"СЛОВО ЗА СЛОВО"

sol_tat — 29.06.2012 Программа называется "Слово за слово", МТРК "Мир", когда эфир - не знаю.
Со стороны сторонников (простите за) категорического запрета абортов были ~~три помятых разновозрастных мужичка~~ три пролайфера-мущины, готовые мочить направо и налево всех несогласных. Ради жизни на земле, разумеется. Хорошо, что у них не было автоматиков Калашничкова, не то бы они нас там прямо... Ради жизнь на планета, да?! ~~Сэм, и я, и я за права бактерий и фтивазиды тоже отменить!~~ Жизнь их причём волнует взагали. Благо России, там... Счастье всех россиян, российской армии, российского тяжёлого машиностроения, этсетера. Благо каждого отдельного человека их не волнует. Женщина для них - контейнер для вынашивания бойцов и новых контейнеров для вынашивания новых бойцов. Один из них так и не ответил на простой вопрос - женат ли он на матери (хотя бы на одной из) своих двоих детей и участвует ли в воспитании оных материально. Отбивался от этих вопросов несением про всеобщее рассейское благо. Другой - какой-то вьюнош потрёпанный со взором горрящым вообще сказал, что мы должны плодиться не то нас "поглотят чёрные" (в смысле - выходцы из Ср. Азии) - пролайфер-нацист, угу. Третий ~~с бурдюками под глазами, нечистой кожей и перхотном пиджачишке~~ - и вовсе гонял за мной хвостом после (!!!) эфира, призывая как отец Фёдор санитаров - покаяццо! Не дал ни с кем толком пообщаться-попрощаться. Пришлось спасаться бегством в собственную машинёнку. Пролайфер остался и капризным голосом требовал у редактора запаздывающее такси. (На мой вопрос про усыновление дауна этот третий пролайфер ответил: "Я бы усыновил, если бы у меня была возможность!" Очень хотелось посоветовать ему сперва заработать на ~~хороший пиджак~~ машину, затем - на возможность усыновить дауна, а потом - усыновить, а почём зазря - не пиздеть, но я сдержалась, сказав всего лишь, что "бы" здесь лишнее и пока есть "бы" - разговаривать не о чем). Даже приди я на ток-шоу яростной сподвижницей категорических законодательных запретов абортов - выскочив оттель понеслась бы в ближайшую мединструментальную лавку за кюреткой (акушерской большой), а затем искать матерей тех пролайферов и несколь запоздало пиздить их той кюреткой хотя бы по голове, за то что когда-то вовремя не сделали аборт. Не знаю, что останется от моего гремучего контральто в эфире. И жаль, что там почти совсем не будет Ольги Анатольевны Пустотиной, доктора медицинских наук, професора кафедры РУДН, сказавшей: "Разве кто-нибудь в здравом уме будет ЗА аборты. Мы говорим лишь о том, что категорический запрет приведёт к..." - тут пролайферы забились в падучей (как и бились, впрочем, всё шоу, логики, здравого смысла, способности к разговору и проч. - они лишены) Ну почему все встреченные мною пролайферы плоски, одноклеточны и на подкорке у них намотано три психокультных текста ~~плюс британские учёные~~, а коры нет совсем? И отчего они вызывают у меня такую гадливость и желание тут же окунуться в купель с хлоргексидином? "Не даёт ответа..." (с)

Ещё позабавила Наташа Цыплакова, смотревшая на весь этот пирдуха округлившимися от ужаса глазами, в конце она меня спросила: "А почему они, все такие за благо России, представляютя англоязычным словом?" Я не знала, что ей ответить. Как и мне никто не ответил до сих пор на вопрос: "Отчего их хуёвые агитки и пролайферские джорналы, в т.ч. про роды в дом, такой отличной полиграфии? А хорошую книгу о хорошем никто издать толком не желает?"

А обещанная "на почитать" история из "Роддом. Сериал. Кадры 14-26", к плоским одномерным не имеющая никакого отношения, сюда вся "нэ лизэ". :( Под катом будет начало, захотите продолжения - будет продолжение.

КАДР ДЕВЯТНАДЦАТЫЙ
ПРОДАЖНАЯ ДЕВКА ИМПЕРИАЛИЗМА

На утреннем обходе Татьяна Георгиевна узнала, что родильница, лежащая в изоляторе, Оксана Николаевна Егорова, 1989 года рождения, роды первые преждевременные в переднем виде затылочного предлежания недоношенным плодом мужского пола весом 1 900, длиной 45 см, с оценкой по шкале Апгар 7-7 баллов, общее состояние удовлетворительное, соответствует суткам послеродового периода, абстинентный синдром, решила отказаться от ребёнка.

— Это… Татьяна Георгиевна. Херово мне, шо весь пиздец. Я сбегу от вас. Мне нужно... Ломает. Я тут всё заблевала, перед обходом. Санитарка только сейчас подтёрла. Уже ночью хотела, да меня ваши пёзды тут сторожили, ментами пугали. Выписывайте нахуй. И это… ребёнка я брать не буду.

Стайка присутствующих на обходе ординаторов, интернов и акушерок сделала скорбные лица.

— Вы чё святые все тут, блин? Вам бы такую жизнь, как у меня!
— Во-первых, прекратите сквернословить! Во-вторых, вы сами выбрали свой путь! — не удержавшись, взвизгнула Светлана Борисовна Маковенко.
— Ты слышь, пизда, этот самый свой прикрой! По тебе ж сразу видно — целка ещё, а всё туда же! Я себе дерьмо колю всякое. А ты гордыней травишься. И что теперь?
— Да что вы… — чуть не взревела побагровевшая как свекла Маковенко.
— Прекратите! Обе! — прикрикнула Татьяна Георгиевна. — Егорова, я вам пришлю анестезиолога. И зайду к вам после обхода.
— Чё, того классного чувака, что мне бут с шампунем запузырил?! — обрадовалась Оксана.
— Нет, другого. Не менее грамотного. Шампанского больше не будет, но он вам поможет.
— Ой, бля, только не метадон ! У меня от метадона отходняк хуже всего.
— Анестезиолог разберётся. Всё, идёмте на второй этаж, — обратилась Мальцева к коллегам. — Вы, Егорова, меня дождитесь.
— Мозги промывать будете? Нечего там у меня промывать, Татьяна Георгиевна! — усмехнулась Оксана и отвернулась к стене.

Через полтора часа Мальцева зашла в изолятор.

— Ну, рассказывай, Егорова.
— Чё рассказывать? Нечего рассказывать. И анестезиолог этот ваш жлоб, не то что тот.
— Он не жлоб, Оксана. Он просто моложе Святогорского. Меньше видел, к бо́льшему, соответственно, нетерпим. Люди разные, сама тут лекцию моему врачу читала. Так почему от ребёнка отказываешься? То вопила, какой твоему Тохе будет сюрприз, а то на́ тебе?
— Да уж, вопила. Позвонила я Тохе. Хотела обрадовать. Ну и думала, может притаранит чего по тихому… А он мне: «Чё, окотилась? Теперь топи в ведре!»
— Высокие отношения.

И вдруг бледно-зелёная Оксана Егорова, тощая злобная драная Егорова, похожая на больную старуху, а не на женщину двадцати трёх лет, разрыдалась, как подросток, размазывая костлявыми исколотыми руками слёзы по ссохшемуся истасканному личику:

— Я когда забеременела, аборт сделать хотела-а-а! Он мне: «Чё аборт? Сейчас богатых бездетных знаешь сколько? Толканём за шальные бабки, если пальцев на руках-ногах нормально будет! Они всяких скупают, и даунов, и уродов. А мы чё, мы молодые! У нас дауна не будет! Дауны — они только у старых перцев рождаются. А наркомания и алкоголизм никаких таких особых уродств не вызывает, если только не с седьмого колена колешься. А у нас родаки не кололись». Ну, типа Тохины. Он же из приличной семьи. Это у меня мамаша блядь подзаборная, сама не знает от кого меня спьяну заимела. Всю жизнь я от неё доброго слова, кроме «выблядок ебучий» не слышала! Она меня с пяти лет на мороз выгоняла, если ей перепихнуться надо было! А в шестнадцать — так и вообще из дому выгнала-а-а-а! А потом повезло, я Тоху встретила-а-а!!!
— Да уж, сумасшедшее везение, судя по всему, — тихо сказала Татьяна Георгиевна, протягивая несчастной Егоровой пачку салфеток.
— Так что Тоха говорил, что ребёнок у нас будет нормальный. — Чуть утёршись, продолжила Оксана. — Только это, — говорил, будет… Как вот это вот слово-то, а? А-а-а!!! — снова начала захлёбываться она.
— Гипотрофичный.
— Да-а-а! Тоха, он у меня умный, не то, что я-а-а! Он сказал, что у нас будет здоровый, только маленький и недоно-о-осок! И что мы его толканём прямо в родильном доме-е-е… А теперь вот — «топи в ведре-е-е!!!»
— Оксана, немедленно прекратите рыдать!

Мальцева встала и налила из чайника стакан воды.

— Выпейте! Только осторожно. Последние зубы об стакан не выбейте. Успокоились? А теперь меня послушайте. Я вам не буду говорить ничего такого про «вы же мать!», я не буду вам рассказывать, что, бывает и наркоманы соскакивают. Не буду увещевать и давать адреса центров, где вам могли бы помочь. Ничего этого я делать не буду.
— Потому что я уже конченый человек?
— Да, Оксана. Да. Вы — конченый человек. Вы не выберетесь. Ни без ребёнка, ни, тем более, с ним. Даже приложи я колоссальные усилия. Я, и люди из тех организаций, с которыми у меня есть контакты — вы всё равно сорвётесь. Даже если вы уйдёте от вашего замечательного Тохи, и год не будете сидеть на игле — вы сорвётесь.
— Куда мне от него идти? Мне от него идти некуда. Мамка моя, падла, ещё не сдохла. Столько, сколько она выбухала и перетрахала — так другие уже от цирроза загибаются или от сифилиса подыхают. А её ничего не берёт, чисто заколдованная. Да она, тварь, выглядит лучше меня! Я иногда приезжаю, подглядываю за ней… Мне так хотелось, чтобы она меня любила, как я её люблю… Любила. Но эта гадина… Да хуй с ней, Татьяна Георгиевна. Чё я, не понимаю, что вам это всё не надо.
— Да, не надо. От Тохи вам идти некуда. Специальности у вас, я так понимаю, нет?
— Я даже школу не закончила. Ну, то есть, восемь классов еле-еле - и всё. И всем было плевать. Мамаша на лоток пристроила и привет, курите писю.
— Разумеется, плевать. Если вам на себя было плевать, то почему бы другим на вас не плевать?
— Да она же мать…
— Оксана, мы же с вами договорились, что я не буду употреблять конструкций типа «вы же мать!», вот и вы от таковых воздержитесь. А то я женщина очень впечатлительная. Как заведусь!
— Издеваетесь, да?
— Нет, Оксана, не издеваюсь. Это называется «горький сарказм».
— Одна хуйня.
— Ну, пусть так. На чём мы остановились? От Тохи вы не уйдёте, потому что некуда. В центрах держат недолго, а потом надо работать, жильё снимать. Доходы лоточницы этого не позволят…
— А я уже давно и не работаю!
— Тем более. Тем более не сможете работать с грудным ребёнком. Кормить вам его будет нечем — молока у вас нет и не предвидится, а смеси стоят денег. Денег, которых у вас и так не слишком много, а те, что есть, не хочу знать откуда добывает ваш Тоха, он же и потратит на героин. Ваш «умный» Тоха вас жестоко обманул, сам обманулся и, как следует из его посыла про ведро - это понял. Как видите, очередей из богатых усыновителей под роддомами не наблюдается. Сирот в стране паровоз, вагон, состав!.. И маленькая тележка в придачу. Так что предложение сильно превышает спрос… В общем, темна и беспросветна ваша жизнь, Оксана Егорова. И ребёнок вам, действительно, совершенно ни к чему.
— Не, нормально! Я думала вы мне тут будете мне им в морду тыкать, на совесть, типа, давить, а вы…
— Я, — перебила Татьяна Георгиевна, — прошу вас, Егорова, только об одном. Я прошу вас дождаться юриста. И подписать соответствующие бумаги. А потом бегите отсюда хоть на все четыре стороны. Никто вас караулить не будет.
— А на чё юриста? Криминал, что ли, какой?
— На то юриста, чтобы отказ от материнских прав был оформлен честь по чести. Тогда у рождённого вами безымянного мальчика будет хоть какой-нибудь мизерный шанс на усыновление.
— А он это… — Егорова подняла на Мальцеву снова наполнившиеся слезами глаза. — Он нормальный? Мой… ну, тот мальчик, которого я родила?
— Кроме абстинентного синдрома, проще говоря — ломки, — у него пока всё в порядке. Он в детской реанимации, в кувезе. Седирован.
— Как это у него ломка?! — всхлипнула Егорова. — Он чё, наркоман? Когда он успел-то! Он же только вчера родился.
— Егорова, подозреваю, что ваш «умный» Тоха по сравнению с вами таки Эйнштейн. И что промывать в вашей черепной коробке действительно нечего. Внутриутробный плод получает всё, что попадает в кровоток матери.
— Куда попадает?
— В вену! Беременная наркоманка ширнулась — и у плода приход! Так понятней?!
— Во, блин, кайф на шару. Круто!

Татьяна Георгиевна только махнула рукой, встала и подошла к двери:

— Егорова, дождитесь юриста. И ещё нужен ваш паспорт. Звоните вашему Тохе, пусть принесёт. У вас есть паспорт?
— Есть. Валяется где-то. Сейчас ему позвоню… Татьяна Георгиевна, спасибо вам. И тому анестезиологу. Я хоть и конченная, и мозгов у меня нет, но душа-то — она же у каждого есть, да? Ну уж какая есть. От всей души вам спасибо. И доктору тому тоже передайте. И это ещё… Не такая уж я и конченная, как вы тут говорите. Я этого мальчика, что родила, как-то сразу… Полюбила, что ли?
— Нет, не полюбили. Это всего лишь инстинкт, Егорова. Ваша мать вас тоже, наверняка, полюбила, когда родила. Она же от вас не отказалась в родильном доме. И, видимо, любила. Кормила, одевала. Ну, а что на мороз выгоняла, а как вы подросли — так и вовсе из дому, ну так что ж… Любила, как умела. От всей, какая уж у неё есть, души.
— Злая вы, Татьяна Георгиевна. Хорошая, но злая.
— Я не злая, Оксана. Я честная.

Мальцева вышла за дверь изолятора и повернула ключ в замке. Ключ отнесла на пост.

— К телефону её только с двумя санитарками подпускать. И чтобы за руки держали. Понятно? А ещё лучше — с Александром Вячеславовичем. Он здоровый. Или даже пусть Александр Вячеславович к ней сам пойдёт в изолятор, с мобильным. И дверь за ними закрывайте.
— Да в ней-то, господи, сорок килограммов вместе с тапками! — хмыкнула акушерка.
— Сейчас её отпустит седация и снова накроет ломка. И в ломке она своими сорока килограммами вместе с тапками вырвется не то что от санитарок, а из железной клетки. Разорвав прутья своими тоненькими синенькими ручками. Никого к ней, кроме меня, не пускать. Через дверь ей крикните, что пока не будет паспорта — не будет анестезиолога. И не будет свободы. И дозы… И так далее. Юрист обещал быть завтра. Сегодня никак. Так что ночка будет весёлая, крепитесь.

Поздно вечером Татьяна Георгиевна и Маргарита Андреевна пили кофе в кабинете у старшей. У них была куча работы, потому что КРУ из главного корпуса переползало в родильный дом. В раскрытую дверь кабинета аккуратно постучала учительница Елена Александровна, родильница, лежащая в порядочной палате благопристойного второго этажа.

— Простите, я вас не отвлекаю? — спросила она тоненьким голосочком.
— Если ничего срочного, то отвлекаешь! — безапелляционно ляпнула Марго в своей обыкновенной манере.
— Нет-нет, ничего срочного, я просто хотела спросить…
— Заходите, Елена Александровна, — ласково пригласила Татьяна Георгиевна. — Садитесь. Если доберётесь до стула. У нас тут немного неприбрано, — коротко хохотнула она.
— Вы что, инвентаризацию проводите? — спросила милая молоденькая учительница, оглядывая разложенные тут и там ящики с медикаментами, инструментами и бельём.
— Вроде того.
— КРУ, что ли?
— О, какая вы грамотная, Елена Александровна!
— А у меня мама всю жизнь проработала старшей медсестрой в гастрохирургии, в главном корпусе. Я всё про это знаю.
— Так ты что, Любови Савельевны дочка? — тут же сменила свой надменно-высокомерный тон Марго. На такой же обыкновенный для неё искренне-дружелюбный. Обыкновенный в том случае, если кто-то оказывался дочкой Любови Савельевны, невесткой Семёна Ильича, соседкой Ивановых, племянником Петровых или просто хорошим человеком.
— Ага. Хотите, я вам помогу?
— Нет! Сиди ничего не трогай! — испуганно взвилась Марго. — Мы сами. Тут навык нужен. Если ты Любы дочь, то должна знать, что какой-нибудь херни на ампулу меньше — расстрел. Операционного белья на тряпку больше — расстрел с последующим утоплением.
— Знаю, знаю! — рассмеялась Елена Александровна. — Я только спрошу и не буду вам больше мешать. Татьяна Георгиевна, это правда, что та девочка, что рожала со мной… В смысле, в одну смену со мной, но в изоляторе… Это правда, что она от ребёнка отказывается?
— Вы откуда это знаете, Елена Александровна? Это, в общем-то, правда. Но правда из серии материалов с грифом «для служебного пользования». Не «совершенно секретно», разумеется, но тем не менее… В изолятор вам доступа нет, с Егоровой вы не виделись. Так откуда?

Елена Александровна покраснела.

— Я сегодня мобилку уронила, простите, в унитаз. Выловила, конечно, но она не работает. Я пошла в ординаторскую и попросила разрешения позвонить мужу. Чтобы он мне новый телефон привёз, и творог, какой я люблю и, там… Не важно! — сама себя оборвала Елена Александровна. — Мне, конечно же, позволили. И пока я разговаривала по телефону, я невольно подслушала… Я не хотела, но я же, понимаете, учительница… Да и вообще, каждый человек слышит, когда при нём говорят, даже если он сам говорит… — Окончательно разалелась Елена Александровна. — Получается, вроде как я их предаю, но я же не знала, что им нельзя об этом говорить при посторонних. Я не думала, что это информация для служебного пользования. Раз говорят при мне — значит можно. Или, если они знают, что нельзя, значит, они просто думали, что я, говоря по телефону, их не слышу…
— Эти две старые калоши, что ли, обсуждали? — оборвала поток путанных излияний Марго.
— Да, Надежда Капитоновна и Зинаида Никитична обсуждали… «Да» я хочу сказать, не в том смысле, что они старые калоши, Маргарита Андреевна, а в том смысле, что они действительно обсуждали то, что девочка из изолятора отказывается от ребёнка, — тараторила молоденькая Елена Александровна, не замечая, что заведующая отделением и старшая акушерка давятся от смеха над этим её «не в том смысле “да”». — Они говорили, мол, как так можно, как их только земля носит, волчица своего щенка не выкинет, пока не выкормит, не подрастит, ну и всё такое прочее. Нет-нет, они добрые, хорошие женщины, Надежда Капитоновна и Зинаида Никитична. Просто я ту девочку видела, а они нет. В жизни же всякое случиться может. Всякое и со всяким. Мало ли какие обстоятельства могут быть у человека. Человек же он, всё-таки, не волк…
— Да, к сожалению! — утёрла выступившие от смеха слёзы Маргарита Андреевна. — К сожалению, Леночка, человек именно что всё-таки не волк. И в чём-то старые калоши правы. Кроме того, что вслух при родильнице свистели на рабочие темы. То есть нарушали врачебную этику и деонтологию.
— Ох, Марго! — прихлебнула остывший кофе Татьяна Георгиевна. — Не сыпь мне соль на слизистые. Я пока дай бог, тьфу-тьфу-тьфу, от «грязного халата» избавилась. Но и до этих доберусь.
— До тебя, Тань, как бы раньше не добрались. Будет ещё какая-нибудь Леночка свистеть по телефону, а две старые калоши между собой за чайком будут обсуждать, мол, ай какая нехорошая девочка лежит в палате номер три! И ВИЧ у неё положительный, и гонококк в посеве густо заколосился. Нам суды нужны?
— Маргарита Андреевна! Я тебя прошу!.. Елена Александровна, так вы что спросить-то хотели?
— Я хотела спросить, Татьяна Георгиевна, а какой он вообще, тот мальчик, от которого отказывается эта… девушка? Я пошла к Владимиру Сергеевичу узнать, а он мне, мол, вы кто, родственница? Если не родственница, то и идите себе к своему малышу.
— Ельский своё дело знает! Хотя и говнюк! — констатировала Марго.
— Почему он… говнюк? — удивлённо посмотрела на Маргариту Андреевну учительница Леночка, взмахнув ресницами. — Все говорят, что он очень хороший доктор.
— Он не просто хороший, он прекрасный доктор, Елена Александровна! — сказала Татьяна Георгиевна, еле сдерживая смешинку.
— Да, доктор прекрасный. Отменный просто. Была бы младенцем — только у него бы лечилась! — подтвердила Марго. — А как человек — полное говно!
— Маргарита Андреевна! Вы сейчас тоже нарушаете эти самые этику с деонтологией! — нарочито строго сказала Мальцева. И обратившись к молоденькой учительнице, спросила: — Зачем вы интересовались состоянием ребёнка Егоровой, Елена Александровна?
— Потому что я, Татьяна Георгиевна, хочу этого ребёнка усыновить. Мы с мужем хотим. Мы с ним уже всё обсудили. И решили усыновить, даже если он не совсем здоров. Потому что это неправильно, что на свете есть дети, от которых отказались. Я не говорю, что их матери плохие, потому что у каждого свои причины. Я просто говорю, что сироты — это неправильно. И раз я оказалась с ней тогда в родзале одной и той же ночью и даже родили мы в одно и то же время, то, значит, я же не зря там и тогда оказалась.
— Ага, не зря. Ты там оказалась, потому что рожала, дубина! — язвительно прокомментировала восторженную речь учительницы Леночки Маргарита Андреевна.
— Это понятно! — нисколько не обижаясь на «дубину», щебетала Елена Александровна. — Но не только поэтому. Наши судьбы пересеклись и этот мальчик, он же ни в чём не виноват…
— Сперматозоиды с яйцеклетками вообще вины не имут, — вставила Марго весьма ехидно.
— … и я вдруг совершенно ясно осознала, что у этого мальчика должны быть родители. И что этими родителями должны быть именно мы! У моей дочери будет брат. У моего сына будет сестра. И у обоих моих детей будут родители. Потому что никто — никто! — не должен оставаться без любви. И уж тем более без любви не должен оставаться крохотный беззащитный ребёнок. Особенно, если он оказался рядом с тобой! Я очень люблю детей. Пусть их у меня будет сразу двое! — чуть не экстатически завершила Леночка.
— Елена Александровна, у вас часом не синдром Иисуса Христа? — скептически уставилась на неё Маргарита Андреевна. — А то и вовсе, тьфу-тьфу-тьфу, послеродовый психоз? Чего вас так любовью накрыло-то? Мама ваша в курсе?
— Так, дамы! Все успокоились. Вы, Елена Александровна, идите пока в палату, ладно? Мы с Маргаритой Андреевной тут закончим, я к вам поднимусь и мы поговорим. Если будет ещё не слишком поздно.
— Хорошо, Татьяна Георгиевна. Я вас буду ждать. Вы обязательно приходите, даже если поздно. Я твёрдо решила усыновить этого несчастного ребёнка.

Когда Елена Александровна вышла, Маргарита Андреевна только пальцем у виска покрутила. И подруги приступили к ревизии, обмениваясь репликами только по делу. Часа через три, когда всё было посчитано, пересчитано, сверено и перепроверено, Марго сказала Татьяне Георгиевне:

— Я домой. А ты если всё-таки пойдёшь к этой любвеобильной дуре с отполированной до блеска аурой и светящейся кармой, расскажи ей историю Бронштейнов. Нашего старого начмеда помнишь? Ты его ещё застала. А я из дому мамаше её позвоню, тоже напомню. Любка эту историю должна знать.

Старого начмеда Татьяна Георгиевна застала. Не так, чтобы очень, но историю, разумеется, знала. И история эта была, конечно, хорошая. То есть в показательном смысле, как раз для такого вот случая, как с этой Леночкой.

***

Жили-были не так уж и давно он и она. Муж и жена. Иосиф Бронштейн и Роза Бронштейн. Иосиф Эммануилович был акушером-гинекологом вот в этом самом родильном доме. А Роза Борисовна (хотя по-честному Боруховна) была учительницей русского языка в одной из не самых плохих школ. Никакого особого притеснения по графе «национальность» они не испытывали, несмотря на то, что достаточно большая часть их сознательной жизни пришлась на эпоху застоя. Может, просто не задумывались? Черчилль не считал евреев умнее себя , а Бронштейны не считали русских глупее. В этой части спектра у Бронштейнов всё было нормально.
Иосиф Бронштейн безо всяких препятствий поступил в Первый медицинский институт имени Сеченова. Роза, тогда ещё не Бронштейн, но отнюдь и не Иванова успешно поступила на филологическое отделение педагогического института. Понятно, что школы они окончили с золотыми медалями, а институты — с красными дипломами. Иосиф Эммануилович опять таки безо всяких проблем получил субординатуру по акушерству и гинекологии. И однажды вечером в метро столкнулся с весьма приятной глазу молодой женщиной. Он и понятия не имел, что она еврейка, потому что Роза была высока, стройна, узкобёдра, и смотрела на неуклюже врезавшегося в неё молодого человека совершенно сионской наружности насмешливыми голубыми глазами из под светло-русой чёлки так, как умеют смотреть только русские девочки. Иосиф Эммануилович начал горячо приносить пардоны, чувствуя, что со скоростью состава того самого метрополитена влюбляется в эту невыносимо красивую женщину с коротким прямым носиком.

— Роза Станкевич, — представилась девушка и, рассмеявшись удивительно густым золотистым смехом, пригласила его в кино.

Они пробродили по городу до самого рассвета, а утром отправились к Розиным родителям знакомиться. Потому что Иосиф понял, что другой такой Розы Станкевич на свете просто не существует, и если он немедленно не сделает ей предложение, то это незамедлительно сделает кто-нибудь другой. И вообще, непонятно, как это она до сих пор ещё не окольцована. Впрочем, понятно. Она учится на последнем курсе филфака педагогического. Там мужчин дефицит. А ровно через два часа после знакомства и через час после того, как он сделал ей предложение, она сказала:

— Вообще-то я на улице, в метро и прочих трамваях-автобусах не знакомлюсь. Я девушка очень строгих правил.

А ровно за секунду до того, как позвонить в дверь отчего дома, Роза шепнула ему:

— Иосиф, я первый раз не пришла домой ночевать.

И это была правда.

Роза и Иосиф поженились и зажили счастливо и безмятежно. Первые пять лет не обращая никакого внимания на то обстоятельство, что половой жизнью они живут более чем регулярно, а детей у них никак не появляется. Не то, чтобы они именно сейчас хотели детей, но… Ещё через пять лет Роза Борисовна начала ходить по врачам. Конечно самый общий диагноз — первичное бесплодие — ей поставил собственный муж. Который к тому времени стал врачом акушером-гинекологом высшей квалификационной категории. Трубно-перитонеальный фактор он отмёл сам. Гистеросальпингография не выявила ни окклюзии маточных труб, ни внутриматочной патологии. Матка Розы была отлично развита, никаких деформаций, особенностей и пороков развития не наблюдалось. Равно как субмукозных узлов и полипов эндометрия. Никаких признаков спаечного процесса в полости малого таза тоже не обнаружилось. Да и откуда бы? Иосиф Эммануилович был первым и единственным мужчиной в жизни Розы Борисовны. Сама она, будучи очень правильной еврейской девочкой, всегда слушалась маму, не сидела на холодном и в российские морозы надевала тёплые штанишки. Памятуя о своих бурных студенческих годах с их маленькими грешками, Иосиф Эммануилович втихаря от жены обследовался вдоль и поперёк. И наискосок. Он был полностью здоров в смысле мочеполовой сферы и репродукции.
Эндометриоза у его жены тоже не обнаружилось. После длительных походов по самым лучшим эндокринологам выяснилось, что у Розы Борисовны нет синдрома поликистозных яичников; гипотериоза; дисфункции коры надпочечников; яичниковой недостаточности; гипоталамо-гипофизарной дисфункции; гипогонадотропного гипогонадизма (в том числе — обусловленного гиперпролактинемией); гипоталамо-гипофизарной недостаточности. Секреторная функция желез в организме Розы Борисовны была отлажена идеально. Строение и механика её тела не вызывала сомнений в пригодности Розы Борисовны для зачатия и вынашивания. Оба супруга были здоровы и способны. И ничего у них не получалось. Пачками на приём к Иосифу Эммануиловичу являлись беременные женщины евнухоидного телосложения, с чрезмерно длинными конечностями, скудным оволосением на лобке и в подмышечных впадинах, с гипоплазией молочных желез и половых губ, с уменьшенными размерами матки и яичников. А прекрасная в своей норме Роза Борисовна была бесплодна. Дня не проходило, чтобы Иосиф Эммануилович не принимал роды у оплывших коротконогих толстушек с повышенным уровнем эстрогенов, андрогенов и лютеинизирующего гормона, с гипоменструальным синдромом в анамнезе, у женщин с ярко выраженным гирсутизмом , с поздним возрастом менархе и чёрт знает с чем ещё. А его идеально откалиброванная гормонально, прекрасно анатомически и физиологически отлаженная жена, просто таки созданная для родов, не могла даже забеременеть!
Каждый свой аборт, выполненный просто потому, что пришедшая к нему женщина «залетела», «не хотела детей» или «забеременела поверх спирали», Иосиф Эммануилович оплакивал так, как самим этим женщинам и в самом страшном сне привидеться не могло. Роза Борисовна знала, что если Йося вечером заперся на кухне с бутылкой водки, значит сегодня был в абортарии. Она даже научилась определять по количеству выпитого, сколько сегодня её муж сделал абортов. И какие они были — до двенадцати недель или в позднем сроке. А если в позднем — то по медицинским или по социальным показаниям. Они даже немного отдалились друг от друга. Частенько Йося оставался ночевать в больнице или в родильном доме и тогда Роза Борисовна давала волю слезам. Но ровно настолько, чтобы любимый муж не заметил, что она плакала. Они частенько втихую злились друг на друга, не позволяя себе срываться «по пустякам». Прежде они налюбоваться друг на друга же не могли, а теперь избегали встретиться взглядами даже за завтраком. Раньше они так любили ходить по городу, взявшись за руки, а нынче случайное малейшее прикосновение друг к другу вызывало лишь обоюдное отдёргивание на грани брезгливости. Люди, без умолку болтавшие друг с другом больше десяти лет, теперь обменивались самыми общими фразами типа «ждать тебя к ужину?» («О, слава богу, не ждать!!!»). Вот до чего довела странная, необъяснимая невозможность слияния совершенно здоровой яйцеклетки с абсолютно функционально пригодным сперматозоидом ранее самых счастливых исключительно друг другом людей!
Глухонемое раздражение — это ужасно. Как бы хорошо ни были воспитаны люди, но если они любят друг друга, они просто обязаны время от времени скандалить. И уж точно не реже одного раза в десять лет. Семейный скандал — лучшее средство разрешения конфликтов между любящими. Любое вежливо-холодное «что ты предпочитаешь на завтрак?» гораздо оскорбительнее «да пошёл ты к такой-то матери!» и просвистевшей мимо уха горячей яичницы, когда существует хотя бы малейшая недовысказанность между любящими друг друга людьми. Любящие не должны поворачиваться друг к другу спинами, когда они ложатся в одну постель. Нет-нет, когда ты не боишься повернуться к человеку спиной — это, разумеется, прекрасно. Но речь идёт не о доверии, а о любви. Если любишь человека по настоящему, то в случае когда у него кислая мина, а на твои вопросы «что случилось?» он отвечает «да ничего особенного, просто настроение не очень», надо подойти к нему, развернуть его к себе лицом и сказать примерно следующее: «Ёб твою мать! Если бы я хотел (хотела) жить с руммейтом, чтобы квартира дешевле обходилась, я бы никогда не выбрал (не выбрала) тебя. Потому что ты везде разбрасываешь свои прокладки (никогда не опускаешь крышку унитаза). Я живу с тобой под одной крышей по одной-единственной причине — я тебя люблю. И никто из нас не уйдёт из-под этой самой крыши — и гори они огнём, работа и дела! — пока мы не выясним, что тебя тревожит, дура! (засранец!)» И не надо никаких после этого спокойных переговоров, как советуют психологи. Нужна порция здорового двустороннего ора с использованием оборотов вроде: «Да ничего меня не тревожит, отстань!», «А то ты сама (сам) не знаешь?!!», «Я не знаю?!», «Да-да, ты!!!» и тому подобных. Слегка присыпав всё это лёгкими идиомами, и немного потолкавши друг друга, надо срочно отправиться в кровать, чтобы вспомнить очевидное — её придумали не только для совместного лежания спинами друг к другу. А уже потом можно сесть и спокойно поговорить. За чаем или за чем покрепче. Вышеприведённая тактика подготовки к стратегическому спокойному разговору делает его максимально эффективным и действительно полезным, потому как собеседники уже вспомнили, что любят друг друга и разговаривать друг с другом они будут не как вымученные мороженные рыбы, а как нормальные тёплые искренние люди. Скандалы, что правда, редко поддаются планированию. И это правильно. Потому что самые прекрасные скандалы случаются спонтанно.
Как-то раз Иосиф Эммануилович Бронштейн явился домой поздно ночью и в жопу пьяный. Не раз и не два он являлся домой поздно ночью или рано утром. И ничего удивительного в этом не было. Таковы уж были особенности выбранной им специальности. Но обычно если задерживался не в день дежурства, то непременно звонил Розе Борисовне предупредить, чтобы она не волновалась. На сей раз он не позвонил. Чего не позволял себе никогда прежде. Даже в самых ургентных ситуациях он кричал санитарке: «Позвоните Розе Борисовне, предупредите, что я задержусь!» И ещё — он никогда не приходил домой пьяным. Он выпивал дома. Или в гостях, вместе с Розой Борисовной. Но в такую дымину Иосиф Эммануилович никогда не набирался. Он шатался и, судя по состоянию его одежды, даже падал. Роза Борисовна не спала. Она сидела у кухонного окна, закутавшись в шаль, и стеклянными глазами смотрела в ночь. Она уже позвонила на работу и ей ответили, что Иосиф Эммануилович ушёл домой ещё до полуночи. Роза сидела, смотрела в ночь, и всё откладывала дозвон по милициям, больницам и моргам, просто потому что не могла поверить, что с Йосей что-то могло случиться. Она вела мысленные переговоры с богом и чёртом, с кармой и судьбой, не скупясь предлагая в обмен на «с Йосей всё в порядке», своё здоровье, свою руку или ногу, руку и ногу, все руки и ноги, жизнь — «забирайте, зачем мне она, если с ним не всё в порядке!» — и всё смотрела и смотрела в окно. Когда она увидела его, бредущего к подъезду, спотыкающегося и матерящегося в темноту, её окатило изнутри такой горячей (и ледяной) волной — безо всякой литературщины, - действительно горячечно-ледяной волной вздыбившихся и спавшихся и снова вздыбившихся от головы до пят (и обратно) сосудов, — что она решила, будто её последняя цена принята. Причём в аду. А буквально через мгновение она поняла, что эта волна другого генеза, и что в раю хозяин щедрее и за копейки вроде её жизни не давится — на, бери просто так своего Иосифа. У меня тут этих роз…
Но пока муж добирался до двери квартиры, Роза Борисовна постаралась и пришла в себя — не будь она школьной учительницей, могущей справиться с самым сложным классом! — и не бросилась к Иосифу Эммануиловичу с радостными воплями: «Гнида паскудная, где тебя носило?! У меня даже лобковые волосы поседели!» Не стала его обнимать, целовать, тормошить и плакать, приговаривая что-нибудь гневно-ласковое. О, нет! Она справилась с собой и продолжила смотреть в окно стеклянными глазами, выдерживая паузу, за время которой даже самый высокомерный отличник мысленно уже получал годовую двойку по русскому языку и литературе.
Слава всё тому же щедрому богу, что Иосиф Эммануилович повёл себя не как взрослый умный сдержанный интеллигентный человек, а как самый отъявленный семейный скандалист. Сдержи он себя, завались он молча в грязном пальто и чумазых ботинках спать прямо на диван в гостиной, ограничься он сухим: «Извини!» — и их браку пришёл бы конец. И, что куда хуже окончания брака, — скончалась бы их любовь. Съёжилась бы, пожухла, и безмолвно, кротко померла, истекая той неизвестной никому из людей субстанцией, что не имеет никаких органолептических, физических и химических свойств, но живительней её ничего нет для человека. Чувствуя, что состояние его души терминальнее некуда, Иосиф Эммануилович подошёл к своей жене, схватил её ледяными ладонями за руки, и с ненавистью исторг из себя:

— Сидишь, пизда? Тетрадочки проверила и в окошко смотришь? А я сегодня поздняк делал. Даунше из интерната. Даунше с кушингоидом. Такие в принципе не могут забеременеть, хоть всем колхозом их сношай! Априори не могут! По определению не могут! Такого не бывает! Беременный даун с синдромом Кушинга — это противоречит законам эндокринологии, акушерства-гинекологии и вообще биологии!!! Но я сегодня делал поздняк даунше с кушингоидом… Она родила прекрасный маленький плодик. Совершенный. Только совсем мёртвый. Потому что лично я, вот этими самыми руками, — Иосиф Эммануилович отпустил жену и принялся с крайним изумлением рассматривать собственные ладони, как делают это младенцы перед тем, как начать «играть ручками». — Вот этими самыми руками я индуцировал его смерть. Бог наказывает меня за то, что я делаю! У него был какой-то план на ребёнка этой даунши. Разве может не быть у Бога плана, когда он сотворяет Чудо? Неужели же Господь творит чудеса на манер неразумного малыша, случайным способом складывающего кубики? Не-е-ет! — закачал Иосиф Эммануилович хмельной головой. — На этого ребёнка у Бога был какой-то серьёзный план. Возможно, это был новый М

Сохранено