Про бан-политику

maysuryan — 26.07.2018
Так происходило забанивание жирондистов 31 мая — 2 июня 1793 года во французском Конвенте

Меня снова покритиковали заодно с уважаемым Антоном Лазаревым anlazz за неправильную бан-политику.
Мол, я никого не баню (на самом деле, это не совсем так — спамеров немедленно баню, и авторов совсем уж провокационных призывов типа "бей ж&дов, спасай Расею" тоже). Хорошо, отвечу в очередной раз.

1. В принципе, никакую идею, никакой лозунг нельзя "забанить". Если запретить его в откровенном виде, он явится в виде прикровенном, обернувшись слоем сахарной ваты. Например, Ельцин, ещё будучи членом ЦК КПСС, формально не выступал за многопартийность. Он выступал за "дискуссию о многопартийности". То есть, если запретить "правый уклон", он перейдёт на позиции "примиренчества с правым уклоном". Если запретить примиренчество — оно обсахарит свою пилюлю с ядом ещё одним сладким слоем, только и всего.
В позднем СССР в легальной печати присутствовали антикоммунисты, монархисты, либералы и чёрт знает кто ещё — только все в обсахаренном и насквозь фальшивом виде. Хрестоматийный пример: монархист Василий Шульгин в 60-е годы умудрялся вести монархическую пропаганду в СССР, публикуя свои статьи в "Правде" (например, номер от 1-10-1961), "Известиях" и с широкого киноэкрана. Конечно, это была монархическая пропаганда, засахаренная и замаскированная в десять слоёв мёда, но тем не менее... "Коммунист" Владимир Солоухин в 70-е годы открыто таскал на пальце золотой перстень с изображением царя Николая II, и тоже маскировал этот явный монархизм десятью слоями фальшивых слов. К чему-то хорошему всё это привело?

2. Троцкий называл революцию полемикой, вышедшей на улицы и площади. Полемикой, которая вовлекла в себя весь народ. Многие неверно понимают эту фразу, как нечто вроде академической дискуссии на улицах. Нет, эта полемика — такая полемика, которая может кончиться (и даже запросто кончается, по общему правилу) физическим уничтожением одной из полемизирующих сторон. Оружие критики, свободно переходящее в критику оружием. Тем не менее это полемика... Кстати, то же самое часто можно сказать и про контрреволюцию. Те, кто застал эпоху перестройки, наверняка помнят яростные дискуссии, которые кипели тогда на площадях, между "демократами" и "патриотами". Вот только левых в чистом виде тогда на улицах было маловато, как-то они за 70 лет разучились спорить... Может быть, слишком часто облегчали себе работу баном? :)
В своём уютненьком вы можете банить тех, кто вам не нравится, и создавать для себя приятную тепличную обстановку, но как вы это сделаете, когда придётся выйти из затхлой оранжерейки на площадь? Или там, брюзгливо втянув носом воздух, вы разочарованно скажете, по примеру либералов (которые сейчас в своих бложиках, кстати, банят всех и каждого за малейшее несогласие с ними), что народ не тот, страна не та, мир не тот, и вы удаляетесь обратно, в башню из слоновой кости, в ожидании лучших времён?
А чтобы понять, какова она, "полемика, вышедшая на площадь", т.е. революция, приведу в заключение отрывок из романа «Мятеж» Дмитрия Фурманова, который я пару лет назад уже как-то приводил ко дню рождения писателя. Но он даёт понять, что это такое...

"Как её взять в руки, мятежную толпу? Как из этого официального доклада построить агитационную речь, которая нам сослужила бы службу?
Прежде всего — перед лицом мятежного собрания надо выйти как сильному: и думать, мол, не думайте, что к вам сюда пришли несчастные и одинокие, покинутые, кругом побитые, беспомощные представители жалкого военсовета, — пришли с повинной головой, оробевшие... Может быть, и не прочь они толкнуться к вам за милостью, за прощением? О нет. К вам пришли делегаты от высшей власти областной, от военсовета, у которого за спиной — сила, который вовсе не дрогнул и пришёл сюда к вам не как слуга или проситель, а как учитель, как власть имеющий. Он вам открыто заявит свою волю, непоколебленную волю военсовета.
Словом — выступать надо твёрдо, уверенно, как сильному, и без малейших уступок, колебаний. Это первое: твёрдо и не сдаваясь в основном.
А второе — не выпускать ни на одно мгновенье из-под пытливого взора всю толпу, разом её наблюдая со всех сторон и во всех проявлениях: говорить — говори, но и слушай чутко разные выкрики, возгласы, одобрения или недовольства, моментально учти, отражают ли они мнение большинства или только беспомощные попытки одиночек. Если большинство — туже натягивай вожжи; если одиночки — парализуй их вначале, спрысни ядовитой желчью, выклюй им глаза, вырви язык, обезвредь, ослепи, обезглавь, разберись в этом вмиг и, поняв новое состояние толпы, живо равняйся по этому её состоянию — то ли грозовеющему, то ли опавшему, смягчённому, теряющему - чем дальше, тем больше — первоначальную свою остроту. А как только учтёшь, поймёшь — будь в действии гибок, как пантера, чуток, как мышь.
Если нарастает, вот она, близится гроза, чуешь ты её жаркое близкое дыханье, — зажми крепко сердце, жалом мысли прокладывай путь — не по широкой дороге битвы, а окольными чуть приметными тропками мелких схваток, ловких поворотов, неожиданных скачков, глубоких, острых повреждений, иди — как над ревущими волнами ходят по зыбкому, дрожащему мостику, остерегайся, озирайся, стремись видеть враз кругом: пусть видит голова, пусть видит сердце, весь организм пусть видит и понимает, потому что кратки эти переходные мгновенья и в краткости — смертельно опасны. Кто их не понимает, кто в них не владыка — тот гибнет неизбежно. Когда же минуешь страшную полосу, когда чуть задумаются бешеные волны нараставшего гнева толпы, задумаются, приостановятся и глухо гудящей, тяжкой зыбью попятятся назад, — смело уходи с потаённых защитных троп, выходи на широкую, на большую дорогу. Но — ни гу-гу. Чтоб никто не приметил, — ни в голосе твоём, ни в слове, ни по лицу твоему взволнованному, — как по тайным тропкам минуту назад скрывался ты от грозно ревевшей, близкой катастрофы. Кроме тебя одного, этого никто не должен видеть и знать. Разомкнулись тучи, миновала чёрная беда, нет больше опасности мгновенного взрыва, толпа постепенно остывает, нехотя и медленно отступает сама под напором твоих убеждающих, крепнущих слов. Не прозевай этого кризисного, чуткого момента, не упусти. Всё туже, всё туже навинчивай на крепкую ладонь эту тонкую невидимку-узду, на которую взял уверенно обезволенную, намагниченную толпу. Возьми её, пленённую тобой, возьми и веди, куда надо. Веди и будь лицом к толпе, и смотри, смотри по-прежнему пристально и неотрывно ей прямо в мутные глаза. Ни на миг не отрывайся от охмелелых, свинцовых глаз толпы, читай по ним, понимай по ним, как ворочается нутро у ней, у толпы, что там у ж е совершилось, ушло невозвратно, что т е п е р ь совершается в глубине и что совершиться д о л ж н о через минуты. Просмотришь — будет беда. Твой верный твёрдый шаг должен командой отдаваться в сердце намагниченной толпы, твоё нужное острое слово должно просверлить толстую кору мозгов и сделать там свою работу. Так надо разом: будь в этих грозных испытаньях и непоколебимо крепок, подобно граниту, и гибок, и мягок, и тих, как котёнок.
Это запомни — во-вторых.
В-третьих, вот что: знай, чем живёт толпа, самые насущные знай у ней интересы. И о них говори. Всегда надо понимать того, с кем имеешь дело. И горе будет тебе, если, — выйдя перед лицом мятежной, в страстях взволнованной толпы, ты на пламенные протесты станешь говорить о чужом, для них ненужном, не о главном, не о том, что взволновало. Говори о чём хочешь, обо всем, что считаешь важным, но так построй свои мысли, чтобы связаны были они с интересами толпы, чтоб внедрялись они в то насущное, чем клокочет она, бушует. Ты не на празднике, ты на поле брани, — и будь, как воин, вооружён до зубов. Знай хорошо противника. Знай у толпы не одни застарелые нужды, — нет, узнай и то, чем жила она, толпа, за минуты до страстного взрыва, и пойми её неумолчный рокот, вылови чёткие коренные звуки, в них вслушайся, вдумайся, на них сосредоточься. Мало того, чтобы зорким взором смотреть толпе в хмельные глаза и видеть, как играют они, отражают в игре своей внутреннюю бурю. Надо ещё понимать, отчего разыгралась она, какие силы вызвали её на волю, какие силы заставят утихнуть. И какой бы ты ни был мастер — никогда не возьмёшь на узду толпу чужими ей делами, интересами, нуждами. Можно взять и чужими, но докажи ей сначала, убеди, что не чужие это, а собственные её интересы. Тогда поймёт.
Потом, в-четвёртых.
Глянь на лица, всем в глаза, улови нужные слова, учуй по движеньям, пойми непременно и то, как передать, как сказать этой толпе слова свои и мысли, — чтобы дошли они к ней, проникли в сердцевину, как в мозг кинжал.
Если в тон не попал — пропало дело: слова в пространство умчатся, как птицы. В каждую толпу только те вонзай слова, которых она ждёт, которые поймёт, которые единственны, незаменимы. Других не надо. Другие — для другого времени и места, для другой толпы.
А вот тебе пятый совет, вовсе неожиданный:
— Польсти: з д е с ь это надо!
Не забывай того, что волнуется перед тобой не рабочая масса, которой можно и надо прямо в глаза сказать серьёзную, суровую правду, — там её поймут. И пусть будет от того стократ тяжелей, но им враз нельзя не сказать эту горькую правду. Крепостная толпа — не такая. Эту с р а з у правдой суровой не возьмешь.
Ты скажешь эту правду, скажешь всю, но не сразу — потом. Скажешь тогда, когда их мысли и сердца будут обмаслены мёдом лести, когда гладко сможет войти к ним правда — жёсткая, сухая, колючая. Они её смогут принять только незаметно для себя, как больной — лекарство в пилюле. Для т а к о г о конца, для своей цели — примени и это средство: нужную дозу лести. И оно пойдёт на пользу, искупится, окупится. Само по себе ни одно средство ни хорошо, ни плохо, оно оценивается только по достигнутым результатам. Не слюнявь, иди к цели. Ты скажи мятежникам такое, ч т о они любят слушать, от чего тают их сердца, от чего опадает их гнев, расползается-ширится доверчивость, пропадает подозрительность, настороженность, недоверие к тебе и твоему делу. А тогда — бери голыми руками. Знаешь — как следователь: он сначала вопросами пятого порядка отвлечёт и усыпит твою бдительность и недоверчивость, а потом, когда распояшешься и обмякнешь, — сам скажешь начистоту, если сам ты не кремнёвый. А какая же толпа — кремнёвая? Буйство — это не сила, буйство только разгул страстей.
Вот тебе все советы.
В последних, так сказать, на разлуку только два слова: когда не помогают никакие меры и средства, всё испытано, всё отведано и всё — безуспешно, — сойди с трибуны, с бочки, с ящика, всё равно с чего, сойди так же смело, как вошёл сюда. Если быть концу — значит, надо его взять таким, как лучше нельзя. Погибая под кулаками и прикладами, помирай агитационно! Так умри, чтобы и от смерти твоей была польза.
Умереть по-собачьи, с визгом, трепетом и мольбами — вредно.
Умирай хорошо. Наберись сил, всё выверни из нутра своего, всё мобилизуй у себя — и в мозгах и в сердце, не жалей, что много растратишь энергии, — это ведь твоя последняя мобилизация! Умри хорошо...
Больше нечего сказать. Всё."

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив