Русские семинары

traveller2 — 01.02.2014 По вечерам я люблю читать этимологический словарь. У меня есть четырехтомный Фасмер, но читать его неудобно, он для специалистов. Я беру простенький словарь Шанских, открываю на любой странице и читаю подряд, нервы успокаиваю… Почти наизусть выучил.

Происхождение слов - это история проникновения культур. Новые слова приходят вместе с социальными сдвигами, новыми явлениями или технологиями. Русский язык очень открытый, легко усваивает и "переваривает" все волны, которые на него накатывались. Сначала, вместе с христианством, пришли заимствования из византийского греческого (кулич и ладан в лабиринте лазурь ядро магнит…), огромное количество старославянских слов, потом была тюркская волна (кулак, кабак, лапша и карандаш), польская (кроме очевидной мазурки - опека, бунт, быдло и дышло, под юбку смотрит забияка…). Начиная с Петра Великого, могучий поток немецких и голландских слов (всякие боцманы-лоцманы, циркули и шлагбаумы, болты в картофеле, кассы, конторы, кондитер в койке, лодырь на лодыре…). Ну, французских заимствований в 19 веке и англо-американских в 20-м (и нынешнем) просто не счесть: живопось, финансы, современная музыка, компьютеры и софт к ним, интернет с его логинами, политика и наука … В общем, эксклюзив на корпоративе ☹

Обратных примеров - проникновение русских слов на запад - не так много. В Париже есть бистр'о, есть замечательное слово интеллигенция, рубль, советы, казаки, колхоз, русская рулетка, водка, погром, гулаг, матрешка (часто называемая Russian doll), и - в узких физических кругах - русский семинар.



Вот об этом исчезающем явлении, русском семинаре, я и хочу сказать несколько слов.

См. также Летучего медведя



Какова обычная рутина научного семинара на западе в наши дни? Докладчик готовит красивую презентацию на компьютере, отрепетированную на предмет проверки времени (ровно час), во время его выступления слушатели если и задают вопросы, то в основном по обозначениям, после окончания доклада несколько вопросов общего характера из аудитории, если тема заинтересовала, и гробовое молчание, если не заинтересовала. Все очень вежливо и чинно. Цель разьяснить генезис задачи, тонкости и нюансы даже и не стоит, а слушатели даже и не пытаются вникнуть. В общем, как правило, семинар на западе - это тип рекламы продукта, только в качестве продукта выступает научный результат. Вопросы как, для чего, и нет ли подводных камней и побочных эффектов остаются за кадром. Ровно через час все разбегаются по своим делам, без особого возбуждения…

✷ Фейнман и Янг



Пожалуй, лишь в нашем миннесотском Институте остались следы русского семинара…

Вот кусочек из моего предисловия к "ITEP Lectures…" (1999):

… Основная цель докладчика была объяснить аудитории его (ее) результаты, а не просто анонсировать их. И если результаты были нетривиальными, вызывали сомнение или в процессе семинара всплывали неясности, пощады докладчику ждать не стоило. Вместо обычных двух часов семинар мог продолжаться три часа или больше, до тех пор пока докладчик не ответит четко и ясно на все вопросы, или до полного изнеможения (случалось и так и сяк). Я помню один семинар в Ленинграде в 1979 году, когда Грибов еще там был, который начался в 11 утра, продолжался до 2х, а потом (после перерыва на обед) с 3х до семи вечера.

В ИТЭФе каждую неделю было три, а то и больше, теоретических семинара.Наиболее важными были формальный семинар по понедельникам, и неформальный “кофейный” семинар, который сначала собирался по пятницам в 5 вечера, после конца офоциального рабочего дня, а потом был перенесен на то же время по четвергам. Обычно эти два семинара были самыми волнующими событиями недели. Руководители и секретари семинаров должны были найти подходящие темы и докладчиков либо из ИТЭФа либо из других московских институтов, а зачастую, когда подходящего докладчика не было, выбрать свежую работу западного автора и “навесить” ее на молодого сотрудника, который был обязан ее выучить и рассказать на семинаре ради общественного блага. Эта “повинность” рассматривалась как моральный долг каждого теоретика. 

Такая система восходила ко временам Померанчука, когда изоляция Института от внешнего мира была намного плотнее, чем в мои времена. В те времена не было препринтов, а свежие номера Physical Review или Nuclear Physics поступали с перебоями и запозданием, иногда через третьи страны (например, Physical Review шел через Швецию). Когда я студентом попал в теоргруппу (это было через несколько лет после смерти Померанчука) меня с гордостью привели в мемориальную Померанчуковскую библиотеку (т.е. его бывший кабинет), где на полках стояли книги, которыми он пользовался, и журналы, которые он получал. В частности, как академик он получал Physical Review, и каждый номер был размечен его рукой. Рядом с каждой статьей стоял либо плюс либо минус. Если стоял плюс, то как правило были указаны инициалы теоретика, которому было поручено разобраться со статьей и доложить ее на семинаре. 

Это еще не все. Перед семинаром Померанчук вызывал будущего докладчика в кабинет для “пред-семинара”. Требовалось изложить Чуку лично содержание будущего семинара, с тем, чтобы он мог судить, созрел ли докладчик для общей аудитории,  с ее кровожадными вопросами, или ему (ей) следует вникнуть в данный предмет поглубже. Это был настоящий жесткий фильтр. В мое время, секретари семинаров уже были не склонны приносить себя в жертву до такой степени, но все же довольно часто устраивали пред-семинары для неизвестных или неопытных докладчиков, чтобы они (докладчики) могли “обкатать” свое выступление, и получить представление о том, что их ждет на самом деле…

✷ Брандт и Абрикосов



Еще из поколения в поколения передается легендарная история о выступлении Дэвида Политцера в ЛИЯФе в Ленинграде в начале 1980х. Будущий Нобелевский лауреат, а тогда совсем еще молодой человек, только что ставший профессором Калтеха за открытие асимптотической свободы, был представлен аудитории. Затем он успел простоять у доски минут пять и написать одну формулу. После этого к доске выскочил Грибов и объяснил ему (Политцеру), что он все понимает неправильно. Леня Франкфурт написал еще одну формулу и стал объяснять как правильно. По залу прошел гул. Участие в дискуссии стало всеобщим.

Короче, часа через полтора они заметили, что Политцера в зале нет. Бросились его искать. Бедняга сидел на подоконнике в одном из дальних кабинетов, ногами наружу, и играл на губной гармошке.

А вот еще небольшой отрывок из недавних воспоминаний Владимира Фридкина "Записки спецприкрепленного":

….. Академик Алексей Васильевич Шубников, мой шеф, незадолго до защиты сказал мне:
"Вам неплохо бы доложить работу на семинаре у Капицы. По-моему, ему будет интересно."
Семинары у Капицы устраивались по средам и были известны всей Москве. На них всегда присутствовал Ландау, который у Капицы заведовал теоретическим отделом. А сам факт доклада в "капишнике" считался успехом. Академик Петр Леонидович Капица испытывал к Алексею Васильевичу не только уважение, но и признательность. Когда Сталин и Берия изгнали Капицу из его института, его приютил у себя Алексей Васильевич. Капица тогда безвыездно жил на даче и в нашем институте появлялся редко. Но память о мужестве Шубникова, видимо, сохранил навсегда.
Выслушав шефа, я испугался.
-- Но захочет ли Петр Леонидович поставить мой доклад? И как это сделать?
-- Не беспокойтесь, сказал Алексей Васильевич. Предоставьте это мне. Я позвоню ему, и вы получите приглашение.
Через несколько дней в институт на мое имя пришел конверт. Из него выпал листок, сложенный вдвое. Он где-то хранится у меня до сих пор. Вот его текст:
"Институт физических проблем им. С. И. Вавилова. В среду такого-то числа (число не помню) 1957 года состоится триста сорок второе заседание семинара. Повестка дня: 1. Поль Адриен Морис Дирак. Электроны и вакуум. 2. Владимир Фридкин. Электреты. Начало в 18 часов."
Если бы не стул, я сел бы на пол. Не уверен, что надо объяснять почему. Дирак наряду с Эйнштейном, Планком и Гейзенбергом - классик физики двадцатого века и вообще современного естествознания. Нобелевский лауреат и иностранный член нашей Академии наук, он приехал на несколько дней в Москву. Читать после него свой жалкий доклад о каких-то электретах - это все равно как... ну не знаю... после Пушкина читать свои стихи. Я бросился к шефу. Губы мои дрожали, в горле застрял комок. Без слов я протянул ему приглашение. Алексей Васильевич пробежал глазами текст, пожевал губами и чуть их раздвинул. Это означало, что он смеется.
-- Узнаю Петра Леонидовича. Он в своем репертуаре. Понимаете, Володя, для Капицы все равны. Что вы, что Лауэ, что Дирак... А он сам как бы над всеми. Да вы не волнуйтесь, все будет хорошо, уверяю вас.
Три ночи я не спал. Пил чай на кухне, бродил по квартире, мешал всем спать и почему-то вслух читал стихи Надсона. Жена давала таблетки. Они не успокаивали. Чтобы уснуть, я читал свою диссертацию. Это не помогало. Наконец жена предложила:
-- Может, вызвать неотложку и взять бюллетень?
Но струсить и подвести шефа я не мог. Днем я писал на доске формулы и видел, что делаю ошибки.
Наконец настала эта среда. В капишнике в гардеробе я случайно посмотрел в зеркало. Я увидел незнакомое лицо с безумно вытаращенными, лихорадочными глазами. Оно напоминало актера Михоэлса в роли Тевье, когда его изгоняют из родной Касриловки. На этот спектакль в Еврейский театр мама водила меня до войны.
Вестибюль был полон и жужжал, как растревоженный улей. Казалось, все физики Москвы собрались слушать Дирака и меня. Знакомые меня избегали. Испуганно смотрели издали и, встречаясь со мной взглядом, застенчиво отворачивались. Наконец подошел приятель Лев Горьков, аспирант Ландау.
-- С тобой можно подержаться за руку? - спросил он.
Зал был битком набит. Первые два ряда заняли академики, члены Отделения. Я узнал Фока. Он сидел со слуховым аппаратом рядом с Ландау. На сцену поставили кресло, и в него сел Капица, положив ногу на ногу. Из-под жеваных брюк виднелись кальсоны, завязанные у щиколоток тесемками. Рядом у доски стоял Дирак. Его я почему-то не запомнил.
-- Нужно ли переводить? - спросил Петр Леонидович таким тоном, который подразумевал, что переводить докладчика не нужно. В те годы мало кто свободно владел английским. Из задних рядов, где сидели аспиранты и студенты, дружно закричали: Нужно, нужно!
-- Лифшиц! скомандовал Капица, и на сцену вышел еще молодой, но уже лысый академик Евгений Михайлович Лифшиц. Дирак рассказывал, Лифшиц переводил, я дрожал. Ждал своего часа.
Но он не настал, этот час. В половине двенадцатого ночи, когда Ландау, стоя у доски, яростно разоблачал Дирака, а Дирак спокойно отвечал, я понял, что спасен. Ровно в полночь Капица встал со своего кресла и объявил:
-- Из-за позднего времени второй доклад (он заглянул в бумажку)... об электретах... так, кажется... переносится на следующее заседание…..

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Архив