СЕВЕРНАЯ СТОЛЕТНЯЯ (6)

putnik1 — 24.04.2012


Продолжение. Предыдущее и ссылка на предшествующее здесь.

Дмитрий Грозные Очи

Как мы уже знаем, Дмитрий Иванович Павлуцкий был человеком крупным, сильным, ловким и до каких-то пор удачливым. Но все-таки человеком. В чукотском же фольклоре образ его почти все людское утратил...


Это нечто инфернальное, вне рациональных толкований. «Усища торчат, как у сотни моржей, копье длиною по локтю так широко, что затмевает солнце; глаза железные, круглые, вся одежда железная, зубов впятеро больше, чем человеку положено».Кто-то говорит даже: «главный эпический злодей». Однако и это неверно. В сказании о поединке «седого таньгина» с храбрым Элленутом явно прослеживается уважение и даже некоторая симпатия к старому богатырю, который (естественно, потерпев поражение, - его в чукотских легендах постоянно побеждают) сохраняет и мужество, и достоинство, учтиво поздравляет отца героя и просит, как подобает мужчине, о смерти, чтобы избежать позора. А все-таки получив помилование, благородно отдает все имущество, вместе с женами, победителю и «уходит пешком о посохе». Есть, конечно, и о зверствах. Причем таких, что кровь стынет. Что и понятно, у чукчей воображение на сей счет было богатое. Что едва ли совсем неправда, но и на правду не похоже: на руках капитана кровь множества «немирных чукоч»,и едва ли все они были вооружены, однако же известны и имена едва ли не десятка «инородческих» сирот, взятых им по итогам походов в приемыши и хорошо устроенных). Относительно же зверств, так мифический Павлуцкий, в общем, не совсем Павлуцкий. Легенды чукч называют его и другими именами, чаще всего, «Якуниным» или «Якуней», реже «Павлухом» и «Пахой», иногда «Моржом-Казаком», «Большим Ванькой» и так далее. Скорее всего, драгунский капитан из Тобольска стал чем-то нарицательным, «отвлеченным предметом», которому приписывалось все, так или иначе не укладывавшееся в рамки повседневного понимания, а потому и особо запомнившееся. По крайней мере, Шкловский в 1892-м, когда все уже, казалось бы, быльем поросло, с удивлением отмечал: «Этот капитан — самый популярный герой на крайнем северо-востоке Сибири. Он местный Роланд», - а Роланд, пусть даже из эпоса, а не из поэму Ариосто, - согласитесь, фигура, хотя и сложная, но никак не отрицательная.



Диалектика не по Гегелю...

А теперь назовем кошку кошкой. Речь идет не об ангелах. Дети Севера, действительно, были «детьми природы», но Жан-Жаку Руссо стало бы плохо, узри он воочию предмет своих высоких грез. Они убивали много и спокойно, но не по злобе, а по подсказке той же природа, твердо зная, что раз еда в дефиците, значит, едоков в тундре должно быть меньше, и лучше, если меньше за счет чужих. Не стоит их в этом обвинять, но идеализировать тоже глупо. И точно так же нет смысла возводить на пьедестал русских первопроходцев. Разные они были, но даже с самым умеренным и благонравным из них никто из нас, людей века нынешнего, не пожелал бы выпить на брудершафт, сутки ехать в одном купе и пересечься в темном переулке. Такое уж время было и такие нравы. Поэтому, думается, не так уж прав известный сибирский историк Петр Словцов, проводя резкую грань между «старым поколением» (Шестаков, Поярков, Атласов, Хабаров), «темным, жестоким», и «поколением просвещенным» (типа Павлуцкого). Да, Дмитрий Иванович был мягче, часто не чуждался милосердия, однако, ежели была на то необходимость, способен был заткнуть за пояс любого землепроходца, кроме, разве, самых вымороженных, типа Пояркова. Иное дело, что не злоупотреблял. А вот Афанасий Федотович, чего уж там, вполне мог и злоупотребить. Но, как бы там ни было, за державный интерес он радел истово и дело свое знал крепко. Что подтверждается хотя бы и составом его отряда, набранного в Якутске, а затем пополнявшегося по пути. На два десятка казаков, которым верил, шли с ним более сотни «инородцев». Но подобранных толково, со знанием вопроса. Саха: смелые, верные, твердые в православии, очень хорошие воины. Тунгусы: не очень надежны, зато лучшие охотники и что в лесу, что в тундре, пусть и незнакомых, любую тропинку найдут. Коряки: умеют обращаться с оленями, основной пищей отряда. К тому же, тунгусы исстари ненавидят саха, да и коряков не любят, а саха и коряки отвечают тунгусам полной взаимностью, а между собой не то, что враждуют, но уж очень чужие. В такой ситуации, согласитесь, уже неважно, что тунгусы и коряки, со своей стороны, недоброжелательны к русским. Они их, по крайней мере, боятся, причем, зная, что русские без причины резать не будут, боятся меньше, чем саха, - так что само присутствие казаков сдерживает рознь и дает гарантии.

В итоге, люди Шестакова спокойно и спали, и шли к цели. А целью был некий Иллик, сильный корякский князец из «староясачных». Много лет он считался «верным» и всего за год до событий жил он близ Охотска. Но сплоховал. По какой-то причине, то ли по пьяни, то ли наевшись мухоморов, убил заночевавшего в его стойбище ясачного сборщика Василия Калаганова. За это полагалась смерть, и князец ударился во все тяжкие. Присвоил «цареву» казну и сбежал в глухомань, за что полагалось уже две смерти, а потом, «сложив присягу», заставил всех коряков платить ясак ему, заработав третью смерть. Так что, отряд Шестакова «изменные коряки» встречали с поклоном, платили, что должно, и ждали, что будет дальше. Типа, кто кого. А вот Иллик, узнав о приходе русских, бежать не стал (куда?), а собрав ополчение, выстроил что-то вроде форта и оказал жестокий отпор. Атаковать под дождем отравленных стрел было вовсе несподручно, и Шестаков (целесообразность, ничего больше) приказал «бросать огонь». Промасленные насквозь покровы чумов занялись мгновенно, несколько десятков бунтовщиков сгорело, а две сотни корякских семей, убедившись, что вернулся лесник, возобновили присягу. Теперь, - с триумфом и подкреплением (в первых числах января 1730 года к атаману пришел отряд есаула Остафьева), - можно было идти и в Анадырск. Но…



Есть такая профессия...

Почему пришли чукчи, в точности неясно. Говорят всякое. Кто-то думает, что просто так. Иные (корякские) сказания утверждают, что хотели мстить за Иллика. Но это вряд ли. Никто им был этот «не совсем настоящий» князец, и смерть его не была поводом для вендетты. Ряд исследователей полагает, что «бунташный ворик» успел незадолго до гибели позвать «настоящих» на помощь, назвавшись «послушным», и вот это больше похоже на правду, потому что с севера шла не случайная «партия» искателей добычи в несколько десятков человек. Шло большое для тех мест ополчение, - не «столько, сколько рыбы в море, а на берегу гальки», конечно, как голосили напуганные коряки, но очень большое, много сотен, - и шло, видимо, зная уже о гибели князца, очень жестоко, угоняя оленей и убивая (успели обнулить не менее сотни) вновь объясаченных коряков. В принципе, был смысл боя не принимать, тем паче, не давать: опытный сибиряк знал и с кем имеет дело, и что никаких гарантий успех нет. Однако местные коряки умоляли защитить, а они уже вновь платили России ясак, и значит, Россия не имела права отказать. Россию же представлял Шестаков, и сколько у него было людей, в таком раскладе никакого значения не имело.

Так что, рано утром 14 марта 1730 года отряд (20 казаков, 113 «инородцев») двинулся навстречу чукчам и около полудня столкнулся с ними на реке Егаче. О ходе сражения, к сожалению, известно очень мало, наверняка знаем мы только, что коряки и тунгусы разбежались, лишь завидев противника, а «настоящие», выдержав первый залп, сумели навязать отряду (вернее, оставшимся в строю русским и саха) рукопашную, в ходе которой Афанасий Федотович был тяжело ранен стрелой в горло, захвачен и убит. Тело его сумел, ценой собственной жизни, отбить у врага дворянин Борис Жертин, а еще на поле боя осталось 10 казаков, шесть саха (все, что были в отряде) и один крещеный коряк. Еще 21 «инородец», тунгусы и коряки, изловленные чукчами, были уведены в рабство вместе с оленями, остальные же, во главе с есаулом Остафьевым, отступили в относительном порядке, вынеся тело командира, но потеряв весь обоз. «Настоящих» тоже легло немало, не менее сотни, но дело того стоило: трофеи были сказочные - дюжина фузей, дюжина ручных гранат, столько же панцирей, три «новых ружья» (что бы это ни значило) и огромный табун «казенных» оленей. Плюс знамя, спасти которое не удалось. А спустя три недели, в начале апреля, неживой Афанасий Шестаков добрался, наконец, до Анадырского острога, куда он так стремился, на счастье свое, так и не узнав, что всю власть над краем взял в свои руки ненавистный «дурак-капитанина». Впрочем, учитывая реакцию края на случившееся у Егаче, завидовать Павлуцкому не приходилось. Однако смутить Дмитрия Ивановича трудностями, видимо, было невозможно…



Битва титанов

3 сентября 1729 года капитан с командой прибыл в Анадырский острог, имея на руках точные инструкции Петербурга:  («уговаривать в подданство добровольно и ласкою, применяя оружие в самой крайности» и Тобольска: «о призыве в подданство немирных иноземцов чинить по данной инструкции, а войною на них не ходить». Вполне в духе Века Просвещения. Однако в местах, где ему предстояло наводить порядок, работали совсем иные правила, и люди, с которыми он имел дело, ничего не слышали о Монтескье. Разгром Шестакова уронил авторитет «длинноносых» если и не до плинтуса, то близко к тому. «Верные» коряки утрачивали верность, «неверные» предлагали «послушание» чукчам, ставшим на какое-то время общепризнанной «сильнейшей силой», и в конце концов, в сентябре огромная толпа, в которой трудно было понять, кто ясачный, а кто нет, осадила, - правда, неудачно, - Ямской острог. Даже камчатские ительмены, верования которых проповедовали непротивление, решились на что-то вроде мятежа. В такой ситуации ни о каких ответных действиях думать не приходилось, слава Богу ещё, что «настоящие», огорченные потерями, ушли в себя, никаких активных действий не предпринимая, и на «чукотском фронте», как позже на Шипке, все стало спокойно. Можно было хоть сколько-то перевести дух. И капитан не теряет времени зря. Узнав о случившемся с Шестаковым, он, еще пребывая в Нежнеколымске, рассылает по краю депеши, извещая все гарнизоны, что принимает командование на себя. Несколько капралов, требующих подтверждений из Якутска, на пару дней садятся под арест, а в Якутск, Охотск и прочие населенные пункты уходят приказ: всем войскам сосредоточиться в Анадырске, а прибыв в острог сам, лично готовит служилых к предстоящему походу на «немирных чукоч». Старт которому и был дан в марте следующего, 1731 года, и силы в поле вышли немалые: 215 солдат и казаков, 160 коряков, 1 саха и 60 юкагиров — всего 436 штыков.Чукчи, впрочем, получая информацию от «подсыльщиков», тоже готовились неслабо, собрав, в конце концов, совершенно невиданное, даже сказителей удивлявшее войско – более трех тысяч воинов. Причем, судя по телам «зубатых» людей, - «на губе дыры, в них вставлены зубы, из моржовых зубов вырезанные» (то есть, азиатских эскимосов, которых умилыки брали только в самые большие походы), можно предполагать, что русским дала бой вся тундра.

Тем не менее, Павлуцкий двинулся навстречу, по пути довольно жестко зачищая местность, тем самым провоцируя врага атаковать. «И 9 маия, - скрупулезно отмечал он в дневнике, - дошед до первой сидячих около того моря чюкоч юрты, в коей бывших чюкоч побили… Усмотрели от того места в недальнем разстоянии… сидячих одна юрта и бывших в ней чюкоч побили… И дошед до их чюкоцкого острожку… и в том остроге было юрт до осьми, кои разорили и сожгли». Далее, в трех, - одно за другим, с небольшими перерывами, - сражениях атаковавшие таки чукчи были разгромлены. По сообщениям свидетелей и сказителей, - в данном случае, вполне совпадающим, - «тела храбрых скрыли собой землю, тела сильных скрыли собой тела храбрых, и мало кто ушел домой, проверить своих оленей». После третьей битвы, остатки ополчения рассыпались. Потери Павлуцкого по итогам кампании оказались минимальны: 3 русских, 5 коряков, 1 юкагир и 1 саха, точное же число павших чукч неведомо (не меньше 802 и не больше 1452 воинов, не считая 162 пленных). Освободили из рабства более сорока коряков, пару русских, вернули более 40000 «казенных» оленей и, сверх того, все ружья и доспехи, захваченные «настоящими» на Егаче, в том числе, личные вещи Шестакова. Афанасий Федотович теперь мог спать спокойно, а Дмитрий Иванович получил возможность передохнуть.



Большая перемена

Реакцию края на случившееся трудно переоценить. Такого разгрома и таких жертв в стойбищах «настоящих» не помнили ни самые старые старики, ни самые придумчивые сказители. Коряки толпами сбегали в Анадырск присягать, осмелевшие юкагиры «близ чукоцких пределов оленей гонять начали», и только мудрый командующий, реалист и прагматик, не обольщаясь, писал в начале февраля, извещая Тобольскую канцелярию о положении дел, что «Привести чукоч в подданство невозможно». Он понимал. Однако долгая ночь с 1731 на 1732 год прошла без эксцессов, российских подданных никто не тревожил, «настоящие» затаились в снегах, и весной, как только начало рассветать, Павлуцкий окончательно подытожил сделанное, «приведя в доброе разумение» последние корякские роды, пытавшиеся уклониться от выплаты дани. Однако, хотя и приложил все усилия, так и не сумев отыскать ни одного чукотского стойбища: «настоящие» зализывали раны, и это дало капитану возможность заняться одновременно (его хватало), - и очень успешно, - множеством иных дел. Важных и нужных, от реставрации укреплений Анадырска до похода «Святого Гавриила», экипаж которого, как известно, открыл Аляску (увы, большинство его чертежей, как и бумаги Шестакова, были украдены Делинем).

Отдадим должное и властям. Как всегда, дождь поощрений обрушился на непричастных, в основном, в Якутске. Но, - пусть и не без протекции Ивана Кирилова, не утратившего интереса к делам Северо-Востока, - награда нашла и героя: в 1733-м капитан Павлуцкий был произведен в майоры и получил лестное, сулящее карьерный рывок назначение на Камчатку, куда и отбыл, оставив Анадырск на попечение своего выдвиженца, сотника Шипицына, которому вполне доверял. К этому времени, правда, чукочи, слегка прийдя в себя, вновь показали характер, угнав из-под самого Анадырска большое стадо «казенных» оленей, но ни к чему серьезному они готовы не были, от воинских команд, даже самых небольших и слабосильных, прятались. В связи с чем, новоиспеченный майор имел все основания полагать, что, как писал он, «Василия знаю, надежен, сметлив и дело в руках удержит…»

Продолжение следует.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив