Последний звонок

В моей ленте — почти сплошь взрослые люди и матери-отцы.
И все в один голос говорят:
— Дети, особенно подростки, — в жутчайшем стрессе. Мальчики — в накрутке «если не сдюжишь — пойдешь в армию». Вокруг неспокойно и давяще. Гонка за пятерками сводит с ума, по крайней мере — сильно бьет по нервам.
Человека, говорят мои френды, школа не видит. И общество не видит. Никто не держит эти души бережно в ладонях. Дети одиноки и под многосторонним гнетом.

Никто. Ни один человек не сказал сегодня в моей ленте, что мальчик сволочь и убийца.

Тогда как, я думаю, все согласятся, что в 15 лет мальчики бывают вполне уже себе мерзавцами и отморозками.
Но по поводу вот этого трагического происшествия — все говорят: очень, очень жалко жертв.
Но очень жалко и мальчика — убийцу.

В нем все видят жертву (причем, не домысливая даже, — травили ли его, занижали ли оценки... — просто по факту: пятнадцатилетний мальчик-отличник в школе с ружьем и поехавшей крышей — это жертва....

Мой личный мальчик все спрашивает, зачем я так настойчиво училась в школе. Его девочка учится там же — и их отношения почти сошли на нет, ибо у девочки совсем нет времени ни на что. Девочка до полуночи делает уроки, потом встает в пять утра, чтоб ехать в школу.
— Зачем это? — вопрошает мой мальчик.

Я говорю, зачем. Но получается малоубедительно, потому что я и сама не убеждена.

Прочитала, что московский стрелок перед допросом попросил печенья и привести учительницу литературы, с которой у него-де был спор, чего в мире больше — добра или зла.
Ну, журналисты и соврут — недорого возьмут.

Но я была преподавателем и сейчас в сети есть мои бывшие студенты, и мы общаемся, и ...

И я с грустью думаю. Вот когда я была школьницей и студенткой — у меня было, допустим, 20-30 учителей. Это было уникальное время моей жизни, это были уникальные отношения, многие фразы и поступки этих людей запоминались, все было так ярко и выпукло, так ВАЖНО — еще и потому, что юность же. В юности ВСЕ ВАЖНО.

У учителя и преподавателя «вас много — а я одна». Ежегодная текучка. У вузовского препода — ежегодно мимо проходят сотни студентов.

И мне, в роли ученика, было очень обидно, что для тебя это важно, а для него — ну, он тебя и не помнит через полгода. И слов своих не помнит. Это для тебя «март третьего курса» — каждое слово с большой буквы и с восклицательным знаком. А для него — ну март. Ну март пятнадцатого года беготни по кругу...

Взрослому человеку трудно вспомнить это состояние, когда каждый день — штучный. Уникальный. Когда все так важно, каждая интонация собеседника.

Я, наверное, была неплохим преподавателем (я старалась, честное слово), но никогда не знаешь, каким ты запомнился ученикам. Что про тебя помнят, какие слова. Какой ты был со стороны.

Читаю на сайте «Комсомолки» обсуждение трагедии с московским школьником, убившим из отцовского ружья учителя и милиционера. И вроде как немножко схожу с ума. Девяносто процентов комментаторов сходу сочувствуют юному убийце и винят учителя. В чём винят? А в том, что учитель. Учителя, оказывается, все козлы. Вечно нас мучат. Сволочи. Мы их ненавидим. Бедный мальчик, довели. Сволочи. Этот учитель, гад, о себе возомнил. Да, они все такие. Вот у моей сыначки... а вот моя доца...

Взрыв шаблона. Я думал... То есть я вообще как-то не думал, что об этом, оказывается, надо думать...

Подозреваю, что где-то рядом с учителями среди врагов народа у них врачи. Вот уж кто мучит так мучит. Сволочи. Вечно очереди. Лечить не умеют. Падлы, суки, убивать, ненавижу.

А друзья народа, догадываюсь, — это банковские клерки, риэлторы и продавцы гаджетов в кредит. Клёвые ребята, рабочие муравьи, соль земли.

И как это чудесно рифмуется с давешним заявлением правозащитницы Бароновой насчёт того, что учителя, врачи и «погонники» раковая опухоль России. А говорят, наш рабский народ чужд передовых идей. Не чужд!
Мама, мама.

Всё-таки наше общество не такое кровожадное, как раньше. Годы либеральных реформ не прошли даром. Продолжаю читать отклики людей на школьное убийство, вижу много однотипных комментариев: «Жалко пацана. Загубил жизнь и себе, и своим родным и родным убитых...»

Обратите внимание на иерархию. На первом месте «себе». На последнем — терпилы. Это означает, что люди бессознательно ассоциируют себя с убийцей. Не с убитыми, не с родственниками убитых, нет. С «победителем». Устал, разнервничался... может случиться с каждым... (К вопросу о легализации оружия.)

Не успело смолкнуть эхо выстрелов в московской школе, как мы услышали знакомую мелодию — лейтмотив нескончаемой оперы «Бдёж»: «усилить-повысить-обеспечить». Уже обещана проверка мер безопасности во всех школах и можно не сомневаться, что в самом ближайшем будущем нас ждут новые шаги на пути окончательного стирания грани между школой и тюрьмой. Хотя, казалось бы, уж после этой-то истории всем должно быть очевидно, что «школьная охрана» — это чистая фракция дармоедов и профессиональных бездельников, абсолютно бесполезных в случае сколько-нибудь реальной опасности. Если подросток входит в родную школу с двумя винторезами (которые, ну хоть убей, под полой не спрячешь) и охранник не может его остановить — что он там вообще делает? Тем не менее все ответственные лица преисполнены решимости усилить сей никчемный институт, так что вскоре можно ожидать тотальных шмонов всего обучаемого контингента. Можно не сомневаться и в том, что нам в очередной раз расскажут про то, что «насилие на экране порождает насилие в жизни» по всем законам симпатической магии.

Школьник-отличник убивает двух профессионалов, и они будут представлены к наградам? Я чего-то не понимаю, это произошло не в районе боевых действих, не в горах Кавказа, против полицейских действовал школьник, а не боевик, и два профессионала были расстреляны. И тут же мэр Москвы Собянин начинает проверки всех школ Москвы, а за этим последуют проверки всех школ России.
Как я понял по информации, профессионалом оказался охранник, который вовремя нажал кнопку, а вот полицейские профессионально не смогли выполнить свою работу. Так за что им награда? За то, что один был ранен, а второй убит?
Я не был участником данного происшествия, но по информации из СМИ видно, что полицейские действовали совсем не профессионально. Были ли они в бронежилетах, вот еще один вопрос?
Во время службы в армии я два раза участвовал в освобождении заложников, нам противостояли воооруженные группы совсем не школьников. Никто из участников операции по спасению заложников не был представлен к госнаградам, да и не за награды мы выполняли свою работу. Действовали всегда по обстановке, решительно и быстро. Оба случая прошли без выстрелов и без жертв. Заложники были спасены.

Тут сейчас по всем каналам поют, что во времена СССР с доступом к оружию было сложнее.
Это — неправда. С доступом к оружию было проще.

Во-первых, до 60-х годов охотничье оружие в СССР продавалось вообще свободно, никаких разрешений, никаких лицензий. Поэтому в деревнях в каждом втором доме была двустволка. Естественно, никто их никуда не сдавал, когда ввели разрешения и лицензии.

В конце 80-х когда я занимался борьбой с браконьерством мы чуть ли не на каждом выезде конфисковывали по незарегистрированному ружью. Естественно никаких сейфов. Держали эти ружья где-нибудь в чулане или под кроватью. И, наверняка, дети знали — где.

Кроме этого, существовала мощнейшая система военно-патриотического воспитания молодежи и курс НВП в школах. То есть вот лично меня уже класса со второго начали целенаправленно учить работать с оружием в клубе юных моряков во дворце пионеров. Я туда вообще-то пришел с парусами и секстаном учиться работать, но мне заодно и пневматику в руки дали.

А в чуть более старшим возрасте — и мелкашку. В десятом классе мы ездили на стрельбище и стреляли там из настоящего автомата.
И у любого мужика, у которого было дома охотничье ружье, не возникало ни малейших сомнений, что сына надо таскать на охоту лет с двенадцати.

Поэтому в шестнадцать лет у сына охотника не могло возникнуть мысли «интересно, как выглядит смерть». Потому что он к этому возрасту эту смерть сто раз видел. Смерть зайчика, смерть уточки. В 10-12 лет это производит достаточно сильное впечатление и на людей экстраполируется довольно легко. До сих пор помню того несчастного кулика, которого один из отцовских приятелей подстрелил в байдарочном походе, а потом добивал о металлическую оковку на носу байдарки.
И, кстати, если у дверей школы тогда кто и стоял, то сами школьники с повязками дежурных. Класса, по-моему, чуть ли не с пятого начиная, по очереди.

То есть для того, чтобы сформировать у детей правильное отношение к смертельно опасным вещам (каких вокруг нас — весь окружающий мир), надо эти вещи давать им в руки. Под контролем взрослых, естественно. Лучше в коллективе, где на десять взрослых приходится один-два подростка. Потому что видеть как взрослые обращаются с этими предметами сами — тоже необходимо.

Наверное, будь я настоящий русский интеллигент, я бы начал тут с пафосом и серьезным видом излагать, что, мол, откуда взяться этому самому художественному вкусу, когда пресловутый закон о защите рыбы от сырости детей от информации отсекает всю сколько-нибудь стОящую литературу, в том числе всю детскую классику. И что настоящая литература (как и прочие виды художества) действует на читателя совершенно непредсказуемым образом — и тем, собственно, отличается от назидательных нравоучений, действие которых предсказуемо и строго равно нулю. Что подлинное искусство побуждает человека к развитию и самореализации, но бессильно при этом определить сторону, в которую он будет развиваться (как в том анекдоте про плакат в офисе «Если решил что-то сделать — сделай это прямо сегодня!»). Что школа и вообще всякое институциализированное обучение может передавать знания, но бессильно передать ценности. Что...

Но помилуй бог, кому все это говорить?