Про деньги мешками и монтировку. Окончание.
blondzinko — 15.03.2016 Сижу зажмурившись, думаю про разные вещи. Что два часа уже давно прошли, а Иван Петрович так за мной и не приехал. Что глупо сидеть на мешках с деньгами и пустыми руками в варежках. И что я ни от кого не убегу в своих валенках 45-го размера. А Иван Петровичу тяжело будет без меня рыбу продавать. Он же нервный, на людей с монтировкой бросаться будет.Что-то на меня никто не бросается, подумала я. Потом еще немножко подумала про монтировку, аккуратно открыла глаза и посмотрела сквозь лобовое стекло на темную темную ночь.
Никого не было.
Никому-то я не нужна. Даже грабителям. Никому не хочется ночью в пургу по степи ходить и у одиноких безоружных дамочек деньги отбирать.
И даже Ивану Петровичу не нужна. Сидит себе, небось, в теплой каморке с охранником, чай пьет. Ждет, когда утро настанет, чтобы позвонить какому-нибудь дежурному аварийному тягачу. А я даже не знаю, до скольки надо считать, чтобы наступило утро.
И тут рядом со мной, совсем совсем близко, прямо у моей правой ноги раздался вой. Страшный волчий вой. Он был такой близкий и такой ужасный, что я сначала подпрыгнула. А потом у меня вывалилось сердце прямо на мешки с деньгами. А потом отвалились руки и ноги.
Волк сидел возле моей дверцы и выл на невидимую мне луну. А я думала о том, что вот он сейчас навоется, потом услышит, как я дышу и станет подпрыгивать и хвататься лапка за ручку, пытаясь открыть дверцу.
А ее так легко открыть! Надо только допрыгнуть и нажать лапой на сломанную ручку!
Волки сильные и здоровые. И голодные. Мой так точно голодный. Он допрыгнет. И откроет.
Вот сейчас он начнет царапать когтями по железу и я закричу.
Я зажала рот рукой, а волк вдруг стать выть перед самой машиной. Умный волк, подумала я, чего зря в кабину ломиться. Он сейчас начнет подпрыгивать, чтобы заглянуть и посмотреть, есть ли кто там.
Я смотрела в черное лобовое стекло и видела страшную волчью пасть. И зубы. Он были такие огромные и острые, что могли запросто перекусить мою бесполезную монтировку.
Эта дурацкая волчья морда все стояла и стояла перед моими глазами, а вой все продолжался и продолжался.
Это было невыносимо в конце концов! Я не могла больше дрожать и не не дышать, и думать о том, как эти огромные зубы будут грызть меня!
Сколько этот дурацкий волк будет ходить вокруг моей машины и выть на свою дурацкую луну!
Я не могу это больше терпеть в конце концов!
И я закричала. Так громко, как только могла.
Белый кооооооооонь, белый конь я тебя потеряяяяяяяял …
Потом зажмурилась, вспомнила, что Иван Петрович говорил сидеть тихо, и закричала еще громче
Белый кооооооооонь от меня по степи ускакал
Белый конь, белый конь потерял я коняяяяяяяяяяяяяяяя…
И так мне стало жалко вдруг этого коня, который потерялся ночью в степи.
Кругом белый снег, и конь тоже белый, никто его не может найти. И он уже никогда не увидит своего хозяина.
И я кричала еще громче, чтобы не заплакать от жалости к этому коню, вот такая я жалостливая.
Я, наверное, сто раз прокричала эти три строчки, потому что все остальные забыла и не хотела вспоминать.
Потом попробовала взяться за «Четвертые сутки пылают станицы». Но петь про огонь и страдания поручика Галицина было как-то не к месту, и белый конь опять вернулся в мой репертуар.
Я сорвала голос, мне было жарко, и я не услышала, когда волк перестал выть. Зато я вспомнила строчку про хозяйку корчмы, вдохновенно размахивала руками и отбивала ритм валенками по мешкам.
А Ивана Петровича все не было и не было.
Он вернулся через шесть с половиной часов.
Сначала он заблудился, когда шел на цементный завод. Все-таки метель и темно. И дорога незнакомая. Потом долго будил охранников, которые и не спали вовсе, а смотрели телевизор в теплой будке и не слышали, как в ворота стучит Иван Петрович. Потом они долго думали, кому бы трезвому позвонить. А Иван Петрович все набирал свой домашний номер, чтобы сообщить жене, что с нами все в порядке, просто мы опаздываем случайно.
Но жена его уже наварила борща и напекла котлет. А нас все не было и не было. И тогда она стала звонить в гараж. Потом в скорую. И даже на пост ГАИ на въезде в город смогла дозвониться. Потому что она уже волновалась.
И телефон ее был все время занят. Иногда она заходила на кухню, опять ставила греть борщ и котлеты, смотрела в окно и возвращалась к телефону.
Так Иван Петрович и не смог до нее дозвониться. Чтобы сказать, что с нами все в порядке. И она продолжала бояться нехорошего.
Потом охранники отправили Ивана Петровича в деревню – как выйдешь за ворота, направо, километра три, а там пятый дом от колодца - за трезвым бульдозеристом. И он, сколько шел в темную ночь, столько переживал за меня. И немножко за деньги.
Но трезвый бульдозерист уехал на выходные к теще, и поиски пришлось начинать сначала. Все это было так долго и бессмысленно, что Ивану Петровичу тоже хотелось кричать и выть на луну. Но он все равно справился и приехал за мной на каком-то огромном бульдозере. Наверное, это был бульдозер. И вытащил нашу несчастную фуру на ровное место. А потом отсыпал пьяному уже сто лет бульдозеристу полмешка денег и взял с него обещание доехать живым до своей деревни.
А потом мы приехали домой к Ивану Петровичу. Его жена долго на нас ругалась. И это было так здорово, потому что потом, когда она перестала плакать, мы ели борщ с котлетами и пили горячий чай. У меня болело горло, и я шепотом рассказывала про волка, а Иван Петрович про то, что надо фуру гнать в ремонт, а то можно попасть в историю.
С тех пор я очень люблю борщ. Борщ – это когда тебя ждут и тебе есть куда возвращаться.
А когда Малинин своим красивым голосом поет про белого коня, я всегда представляю себе, как огромный белый волк бежит по снежной степи на цементный завод.
|
</> |