Профессор МГУ Владислав Смирнов. "Падение Хрущева"

philologist — 23.04.2018 Владислав Павлович Смирнов (род. 1929) — советский и российский историк, специалист по истории Франции. Заслуженный профессор Московского университета (2012), лауреат премии имени М.В. Ломоносова за педагогическую деятельность (2013). В 1953 году В.П. Смирнов окончил исторический факультет МГУ, затем стал аспирантом, а с 1957 г. начал работать на кафедре новой и новейшей истории исторического факультета МГУ, где прошел путь от ассистента до профессора. Ниже приводится фрагмент из его книги: Смирнов В.П. ОТ СТАЛИНА ДО ЕЛЬЦИНА: автопортрет на фоне эпохи. – М.: Новый хронограф, 2011.



Падение Хрущева

В июле 1964 г. я вернулся в Москву, переполненный французскими впечатлениями. Я еще смотрел вокруг себя «французскими глазами» и поэтому увидел немало того, чего раньше не замечал. В небольшом, простеньком аэровокзале Шереметьево (ныне существующий аэровокзал тогда еще не построили) у пограничных и таможенных пропускных пунктов сразу образовалась большущая очередь. В парижском аэропорту таких пунктов было много, и работали они быстро. Французские пограничники и таможенники бросали взгляд на визу и в таможенную декларацию и тут же ставили штамп, порой перебрасываясь шутками с пассажирами. В Шереметьево было очень мало контрольно-пропускных пунктов. Пограничники, лиц которых мы не могли видеть, подолгу изучали паспорта. Таможенники часто просили открыть чемоданы и проверяли вещи. У возвращавшегося вместе со мной стажера изъяли каталог художественной выставки, в котором воспроизводились картины с обнаженной натурой. Когда он спросил, в чем дело, ему молча ткнули пальцем в объявление: «Провоз религиозной и порнографической литературы запрещается».

В зале с пропускными пунктами полутемно, жарко, душно. Кондиционеры не работают, присесть негде, туалетов нет. В аэровокзал входили благополучные, оживленные, улыбающиеся, весело болтавшие друг с другом иностранцы, но по мере стояния в еле-еле двигавшейся очереди разговоры, шутки и смех умолкали, на лицах появлялась угрюмая печать покорности или раздражения. Из вокзала выходила толпа истомленных ожиданием каких-то пришибленных людей. На Ленинградском шоссе, по которому я ехал из Шереметьево, попадался выщербленный асфальт. Рядом с новыми, высокими, красивыми домами ютились какие-то маленькие, старенькие домики, а то и вовсе пустыри, прикрытые забором. Улица напоминала челюсть старухи, у которой часть зубов выпала и только часть осталась.

Мне бросилось в глаза, что автомобилей мало, витрины магазинов скучные, блеклые, нет ярких вывесок, нет зелени и цветов. Не видно уютных кафе или вынесенных на улицу столиков, где так приятно отдохнуть, посидеть, выпить чашечку кофе. Прохожие, даже женщины, одеты преимущественно в темное: серое, черное, синее, коричневое. Вскоре после возвращения в Москву жена сказала, что надо сходить в домоуправление за мукой – в магазинах она теперь не бывает. Муку выдавали в каком-то темном подвале по спискам, по предъявлении паспорта и под расписку, кажется, по килограмму на душу. Я уже отвык от такой системы распределения. Стал перелистывать старые советские газеты, которые не читал в Париже. От них повеяло почти забытой скукой и официальщиной: обязательства, рапорты, фотографии и речи Хрущева.

17 апреля 1964 г. с большой помпой отпраздновали 70-летие Хрущева. Почти все было как при Сталине: торжественное заседание, речи руководителей КПСС и других коммунистических партий, выступления «представителей» рабочего класса, крестьянства, молодежи, интеллигенции; бесконечные «сердечные поздравления и добрые пожелания дорогому Никите Сергеевичу». Правда, стихов не читали и гениальным Хрущева все же не называли. Ему присвоили звание Героя Советского Союза, наградили высшими орденами Чехословакии, Румынии, Монголии, ГДР, Болгарии. Кажется, впервые звание Героя Советского Союза (а не Героя Социалистического труда) дали не за героический подвиг и даже не за какой-либо поступок, а просто «за выдающиеся заслуги», как подарок ко дню рождения. В общей сложности Хрущев стал обладателем четырех Золотых звезд. По их числу он, наконец, догнал маршала Жукова.

Звезду Героя Советского Союза Хрущеву вручал председатель Президиума Верховного Совета СССР Л.И. Брежнев. Он обнимал и лобызал юбиляра, говорил, что не может «скрыть своей радости и волнения» по случаю такого знаменательного события, отмечал «великие заслуги» Хрущева, и под бурные аплодисменты желал ему «и в дальнейшем так же плодотворно, с такой же кипучей энергией служить великому делу Ленина, добиваясь все новых и новых побед в борьбе за счастье народов, за мир, за коммунизм». Выступивший затем заместитель председателя Совета Министров СССР А.И. Микоян поведал о том, что благодаря невиданному повышению благосостояния советских людей «средним возрастом теперь у нас является 70 лет. Таким образом, мы сегодня отмечаем юбилей человека среднего возраста, находящегося, как сами видите, в расцвете своих сил и способностей». Хрущев благодарил и обещал работать и дальше, поскольку он полон сил и мало пользуется услугами врачей.

Летом я с друзьями отправился в очередной поход на байдарках по рекам и озерам воспетой Паустовским Мещеры. Заново привыкал к своей стране, снова слышал уныло-однообразный мат, на котором выражали свои чувства местные жители, свежими «французскими» глазами смотрел на пьянство, грязь, бездорожье, бедность. В сельских магазинах не было ни мяса, ни молока, ни колбасы, ни сыра. На полупустых полках стояли какие-то запыленные банки с малосъедобными «борщами-концентратами», плохонькие консервы «из частиковых рыб в томате» и большие трехлитровые бутыли с «березовым соком», то есть слегка подслащенной водой. Даже приличная водка попадалась не везде. Местные жители пили «сучок» – дешевую водку отвратительного вкуса, которую будто бы гнали из опилок. Иногда продавали сахар, манную крупу, серого цвета макароны или подсолнечное масло, которое продавцы разливали из большого бидона «в свою тару». Порой в магазинах встречалась селедка – ее заворачивали в обрывки старых газет: других упаковочных материалов не имелось. В качестве лакомства мы покупали засохшие, окаменевшие баранки или пряники, но за хлебом опять приходилось охотиться. Его привозили в магазины не каждый день, сразу выстраивались очереди – на всех не хватало.

И опять возникал проклятый вопрос: почему мы живем так дико, грязно, бедно, плохо? Почему наш народ, разгромивший Германию, создавший ракетно-ядерное оружие, первым пославший человека в космос, не может обеспечить себя хлебом или хотя бы построить чистые, а не загаженные до предела уборные?

В октябре 1964 г. Ефим Наумович защищал свою докторскую диссертацию о создании советского государства. Защита происходила в переполненном конференц-зале Института истории АН СССР. Я стоял в толпе, ожидая начала защиты, когда ко мне подошел мой хороший знакомый профессор В.З. Дробижев и шепнул на ухо: «Никиту скинули». В полном изумлении я воскликнул: «Не может быть! Откуда ты взял?» – «Подробностей не знаю, но сведения точные». После защиты Ефим Наумович рассказал, что перед началом заседания к нему подошел директор института и спросил: «У вас в диссертации есть цитаты Хрущева? Нет? Ну и хорошо». На следующий день мы прочитали в «Правде»: «14 октября с.г. состоялся Пленум Центрального Комитета КПСС. Пленум ЦК КПСС удовлетворил просьбу т. Хрущева Н.С. об освобождении его от обязанностей Первого секретаря ЦК КПСС, члена Президиума ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья».

Какие-либо комментарии отсутствовали. Не было даже обычной в подобных случаях передовой статьи. Она появилась только на следующий день под заголовком «Незыблемая ленинская генеральная линия КПСС». Имя Хрущева там не фигурировало, о «решениях Пленума ЦК КПСС 14 октября 1964 года» упоминалось только в одной фразе, как бы мимоходом, зато статья изобиловала пространными и невнятными рассуждениями о том, что «Ленинская партия – враг субъективизма и самотека в коммунистическом строительстве. Ей чужды прожектерство, скороспелые выводы и поспешные, оторванные от реальности решения и действия, хвастовство и пустозвонство, увлечение администрированием, нежелание считаться с тем, что уже выработали наука и практический опыт». Завершалась статья хорошо знакомыми со времени смерти Сталина, а затем и смещения Берии заверениями в «монолитном единстве» партии и намерениях осуществлять «коллективное руководство» – «величайшее политическое достижение нашей партии». Такие невразумительные фразы могли означать что угодно, но из них все-таки вытекало, что политических обвинений Хрущеву пока не предъявляют и врагом народа не называют.

Разумеется, никто из нас не поверил официальному сообщению о добровольной отставке Хрущева в связи с преклонным возрастом и ухудшением состояния здоровья. Все помнили, как всего полгода назад на юбилее Хрущева сам Хрущев и все присутствующие радовались его великолепному здоровью. Обсудив обстановку с Адо, Дементьевым, Язьковым и другими моими друзьями, мы пришли к выводу, что Хрущев, несмотря на все его недостатки, все же в наибольшей мере олицетворял курс на демократизацию общества. Видимо, теперь процесс демократизации замедлится или совсем остановится. Через несколько дней в доме друзей я встретил министра и члена ЦК КПСС, который не скрывал своей радости по случаю смещения Хрущева. Когда я спросил его, почему убрали Хрущева, он ответил: «Хрущев всем надоел. Это самодур. С ним невозможно работать. Входишь к нему в кабинет и не знаешь, кем оттуда выйдешь: останешься на своем месте или уволят».

От знакомых, связанных с работниками ЦК КПСС, мы довольно скоро узнали, что, видимо, еще со времени юбилея Хрущева против него начал складываться заговор, в котором участвовали Брежнев, Суслов и другие члены Президиума ЦК КПСС, а также руководители КГБ А.Н. Шелепин и М.Е. Семичастный. Когда Хрущев, отпраздновав свое 70-летие, уехал отдыхать в Пицунду, они под каким-то предлогом вызвали Хрущева в Москву, заменили его охрану и заставили отказаться от власти. Говорили, что неблаговидную роль сыграл наиболее близкий к Хрущеву Микоян, вместе с которым Хрущев отдыхал в Пицунде. Он будто бы уверил Хрущева, что дела требуют его присутствия в Москве. Вот что сам Микоян написал в своих воспоминаниях, опубликованных в 1999 г. – через 35 лет после смещения Хрущева: «Вдруг звонит Брежнев, вызывает в Москву на Пленум по сельскому хозяйству, запланированный на более поздние сроки. Сначала Хрущев недоумевал. Потом, повесив трубку, сказал: «Сельское хозяйство здесь не при чем. Это они хотят обо мне поставить вопрос. Ну, если все они против меня, я бороться не буду». Я сказал: «Правильно». Потому что как бороться, если большинство против него? Силу применять? Арестовывать? Не то время, не та атмосфера, да и вообще такие методы уже не годились. Выхода не было». Микоян как будто забыл, что в 1957 г. Хрущев вместе с ним, угрожая силой, устранил «антипартийную группу» Маленкова-Молотова-Кагановича, хотя она имела большинство в Президиуме ЦК КПСС.

Теперь опубликованы материалы, позволяющие более подробно выяснить, как действовали организаторы заговора против Хрущева. Сын Хрущева, Сергей, рассказал, что один из охранников заместителя Брежнева – Н.Г. Игнатова – с риском для жизни предупредил его о заговоре. Сергей сообщил об этом отцу и Микояну, но ни тот, ни другой не приняли эти сведения всерьез и отправились отдыхать в Пицунду. Когда Хрущев вернулся в Москву, на аэродроме его встретил глава КГБ Семичастный со своими людьми, которые тут же изолировали Хрущева. Ныне опубликованы краткие секретарские записи заседаний Президиума ЦК КПСС 13 и 14 октября 1964 г., на которых смещали Хрущева и заранее подготовленный к этим заседаниям доклад Президиума ЦК КПСС. На заседаниях Президиума председательствовал тот самый Брежнев, который на юбилее Хрущева очень просил его и впредь руководить партией и страной. Брежнев, Суслов, Косыгин, Шелепин и другие члены Президиума обрушили на Хрущева целый град обвинений. Главным из них было обвинение в самовластии, зазнайстве и самодурстве. Говорили, что «создалась нетерпимая обстановка, возник новый культ личности Хрущева». Он не дает никому возможности «высказать свое мнение; окрики, оскорбления». В заранее подготовленном докладе приводился впечатляющий набор эпитетов, которыми Хрущев награждал своих коллег по «коллективному руководству»: «Дурак, бездельник, лентяй, вонь, грязная муха, мокрая курица, дерьмо, говно, жопа», еще чаще он давал оценки просто матом.

«Другой Хрущев стал: В первую пятилетку вел хорошо себя. В последнее время захотел возвыситься над партией, стал груб», – говорили члены Президиума. – У него «много демагогического. Самомнение непомерное, мнение других товарищей ничего не значит». Прозвучали и политические обвинения. Хрущеву ставили в вину падение национального дохода, провал попыток догнать и перегнать США, создание совнархозов, «неудовлетворительные дела в деревне» и вообще «авантюризм в экономической политике». Шелепин подверг резкой критике внешнюю политику Хрущева: «Суэцкий кризис на грани войны. Берлинский вопрос – ваша позиция ущерб нанесла. Кубинский кризис – авантюра, жонглирование судьбами народа».

Член Президиума ЦК КПСС Э.С. Полянский упрекнул Хрущева: «Сталина поносите до неприличия», но другие эту тему не затрагивали. Все выступавшие (за исключением Микояна) требовали сместить Хрущева со всех постов. Хрущев ответил: «С вами бороться не могу, потому что с вами боролся с антипартийной группой… Не прошу милости – вопрос решен. Я сказал т. Микояну: бороться не буду, основа одна. Зачем буду искать краски и мазать вас? И радуюсь: наконец партия выросла и может контролировать любого человека. Собрались и мажете говном, а я не могу возразить. Чувствовал, что я не справляюсь, а жизнь цепкая, зазнайство порождала. Выражаю с просьбой об освобождении. Если надо, скажите, как надо поступить, я так поступлю. Где жить? Спасибо за работу, за критику». После этого Хрущева сместили со всех постов и фактически отправили под домашний арест – на подмосковную дачу. Произошел очередной государственный переворот по образцу тех, которые устраивал сам Хрущев, но в более мягкой форме, при соблюдении внешних приличий.

По советским меркам, с Хрущевым поступили гуманно – примерно так, как он сам поступил с маршалом Жуковым: не расстреляли, не посадили в тюрьму, а просто держали на даче под контролем КГБ. Ему положили пенсию, оставили кое-какие бытовые привилегии, но полностью устранили из политической жизни. Само имя Хрущева исчезло со страниц газет, из передач радио и телевидения. Те, кто раньше славословил Хрущева, постарались его забыть. Зато изруганный Хрущевым Жутовский, вместе с женой которого работала внучка Хрущева, через нее посылал Хрущеву к дням рождения поздравления и небольшие подарки, рисунки, книги. «Почему ты это делал?» – спросил я. Борис ответил: «Жалко его было. Сидит на даче, как в тюрьме». На свой последний день рождения, незадолго до смерти, Хрущев пригласил и Жутовского. В таких условиях Хрущев прожил 7 лет. При помощи сына Сергея он продиктовал и передал за границу очень интересные воспоминания в которых нарисовал живую картину жизни и деятельности советского руководства при Сталине и после его смерти. Он пересмотрел некоторые свои прежние взгляды и сожалел о своих ошибках, в том числе о злополучной выставке в Манеже, объясняя свои действия интригами секретатя ЦК КПСС Л.Ф. Ильичева. Умер Хрущев в 1971 году.

Сообщение о его кончине – несколько строчек мелким шрифтом, уместившиеся внизу газетной страницы – своей преднамеренной сухостью напоминало сообщение о смерти Пастернака. «Центральный Комитет КПСС и Совет Министров СССР с прискорбием сообщают, что 11 сентября 1971 года после тяжелой, продолжительной болезни, на 78 году жизни скончался бывший первый секретарь ЦК КПСС и председатель Совета Министров СССР, персональный пенсионер Никита Сергеевич Хрущев». Некролога по случаю кончины «персонального пенсионера» не было. В день похорон Хрущева на Новодевичьем кладбище объявили санитарный день. По воспоминаниям очевидцев, кладбище оцепили войсками, пропускали только родственников. Боялись демонстраций, но их не было. Жутовский нарисовал портрет Хрущева. Памятник Хрущеву, который сейчас стоит на Новодевичьем кладбище, по просьбе родственников создал при участии Жутовского скульптор Эрнст Неизвестный, которого Хрущев когда-то поносил на выставке в Манеже. В памятнике символически сочетаются черный и белый цвета.

Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy
- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky
- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy
- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/
- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky
- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив