедь, запечатать ее в бутылку и доверить волнам. Один шанс из ста, что мою исповедь найдут и тогда (возможно, я напрасно льщу себя такой надеждой) доселе не разрешенная тайна Негритянского острова будет раскрыта.

Но не только романтика пленяла меня. Я упивался, наблюдая гибель живых существ, наслаждался, убивая их. Мне нравилось истреблять садовых вредителей…

Жажда убийств была ведома мне с детских лет. Вместе с ней во мне жило глубоко противоположное, но мощное стремление к справедливости. Одна мысль о том, что по моей вине может погибнуть не только невинный человек, но даже животное, преисполняла меня ужасом. Я всегда жаждал торжества справедливости.

Я думаю, что это объяснит человеку, разбирающемуся в психологии, во всяком случае, почему я решил стать юристом, — при моем складе характера это был закономерный выбор. Профессия юриста отвечала чуть не всем моим стремлениям.

Преступление и наказание всегда привлекали меня. Я с неизменным интересом читаю всевозможные детективы и криминальные романы. Я нередко изобретал сложнейшие способы убийства — просто, чтобы провести время.

Когда наконец я стал судьей, развилась и еще одна черта моего характера, до сих пор таившаяся под спудом. Мне доставляло неизъяснимое наслаждение наблюдать, как жалкий преступник уже на скамье подсудимых пытается уйти от наказания, но чувствует, что отмщение близится, что оно неотвратимо. Однако учтите: вид невинного на скамье подсудимых не доставлял мне удовольствия.

Два раза, если не больше, когда мне казалось, что обвиняемый невиновен, я прекращал дело: мне удавалось доказать присяжным, что тут нет состава преступления. Однако благодаря распорядительности полицейских большинство обвиняемых, привлекаемых по делам об убийстве, были действительно виновны.

У меня сложилась репутация юриста, с легким сердцем посылающего людей на виселицу, однако это более чем несправедливо. Мои напутствия присяжным всегда отличали справедливость и беспристрастность. Вместе с тем я не мог допустить, чтобы наиболее пылкие из адвокатов своими пылкими речами играли на чувствах присяжных. Я всегда обращал их внимание на имеющиеся в нашем распоряжении улики.

В последние годы я стал замечать перемены в своем характере: я потерял контроль над собой — мне захотелось не только выносить приговор, но и приводить его в исполнение. Захотелось — я буду откровенен — самому совершить убийство. Я видел в этом жажду самовыражения, неотъемлемую черту каждого художника. А я и был или, вернее, мог стать художником в своей сфере — в сфере преступления! Я потерял власть над своим воображением, которое мне дотоле удавалось держать в узде: ведь в ином случае оно препятствовало бы моей работе.

Мне было необходимо… просто необходимо совершить убийство! Причем отнюдь не обыкновенное убийство. А небывалое, неслыханное, из ряда вон выходящее убийство! Наверное, мое воображение осталось воображением подростка. Меня манило ко всему театральному, эффектному! Манило к убийству… Да, да, манило к убийству… Однако врожденное чувство справедливости, прошу вас мне поверить, останавливало меня, удерживало от убийства. Я не мог допустить, чтобы пострадал невинный.

(Таким образом, именно желание совершить убийство было у Уоргрейва первично. И только потом под это желание он подогнал идеологическую базу - да, он убьет, он доставит себе это удовольствие, но кого он убьет? Не "невинных", а убийц, ускользнувших от правосудия. Так "обычное" убийство становится Казнью.)

Мысль о возмездии осенила меня совершенно неожиданно — на нее меня натолкнуло одно замечание, которое обронил в случайном разговоре некий врач, рядовой врач-практик. Он заметил, что есть очень много преступлений, недосягаемых для закона. И в качестве примера привел случай со своей пациенткой, старой женщиной, умершей незадолго до нашего разговора. Он убежден, сказал мне врач, что пациентку погубили ее слуги, муж и жена, которые не дали ей вовремя предписанное лекарство и притом умышленно, так как после смерти хозяйки должны были получить по завещанию изрядную сумму денег. Доказать их вину, объяснил мне врач, практически невозможно, и тем не менее он совершенно уверен в правоте своих слов. Он добавил, что подобные случаи преднамеренного убийства отнюдь не редкость, но привлечь за них по закону нельзя.

Этот разговор послужил отправной точкой. Мне вдруг открылся путь, по которому я должен идти. Одного убийства мне мало, если убивать, так с размахом, решил я.

Мне припомнилась детская считалка, считалка о десяти негритятах. Когда мне было два года, мое воображение потрясла участь этих негритят, число которых неумолимо, неизбежно сокращалось с каждым куплетом. Я втайне занялся поисками преступников…

Все время, пока я искал преступников, у меня постепенно вызревал план. Теперь он был закончен, и завершающим штрихом к нему послужил мой визит к одному врачу с Харли-стрит. Я уже упоминал, что перенес операцию. Врач уверил меня, что вторую операцию делать не имеет смысла. Он разговаривал со мной весьма обтекаемо, но от меня не так-то легко скрыть правду.

Я понял, меня ждет долгая мучительная смерть, но отнюдь не намеревался покорно ждать конца, что, естественно, утаил от врача Нет, нет, моя смерть пройдет в вихре волнений. Прежде чем умереть, я наслажусь жизнью.

Мои жертвы должны были умирать в порядке строгой очередности — этому я придавал большое значение. Я не мог поставить их на одну доску — степень вины каждого из них была совершенно разная. Я решил, что наименее виновные умрут первыми, дабы не обрекать их на длительные душевные страдания и страх, на которые обрекал хладнокровных преступников.

...За завтраком, подливая кофе мисс Брент, я подсыпал ей в чашку остатки снотворного. Мы ушли из столовой, оставив ее в одиночестве. Когда я чуть позже проскользнул в комнату, она была уже в полудреме, и я сделал ей укол цианистого калия. Появление шмеля вы можете счесть ребячеством, но мне действительно хотелось позабавиться. Я старался ни в чем не отступать от моей любимой считалки.

Что же дальше? Я завершил мой рассказ. Вложу рукопись в бутылку, запечатаю и брошу ее в море. Почему? Да, почему?.. Я тешил свое самолюбие мыслью изобрести такое преступление, которое никто не сможет разгадать. Но я художник, и мне открылось, что искусства для искусства нет. В каждом художнике живет естественная жажда признания. Вот и мне хочется, как ни стыдно в этом признаться, чтобы мир узнал о моем хитроумии…"

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• По теме
• Архив