Про любовь.

_madra_ — 20.05.2012 Навеяло просмотром классики итальянского кинематографа.

Весной 81-го года мы с маленьким Марком поселились в деревянном домике в маленьком городе, что называлось "на сто первом километре". В Москве, куда я вернулась из Якутии после второго ареста мужа, в квартире, где жили мои близкие, и где прошла вся моя жизнь до отъезда в ссылку, жить мне больше не полагалось, милиция устраивала проверки паспортного режима чуть ли не ежедневно, вернее, еженощно и порядком измотала моих родственников. Мужья наши, мой и сестры, сидели по политическим статьям, из мужиков остались семилетний племянник и полуторагодовалый Марк. Кое-как мы пережили ту зиму, а весной был куплен этот дом. Он оказался нашим пристанищем на следующие десять лет жизни, сюда из лагеря вернулся муж и там у нас родилось ещё двое детей.
Мы переехали туда в мае и первое лето было временем открытий, усваивания деревенских хитростей, привыкания к новой жизни. Очень многое для меня, человека абсолютно городского, было совершенно неизведанным.

Я очень хорошо помню первую машину дров, которую купила. Дрова свалили у ворот, надо было затащить их во двор, распилить, расколоть и сложить в поленницу, чтобы к отопительному сезону они хорошенько просохли. Соседи, что побогаче, нанимали пильщика с электрической пилой "Дружба", да и расколоть тоже можно было за умеренную плату, но у меня денег на это не было. В то первое лето ко мне приехала мама и очень мне помогала. У неё, в отличие от меня, был опыт деревенской жизни, были "зелёные" руки. Каждая травинка у неё была на своём месте и отвечала взаимностью на мамину любовь. И ещё помогала соседка тётя Лида из дома напротив, она меня почти удочерила. Она и сейчас жива, старенькая совсем, плохо видит, плохо ходит...
Дрова мы перетаскивали вдвоём с мамой, пилили на козлах двуручной пилой, потом кололи. Я научилась управляться с огромным колуном, а особенно хитрые сучковатые полешки ловко разбивала обухом при помощи железного костылика, их множество валялось возле железной дороги, Маркуша любил их собирать и называл "большими гвоздиками". Сейчас моя спина припоминает мне все эти упражнения, а тогда было хоть и трудно, но всё получалось - глаза боялись, а руки делали.
А Марк, совсем маленький, вертелся под ногами и ему было очень хорошо, потому что было солнце, зелёная трава и две пары рук, маминых и бабушкиных, всегда готовых подхватить, погладить, пожалеть, приласкать.
В общем, мы перетаскивали дрова. В тряпочных рукавицах, но всё равно перемазанные липкой и пахучей смолой, к которой мгновенно прилипала пыль и грязь. Тётя Лида говорила, что смолистая сосна хорошо горит, но лучше берёзовых дров всё-таки нет. У нас были разные - сосна, берёза, осина с зелёной корой и нежным и горьким запахом. Мы таскали и таскали эти приговорённые к сожжению деревья и гора их возле калитки таяла, а во дворе, наоборот, росла.
Время от времени мы останавливались передохнуть. Мама у меня была очень весёлым человеком. Жизнь у неё была трудная, трагическая, но так закалила её, что она научилась никогда не унывать. И очень часто мы с ней смешили друг друга, и хохотали вместе до слёз и колик. Почему-то запомнилось, как мы смеялись над собой и над этими неподъёмными брёвнами. Теперь я понимаю, что тогда это очень помогало мне не плакать. Мама помогала...
В одну из передышек к нам подошла поболтать тётя Лида. Мы ещё не были знакомы со многими другими соседями, всё это было впереди. Улица наша - обычная деревенская улица с одноэтажными избами, зелёная, пыльная, с непросыхающей даже в самую страшную жару огромной лужей. Машины проезжали очень редко, ну, может, одна в день, по дороге, разгребая пыль, бродили грязноватые куры. И прохожих тоже было мало.
Вдруг возле нас остановилась шедшая мимо пара, поздоровалась с тётей Лидой и с нами заодно. Я посмотрела на мужчину и просто замерла. Немного коренастый, но с фигурой красивой и стройной, в сером костюме и белой рубашке, с тёмными волнистыми волосами, зачесанными на пробор и назад и красиво растущими на висках. Глаза с искорками, пушистые ресницы щёточками, прямой нос, красивого рисунка рот, усы, которые ему очень шли, удивительной красоты подбородок и лицо одновременно мужественное и очень мягкое. Словом, передо мной стоял живой Марчелло Мастрояни. Я перевела взгляд на его спутницу и снова поразилась, на этот раз неприятно. Это была деревенская тётка, скорее даже бабка. Толстая, бесформенная, очень неопрятная, в засаленном кремпленовом плаще, с маленькими глазками за толстенными стёклами очков, с багровым одутловатым лицом, вместо интеллекта украшенным капроновым платочком. Она казалась вдвое старше этого красавца. После небольшого разговора выяснилось, что пара следует в баню, такой семейный поход. Красавец поулыбался нам, тётенька же выглядела очень угрюмой, ей совершенно не нравилось, что он тут улыбается направо и налево. Они отбыли, но не под ручку, а он впереди, она же, мелкой семенящей походкой шагах в двух-трёх сзади, как конвоир. Я осталась недоумевать, откуда у этой бабищи такой красавец сыночек и почему он ходит в баню с мамой. Большой вроде бы мальчик - лет сорока. Но тётя Лида быстро развеяла моё недоумение. На мой вопрос, кто это, последовал вполне исчерпывающий ответ: "Да Васька!" Оказалось, что этот красивый Васька был родом из Молдавии. У него и говорок был какой-то нездешний, с таким смягчением некоторых согласных, особенно "л". Каким-то ветром его занесло во Владимирскую область и он сошёлся с этой странной женщиной и поселился в её доме, который стоял от нашего через дорогу наискосок. Она кормила его, поила (отнюдь не колодезной водой), валяния его на улице в непотребном виде не допускала, наряжала, обстирывала и, по-видимому, очень любила.
При дальнейшем знакомстве женщина оказалась ещё более чудной. Сначала мне показалось, что она "приняла" меня, поняв, что я жду мужа из лагеря и не несу угрозы её отношениям с Васей, который от неё изрядно погуливал, но, как почтовый голубь, всегда возвращался. Заходила ко мне поболтать, но ни за что не соглашалась двинуться ни на шаг дальше прихожей. Стояла мрачной горой и бубнила что-то невнятное. Иногда начинала что-то рассказывать, но так косноязычно, что я не могла даже уловить темы её рассказов, а переспрашивать стеснялась. Потом началось совсем странное. Она скреблась в калитку поздно вечером с удивительными просьбами: например, разменять десять копеек по копейке или, в крайнем случае, по две. Потому что магазины уже закрыты и больше негде, а ей очень надо. Можно было бы предположить, что двушки нужны ей, чтобы позвонить, но телефонных автоматов у нас отродясь не водилось. Её же устраивал любой обмен, даже трёхкопеечные и пятачки. Я копеек не жалела, но потом с удивлением обнаруживала их подброшенными под свою собственную дверь. Как-то, рассказав тёте Лиде про эти манипуляции с монетками, получила вразумительное объяснение: "А это она колдует на тебя!" -"Зачем?!" - "Порчу насылает. Это она со всеми так, боится, что Васю уведут. Ты копеек не трогай, а то мало ли... Давай я возьму и вон, в кусты выкину." Оказывается, про её странности все знали и относились по-разному. Но, в основном, жалели. А она никого не впускала в свой дом и никого не любила, кроме своего Васи. Я не знаю, как и чем они жили. Похоже, печатное слово им было неведомо и вовсе их не интересовало. Кажется, телевизора в доме тоже не было. Я никогда не видела, чтобы наглаженный и благоухающий дрянным одеколоном Вася шёл куда-нибудь один. Всегда, в двух-трёх шагах за ним семенила она.

Васю никто не увёл. Он тот ещё был бездельник и никому не был особенно нужен. Они прожили в своём домике до конца 80-ых, пока она не умерла скоропостижно от инсульта, а Васю не прогнали её родственники, невесть откуда набежавшие. Хоронили её всей улицей. На похоронах весьма поистаскавшийся к тому времени Вася горько плакал...

И немножко фотографий того времени.

Наш дом и те самые, первые дрова:

Почему-то дети так любят перевёрнутый мир!

Наш первый котёнок, которого выбрал и "окрестил" Марк: взял одного из кучи кошачьей мелочи, которую принесла тёти Лидина кошка, бросил в таз с водой, гревшейся на солнышке для хозяйственных нужд и сказал: "Это наш Васька! Помыть надо!" Еле успели подхватить. Тоже, кстати, Васька.