СЕВЕРНАЯ СТОЛЕТНЯЯ (5)

putnik1 — 23.04.2012

Продолжение. Предыдущее и ссылка на предшествующее здесь.

Знакомясь с чукотским фольклором, в какой-то момент начинаешь недоумевать. Как определить новое явление, умилыки и их контингент явно не понимали. Русские, с одной стороны, были слишком чужие, непохожие, неясно, откуда и зачем взявшиеся, однако, как были, как минимум, равны чукчам силой, а значит, и всем прочим. Кроме того, при всей крутости по отношению к непокорным, они очевидно не стремились уничтожить всех «настоящих», а следовательно, не годились и на роль «таннитов». В итоге, укладывая новацию в мифологическую картину мира, пришли к тому, что таӈньги, скорее всего, созданы, - то ли из моржей, то ли из собак, то ли еще из чего-то полезного (варианты разнились), - теми же добрыми духами, что и сами ԓыгъоравэтԓьэт. Чтобы жить с ними в ладу и производить то, чего сами «настоящие» делать не умеют (табак, сахар, соль, железо и так далее) и привозить это чукчам, взамен получая моржовую кость, шкуры и прочие хорошие вещи, которые чукчи делают лучше. Но вот беда, по каким-то непонятным причинам, - тут мнения опять же расходились, - начали действовать вопреки воле создателей...




Любо, братцы, жить?

Такая космогония, впрочем, возникла не сразу. Впервые же столкнувшись с «таӈньги» ( в 1641-м), «настоящие», еще не зная, с кем имеют дело, попытались отнять у хлопцев Семена Дежнева ясак, собранный с юкагиров. Но не обломилось. Казаков было полтора десятка, претендентов на приз примерно втрое больше, но все-таки русские отбились и без потерь вернулись в Якутский острог. Позже, когда Дежнев с Зыряниным основали Нижнеколымский острог, чукчей там уже не водилось (юкагиры, еще бывшие в силе, разъяснили им, что чужие здесь не ходят). 20 июня 1648 года, наконец, случилось серьезное: коч Дежнёва, Попова и Герасима Анкудинова, растрепанные бурей, причалили близ стойбища чукотского вождя Эрмэчьина. Сперва все было мирно, познакомились и разошлись, но Анкудинов вернулся, разграбил и пожег стойбище Эрмэчьина, а затем погиб в море, а отдуваться пришлось ни в чем не повинным Дежнёву и Попову. Взбешенный умилык атаковал их бивак, Попов был ранен, казаки сброшены в море и с трудом, под градом стрел, ушли, хотя начиналась буря, которая и разметала кочи в разные стороны. Экипаж Попова угодил на Камчатку и полностью погиб от цинги и корякских копий, а Дежнева выбросило на берег за устьем Анадыря, где в ходе зимовки погибло 12 человек из 25, но Семену все же повезло выжить и, добравшись до юкагиров, заложить будущий Анадырский острог.

Меж тем с 1649 по 1650 год нижнеколымские казаки, откликаясь на просьбы юкагиров, готовых и ясак платить, и на все, что угодно, лишь бы им помогли против звереющих день ото дня «настоящих», четырежды учиняли походы в тундру, стремясь разыскать чукчей и усмирить их. Все четыре экспедиции завершились неудачно: дважды так никого и не нашли, а дважды нашли, сколько-то убили, но и сами отступили с потерями. Так началась длинная и бестолковая война, вернее, бесконечная серия стычек: чукчи атаковали промышленные партии, грабили купцов, обижали юкагиров, находившихся под «государевой опекой», атаманы не оставались в долгу, присылая в помощь юкагирам небольшие отряды служилых, игравшие роль руководящей и направляющей силы. Собственных больших походов пока что не организовывая (казаков было слишком мало, - в походе 1659 года участвовали полторы сотни юкагиров и всего 19 «длинноносых», - а у чукчей уже была определенная репутация, и рисковать подчиненными русское начальство опасалось). Время от времени, правда, удавалось как бы «замириться и договориться» с главами каких-то семей, это тотчас весьма торжественно оформляли письменно, титулуя визави «князцами» и даже «лутчими тойонами», давали бляхи, удостоверяющего право сбора ясака «по всем городцам» от имени самого государя, - и вскоре убеждались, что вышел пшик. Даже если умилык всерьез собрался не передумывать (что бывало, но редко), его слово для соседей и коллег ровным счетом ничего не значило, воевать запретить он мог разве что собственным воинам, да и то не всегда, а уж обязать платить ясак никого не мог и подавно. Да и сам не слишком усердствовал. Однако даже таких было, условно «верных» было совсем немного. Подавляющее большинство семей, - «настоящие», не будем забывать, шли к пику могущества, - полагало, что таньги надо гнать, а юкагиров грабить, и точка.



Не курорт

Короче говоря, всю вторую половину XVII века в тундре шли бои разной степени накала, то мелкие, то вполне солидные. И далеко не всегда в пользу «государевых людей». Дважды, в 1653-м и 1662-м, многосотенные ополчения «настоящих» даже подступали к Нижнеколымску. Острог, правда, оба раза устоял, но, как бы то ни было, к 1676-му чукчи хозяйничали по всей округе, как хотели, насилуя и убивая юкагиров, разбивая амбары и угоняя оленей. Гарнизон же (всего 10 сабель) тупо на это смотрел с башенок, не имея сил не то, чтобы защитить ясачных, но хотя бы выйти на рыбную ловлю или заготовку дров. Не хуже, но и не лучше обстояло дело в Анадырском остроге. Пара попыток атаковать его тоже не увенчались успехом, но в1688-м чукчи, внезапно атаковав в ночи, уничтожили немаленький отряд стрелецкого полусотника Василия Кузнецова. Хоть какой-то реванш русским удалось взять лишь без малого пять лет спустя, в 1692-м, когда коменданту острога, «сыну боярскому» Степану Чернышевскому пофартило, сходив у устью Анадыря, «побить» несколько стойбищ («шесть да десять чукоцких юрт»), вернувшись восвояси без потерь. С какого-то момента выходить в тундру уже не очень и хотели. Но юкагиры, уже прореженные «плохой гостьей», умоляли о помощи, отказывать в которой, зная, что скажут Якутск и Москва, было еще страшнее.

А потому: в апреле 1702 года, после тщательной подготовки, - поход Алексея Чудинова, судя по количеству и качеству войска, 24 казака, 17 стрельцов, 110 юкагиров и коряков, - задуманный, как последний и решительный. Первое серьезное столкновение вселило надежду: из примерно трех сотен «береговых», преградивших анадырцам дорогу, около двух сотен погибло, остальные бежали, а потерь убитыми по итогам не случилось. Однако, уже назавтра, откуда ни возьмись, возникло ополчение «настоящих», пеших и «оленных», - и русские, выдержав пятидневную осаду в «гуляй-городе» из саней, в конце концов, пошли «на побег в Анадырской», причем вовсе без ран удалось едва ли трети. Вслед за тем, вновь, год за годом, плач и мольбы юкагиров, короткие вылазки, мелкие стычки, небольшие, но чувствительные потери, а в 1708-м – опять тяжелые бои с потерями и невнятным результатом. Все шло по кругу, изменить ситуацию не было сил, а на просьбы о подкреплениях Якутск и Петербург отзывались в том смысле, что-де «с бодростью и Господней помочью управитесь». Вопрос не считался приоритетным. И лишь к исходу второй декады века ситуация начала понемногу меняться.



Инициативник

Если раньше чукчи, как таковые, были, в основном, проблемой юкагиров, да еще казаков, хоть и без особой радости, но вынужденных бедолаг защищать, то примерно около 1718-19 годов стало ясно, что их продвижение с полуострова к низовьям Колымы, обоим Анюям и Анадырю не случайность. Шли новые претенденты на роль регионального гегемона, то есть, конкуренты России, и этих конкурентов как бы покорные народцы боялись до визга. Белое Безмолвие почтительно только к силе, и при малейшей слабине, проявленной русскими, их влияние неизбежно обрушилось бы. В 1722-м якутский воевода Михайло Измайлов озабоченно докладывал шефу, сибирскому губернатору Александру Черкасскому, что якутские казаки «находят на восточных и северных морях и около Камчатской земли многие острова, иные пустые, а другие многолюдные», а землях, прилегающих к российским, близ Анадырска, есть еще «непокоренные под российскую державу иноземцы». Информация, еще лет за пять до того вполне вполне способная уйти под сукно, немедленно ушла в Сенат, и Сенат «принял оный рапорт со всем вниманием». Ибо уже вплотную решалась задача продвижения России на восток ради поиска путей в Америку и Японию, установления с ними контактов, торговли, а там, даст Бог, и чего-то еще, более вкусного. Эту задачу решали многочисленные экспедиции первой половины XVIII века, и вполне понятно, что оставлять у себя в тылу непокоренные земли, населенные боевым, агрессивным народом, невозможно. Тем паче, что и Чукотка, и Камчатка были идеальными плацдармами для проникновения в любом интересующем Петербург направлении. А потому, видимо, не приходится удивляться, что поступившее в 1725-м в Кабинет министров «доношение» якутского казачьего головы Афанасия Шестакова, представившего центру план экспедиции для «конечного покорения инородцев и новых земель присвоения», привлекло внимание, и на следующий год Афанасий Федотович прибыл в столицу.

Судя по всему, вызвали его по инициативе сенатского обер-секретаря Иван Кирилова, того самого, хорошо известного нам по делам башкирским, типичного птенца гнезда Петрова, из числа тех, кому за державу обидно (он и сгорел-то, если помните, на работе), и судя же по всему, казак чиновнику понравился. Хотя и был человеком сложным. Не интеллигентным и не, скажем прямо, совестливым. С легкой руки сибирского хрониста Семена Сбитнева считается даже, что «неграмотным и всем грамотным лютый враг». Что, безусловно, чушь. Якутскую бухгалтерию (документы сохранились), он вел самостоятельно и вполне успешно, читать-писать умел. И не только. В столицу казачий голова привез несколько добротно вычерченных чертежей, подписанных «Ciю картъ сочинилъ въ Санктъ Петербурхе iакутской жител Афанасей Феодотовичъ Шестаковъ», которые Кирилов, географ по профессии, счел «весьма отменными». Возможно, карты, - в соответствии со знаниями того времени, - были и несовершенны. Но, тем не менее, там уже значились и контуры Аляски, и Камчатка как полуостров, и Курильская гряда, и даже Япония, так что позже, разбирая бумаги Шестакова, сам Ломоносов отметит, что «сей казак поступил, как самые лутчие географы, когда ставят на картах подлинно найденные, но не описанные земли». По его мнению, даже «прекословные известия сличив одного против другого, ясно видеть можно, что положительные много сильнее отрицательных». В общем, хорошие были карты. Не зря, как указывает Сергей Марков, именно их в первую очередь украл позже французский разведчик Жозеф-Николя Делиль, появившийся в Петербурге как «верный друг России, ее успехам сочувствующий». А значит, не так и прост был Афанасий Шестаков, «грубый казачина» с Дикого Востока, - да и будь он прост, едва ли принял бы в нем такое участие проницательный обер-секретарь Сената, прощавший (вспомним Тевкелева) людям все, кроме тупости, лености и «державных пренебрежений».



Эффективный менеджмент

Итак, выслушав ходока с периферии, Иван Кириллович узрел рациональное зерно, дал делу ход, и 18 января 1727 года, выслушав доклад Шестаков и резюме обер-секретаря, Сенат постановил «мнение», утвержденное правительством невероятно быстро, уже 23 марта. Было признано необходимым «Изменников иноземцев и которые народы сысканы и прилегли к Сибирской стороне, а не под чьею властию, тех под российское владение покорять и в ясачный платеж вводить». Ибо «ко обладанию таких народов и земель следующие притчины: 1. Что те земли прилегли к российскому владению и не подвластные…;2. Для прибыли государственной, понеже в тех местех соболь и протчей зверь родитца…;3. Для познания по восточному морю морского ходу, от которого может впредь воспоследовать комерция с Японною или Китайскою Кореею…;4. Наипаче для предбудущей заимки, пока нихто других земель, а особливо от китайской стороны, яко Сибирью пограничной, в те новосысканные земли не ступили». Немедленно перешли и к практике. Выделили деньги, припасы, все прочее. Постановили создать особую «экспедицию», - Анадырскую партию, - с базой, понятно, числом в 400 солдат и «отличных» казаков и зоной ответственности по всему охотскому побережью, Чукотке и Камчатке. Главой партии был определен сам Афанасий Федотович, а военным начальником указом Её Императорского Величества сибирским властям было предписано «определить для изыскания новых земель и призыву иноземцев» из обер-офицеров «сколь можно больше искусного человека». Каковым, после изучения присланных личных дел, определили капитана драгунского Тобольского полка Павлуцкого, «персону 35 лет от роду, крепкой воли и немалых умений». Что конкретно кроется за столь лестными характеристиками, неведомо, но, поскольку назначение шло по линии Кирилова, можно не сомневаться: истине соответствовало каждое слово. И вот тут никак не обойтись без отступления. Потому что выбор был практически идеальным, и не сказать о Дмитрии Ивановиче хотя бы несколько слов невозможно.



Медведь, бурбон, монстр

Увы, известно не так уж много. Коренной сибиряк, дворянин из «допетровских» (первый «слуга государев», Карп Сидоров Павлуцкий, сын боярский из Тобольска отмечен в документах еще в 1625-м). Потомственный военный, сын полковника, кузен нескольких известных офицеров (в том числе, Якова Павлуцкого, подавившего в «Башкири» мятеж самозваного хана Карасакала). Исходя из того, что происходило далее, грамотный, талантливый командир, хороший дипломат, кадровик и управленец, способный освоить любое, даже самое сложное направление. Зная, что позже, уже в Анадыре, в его сани запрягали четырёх оленей вместо обычной пары, можно предположить, что был крупен телом, причем, именно крупен, а не толст, силен, поскольку в боях проявлял удивительную сноровку, и очень силен. Вопреки стойкому мнению, имел немалую  по тем временам долю человечности (о чем позже). Однако, как и многие строевые петровского закала, характер имел резкий, прямой, без пиетета перед титулами, вплоть до наивысших (есть даже сведения, что при Анне позволял себе критиковать саму императрицу, в связи с чем по начальству был подан донос и дело не кончилось весьма худо лишь потому, что государыня изволили скончаться, - и это позже сыграло в событиях вообще и в судьбе Дмитрия Ивановича в частности немалую роль. Впрочем, и в судьбе Афанасия Шестакова тоже. Оба были натурами сильными, властными, из тех, что, сработавшись, горы воротят. Да только, вот беда, срабатываются редко, а притираются долго. Времени же на притирку не было вовсе, и начались конфликты. Казачий голова, формально начальник, тактом не отличался, драгунский капитан, дворянин и «лицо регулярное», считая себя не первым, но и не вторым, настаивал на коллегиальности. Глава «партии», сторонник единоначалия, не соглашался ни в какую, так что суждения расходились по всем пунктам, даже если верный вариант был очевиден. Уже в Тобольске начались ссоры с перебранкой, потом, по пути в Якутск, драки, Афанасий  Федотович по извечной казачьей привычке строчил «ябеды», порой совершенно детские, Дмитрий Иванович умело парировал, и вскоре стало ясно, что совместной работы, сколько указов ни пиши, не получится.

В итоге, по прибытии в Якутск летом 1728 года, начальство, расплевавшись окончательно и поделив людей по принципу «кто за кого», набрало дополнительных людей из местных и рассталось навсегда. Павлуцкий, имея намерение собрать силы и осмотреться, прежде Анадырска двинулся к Нижнеколымску, а Шестаков, желая взять быка за рога, доказав, что он прав во всем, а «капитанина – дурак», в середине 1729 года пошел через Охотск и дальше, планируя сперва разобраться с немирными коряками, а уже затем, обкатав отряд в боях ограниченной интенсивности, побаловав людей добычей, а правительство – донесениями об успехах, опять-таки идти в Анадырск.

Продолжение следует.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив