Осколки - взгляд изнутри (2 часть)

sheina_efros — 21.08.2015 - Интермедия: Закулисье мира -

Дом на холме отличался не только своей несколько странной формой, совершенно не устраивавшей окружающих (если бы, конечно, окружающие жили по соседству, но по непонятным для них причинам близкого соседства не происходило), но прекрасными розами, окружившими его со всех сторон живой изгородью. Розы были любовью, заботой и гордостью Ильды. Розы и старший брат, ради которого, благодаря которому и по замыслам которого, был и построен этот дом. Самое сложное – переезд, тщательно исключался из памяти Ильды, потому что брат по своей болезни на улицу не выходил, света не переносил и впадал в панику, больше похожую на приступ безумия при одной только мысли о переезде. Старший желал перенестись в новый дом незаметно для себя и окружающих и в своей версии переезда придерживался этого варианта, но Ильда, применив силу (а женщина она была статная и руку имела тяжелую), надев на него маску для сна, укутав одеялом, перевезла брата в багажнике своего внедорожника.

Как бы там ни было, на новом месте Старшему стало лучше, сам дом помогал ему осваивать всё новые и новые свои пространства, открывая двери и дверцы в самые потаенные комнаты и закутки. Что там таилось, Ильде было неизвестно, во всяком случае, предположениями она ни с кем не делилась, отличаясь угрюмым характером и мрачной молчаливостью. Поэтому улыбка, с которой она в это утро произнесла: «Рада видеть Странника на пороге своего дома,» - больше походила на расщелину в скале, но фраза, обязательная в данном случае того требовала. Никогда не знаешь, какие известия принесет Странник, да и вообще не любила Ильда стука в свою дверь.
-Мир тебе и твоему дому. Оставим, Ильда, всю эту чепуху, мне нужна помощь, - в голосе Странника что-то странное почудилось Ильде, картины, одна страшнее другой пронеслись покадрово в голове, спотыкаясь друг об дружку.
-После всего ты просишь помощи? Оставь нас в покое. Оставь его в покое.
-Как он?
-Спасибо, хорошо.
-Выходит?
-Нет. А что ты хотела? Чтобы он пел и танцевал под луной от радости, после того как ты ушла? Как ты вообще смеешь сюда приходить и еще о чем-то просить?
-Хорошо, Ильда, я уйду. Об одном прошу – скажи Старшему, что я приходила. Просто приходила.
-Хорошо, я скажу.
-До свидания, Ильда.
-Доброй дороги тебе, Странник, - Ильда на ватных ногах, но с некоторым облегчением проводила незваного гостя до порога.
Глухо ухнула сова где-то за домом. Сумерки скрыли в себе Странника, но не беспокойство, прочно ухватившее Ильду.
-Ну, зачем она приходила!
Здесь стоит заметить, что Странник был особой женского пола, но по малопонятным причинам ритуал требовал обращения в мужском роде – Странник.
Ночь предъявила свои права на окрестности, и вскоре весь дом погрузился в ее благословенную тьму…

-Скажи-

И служил Иаков за Рахиль семь лет, и они показались ему за несколько дней,
потому что он любил ее.
Бытие, 29, 20

-Расскажи мне…
-О чем же?
-Не о чем, а о ком. Ты знаешь. Расскажи, как ты ее увидел.
-Осень в тот год стояла необыкновенная. Казалось, что само солнце спустилось на землю, расцветив деревья золотом и багрянцем, развесив алмазы росы на паутинках, чтобы отразится в них тонкими ослепительными лучиками. Видно этот блеск и сделал мое зрение таким острым, потому что увидел я то, что раньше не замечал. Знаешь, это только постороннему кажется, что он знает, за что и в какой момент один человек полюбил другого. Нет, солнышко, ни за что полюбить нельзя – просто отблеск солнца в волосах, тень от ресниц на изможденном бледном лице - и ты понимаешь, что пропал. Конечно, ты отбрасываешь эту мысль, пытаешься задавить чем-то другим, но это даже не мысль, это – свершившийся факт, а факт забыть невозможно, ведь он стоит перед тобой, и ты знаешь, что твое сердце теперь принадлежит другому человеку, и что отдал ты уже не только сердце, но и всё, что у тебя есть – душу, мысли, планы, мечты, все самое ценное, все, что прятал от других…

-Все свои сокровища…

-Да, все свои сокровища. А взамен она дает тебе крылья…

Мужчина вздохнул. Ведь как расскажешь, что эта любовь переполняет его и, не имея исхода, режет его тело на мелкие кусочки, что память его превратилось в чувство, а он – орган это чувства – каменеет в мучительных судорогах бессонными ночами, заглушая свои крики подушкой. Ведь любовь не только отдаешь, надо, очень надо, чтобы ее брали, забирали всю до капли, оставляя тебе тревогу, такую мучительную и странную, что ты совершаешь непоправимое – позволяешь своей женщине уйти
О каких крыльях можно говорить?
Откуда – крылья?
Стань ветром, солнечным светом, влажной землей…
Но не будь никогда одинокой птицей, с тоской глядящей на землю из пустоты неба…

- Дом на холме -

Дом на холме загрустил. Он поскрипывал, постанывал, тосковал. Ему было душно и скучно. Разматывая, словно старый свитер, нити истории, мы как-то совершенно о нем забыли, отодвинули за край реального мира в мир сказочный и невозможный. Однако именно дом на холме имеет полное право на бытие, ведь все наши нити, так или иначе, ведут к нему. Ведь не могли же мы его попросту выдумать? Ведь, где-то должны расти розы, осыпая свои лепестки под тяжестью пчел.

Итак, признаем за домом на холме право на существование, а признав, незаметно войдем в него вслед за Алексом и узнаем об одном разговоре, который очень заинтересовал дом, приободрил и вселил в него надежду.
-Зачем тебе это нужно? – Старший посматривал на сына уставшими глазами.
Алекс молчал.
Старший вздохнул.
-Ладно, ты понимаешь хотя бы, чем это может кончиться?
-Да, но если ты мне не поможешь, я сделаю все сам.
-Угу, и кончится всё быстрее и хуже. – Старший задумался. – Так чего ты добиваешься?
-Женюсь я на ней.
Старший удивленно взглянул на сына и закричал:
-Ильда! Ильда! Иди скорее сюда! Мальчик хочет жениться!

В этом месте мы немного остановимся и приоткроем завесу над прошлым участников этого разговора.

Старший не был женат на матери Алекса, рождение сына принял равнодушно, но мальчика признал, поскольку только Анна, подруга сестры, была вхожа в дом и общалась с ним близко. Анна была девушка незаметная, тихая, истерик не закатывала и была рада помощи, что ей оказывалась через Ильду. Алекс рано понял, что из них двоих именно мама нуждается в его помощи и поддержке и относился к ней с трогательной заботой. Из этой истории он сделал для себя вывод, что на мужчине лежит ответственность за выбранную им женщину и поэтому не торопился с выбором спутницы жизни.
Из воспоминаний Алекса:
«Я всегда был для них Аниным мальчиком. Они так меня и зовут: и Ильда, и отец. Ильда («Какая я тебе тетя – просто Ильда!» - суровый сдвиг бровей) принимала в доме на холме только меня, маму – никогда».

Но как вышло, что он вдруг, в одночасье принял решение жениться невозможно объяснить только воспитанием, сколько отчаянием. Сколько бы он не искал Лизу, она ускользала от него как сон. Алекс старался вникнуть в проблему – проблема ускользала. Он изучал Лизу – она не поддавалась изучению, поскольку для этого нужна некая близость общения, а возможности для такого общения не было. Алекс измучился вконец и уже измученным он пришел к отцу: за помощью и благословением, а может быть (подсознательно) показать тому, что вот он – Анин мальчик – делает то, что отец не сделал в свое время.

-Возможно-

Возможно, это была просто гроза: и молнии рассекали небо, а не миры, и гром был просто шумом в небе от столкновения облаков, а не треском разрывающегося мироздания, и дождь – всего лишь возвращающаяся на землю вода, а не слезы скорчившейся от боли вселенной…

Да, возможно это была просто гроза в ту первую ночь, что Лиза провела в доме доктора.

Возможно, мы никогда не узнаем, откуда она шла и куда направлялась, а если и узнаем, то не будем об этом говорить не потому, что это чужая тайна, а потому что не пришло еще время ее, эту тайну оглашать. Да и придет ли это время, кто знает?

Но как бы то ни было, в ночь той самой грозы Лиза спала в доме Бориса и спала на удивление крепко, будто и не было ее в этом мире, в мире, в который со всей неистовостью страсти входил Алекс.

Но Лиза спала, а Борис стоял за дверью… Сколько еще ночей он проведет так?

***
Доктор, доктор, Борис, Боренька, мой Борух, Бирюса… Печаль моего сердца…
Сколько раз ты стоял на коленях и просил прощения за мою вину, шепча: «Я докажу, что я лучше него»…Сколько долгих ночей ты провел у окна, надеясь на мое возвращение? И я каждый раз возвращалась под удивленно-яростным взглядом Ветра, под покорным (в пол) твоим взглядом. Я виновата перед тобой, появившись в то время, когда сама не знала, что хотела: уюта и тепла или путешествий и легкого смеха… Доктор, доктор…
Молчание моего сердца…
Не могу… Нервно тереблю бахрому на шали. Что тут сказать? Как объяснить ту жалость (сожаление, боль?), когда не можешь дать ничего на предлагаемую тебе любовь. Ничего, кроме своей боли. Чтобы хоть как то остановить это унижение, не твое – а унижение другого того, за которого ничего не жаль отдать… За опустошение которого готова на все. На всё то, что не хочешь вспоминать, воссоздавать заново в своей памяти.
И не было нити, чтобы соединить все обрывки памяти воедино…


- Завиток времени -

Всё же странное это существо – время. Не ничего более реального и более нереального, чем оно. Замысловатыми изгибами, страстными пируэтами, неожиданными исчезновениями завлекает оно нас в свои сети, ведет по лабиринту этого мира, заставляя забывать начало и помнить то, чего и не было, заставляя желать невозможного и делать невероятное. Нам бы окунуться в него, плыть как упавший в реку знаменитый ёжик, слушать его сказки, так ведь нет – мы стараемся выскочить из него, отряхнуться, взять его под контроль гранитными набережными часовых механизмов и плотинами из календарей.
Вот и сейчас я бреду сквозь березовую рощу, пронизанную светом и ароматами сырой земли, грибов, земляники, слышу поскрипывание и стоны деревьев, пение невидимых мне птиц. Мне спокойно и хорошо здесь. Вот и мой любимый ручей, где когда-то в детстве я строила маленькую плотину и пускала кораблики из листьев орешника. А за лесом начинается бескрайнее пшеничное поле, щедро усеянное васильками, ромашками и сурепкой, пряный запах которых пьянит хлопотливых пчел. Сокол парит в бескрайней высоте небес, высматривая полевых мышей.
Но я хотела рассказать не о лесе, и не о поле, а о доме. О доме с маленькими окошками, с занавесками в мелкий цветочек, скрипящими деревянными полами и немного запущенным палисадником, с качелями под старой яблоней. В каком из бесчисленных миров это было? Запах ночных фиалок, стрекотание кузнечиков, полночный крик одинокой птицы… Утренняя зябкость тумана, кисловато-сладкий вкус грушовки, запретный поцелуй у покосившегося забора…
Может, так оно и было?

-Ветер-

Помнишь, кто сказал:
-Что там за шум?
А кто ответил:
-Мальчик решает свои проблемы.
А потом кто-то сказал:
-Я встретил ее первым, а она досталась ему.
А помнишь, кто сказал: «Всё образуется, всё будет хорошо: Лиза достанется мне, Алекс – тебе, а моя пуля всё-таки догонит Ветра»?

***

-Виктор Сергеевич, во сколько завтра машину подавать?
-Всё как обычно, Алекс, всё как обычно…

Виктор Сергеевич, в кругу друзей и не только известный как Ветер, ко всему относившийся легко, верящий в свою удачу, которую, как он был глубоко убежден, получил от бабушки-цыганки вместе со старинным медальоном и темными кудрями волос, тщательно им оберегаемыми, всю дорогу был непривычно задумчив. Не хотелось верить, что именно сегодня все пошло не так, как он хотел…

«Я и сама не знаю, где та женщина, которую ты искал,» - слова эти не хотели выходить из головы, проигрываясь снова и снова.

Ветер, не терявший надежды в серьезных неприятностях, сегодня понял, что надежда стала призрачной и, по существу, никогда не имевшей права быть.
Всю дорогу он пытался сохранить в руках тепло ее тела, ее запах – такой привычно-родной, чувственно-нежный…

Женщины в жизни Ветра были приятным дополнением к прочим радостям и благам, что дарила ему жизнь благосклонная к его карим глазам. Любовь для него была страстным танцем, в котором важнее была музыка, а не партнерша.

В какой момент всё изменилось? Нет, это произошло не в ресторане, куда он зашел холодным мартовским вечером, где он встретил своего приятеля Бориса с незнакомой девушкой. И даже не в знойный майский день, когда она открыла ему дверь докторского дома, когда он приехал на шашлыки к «старому школьному другу».

Хотя – нет, это случилось именно в тот день, но немного позднее, когда она шла впереди по тропинке, с высоко поднятыми в прическе волосами, обнажившей шею и спину в глубоком вырезе домашнего платья. Именно эта спина и нанесла Ветру удар, от которого он не смог оправиться до сих пор и от которого жизнь стала стремительно и непоправимо меняться. Хотя нет, именно он стал ее менять, несмотря на молящие глаза доктора («Нет, Вить, только не она, оставь ее мне…»), несмотря на уже назначенный день свадьбы со Светланой («бог мой, я чуть не женился», «прости, дорогая, но нам надо расстаться»), несмотря на ее собственное молчание и непонятную полуулыбку…

***
«Ничего не проходит и не забывается, и я вижу только его. Каждый день и именно его.»

- Слезы памяти -

«Ничего уже не происходит впервые, и ничего не происходит только один раз в жизни».

Алекс проснулся уже после полудня с тяжелой головой и не менее тяжелым сердцем.
Много мыслей было передумано в ту ночь, много решений принято. Но это было до, это было ночью, до того момента, когда выпив чай, он выглянул в окно. Никто не видел, как побледнело его лицо, никто не слышал, какие звуки издало его горло, горло человека, который понял всё (Всё ли ты понял, Алекс? Так ли ты понял, Алекс?).

Он не кричал, он никому не сказал ни слова, и никто не воскликнул: «Убили нашего Алекса!», лишь изумленная улыбка понимания тенью пробежала по его лицу и растворилась в ставшем таким густым воздухе.

Внезапное знание навалилось на него в то мгновение и потом, многое время спустя он уже и не понимал, как не увидел с самого начала то, что было ясно и очевидно – кому она принадлежит и с кем она создает семью, ту семью, где родство не только на генетическом уровне, но создается и на уровне прикосновений, воспоминаний, шлепков, поглаживаний и поцелуев на ночь.

То родство, которого у него не было, несмотря на время, которое он провел в этом доме и кровь, которая течет в его жилах. Алекс понял, что он всю жизнь избегал и сознательно отдалялся от этой своей родни, что не хватает ему ни широты кругозора и интересов отца, ни глубинного спокойствия дяди, ни решительной целеустремленности тетки, что это он сам определил себя как «Аниного мальчика» и охранял себя в этом определении.

Давайте и мы посмотрим в окно и узнаем, что же увидел Алекс, что заставило его уехать.

Хотя разве это важно? Важно ли нам знать, кто дал ему устав терциариев, а потом устав Первого ордена? Разве можем мы сказать, что прочитав, он - всё забыл... обо всех забыл? Сказал только себе: ничего больше не хочу. После устава “Жизнь святого Доминика” поставила окончательную точку. И было Второе Чтение в Субботу - древняя проповедь второго века, от лица Иисуса Христа - обращенная к Адаму: “Встань, спящий, пробудись, пробудись! Я, Господь, к тебе пришел. Я умер, хотя бессмертен, Я все испытал твое, кроме греха, чтобы быть с тобой рядом и тебя очистить и оживотворить. Вот перед твоими глазами Мой Крест, на котором Я принимаю твои страдания и твои грехи, чтобы ты очистился Моею благодатью”.

Но всё же вернемся к окну.

Во двор въехала машина, из которой вышла она, следом его отец, что-то ей говорящий вслед, вот придержал за локоть, развернул к себе, а у нее лицо безжизненное, отстраненное (ты ведь его уже когда-то видел таким, не правда ли, Алекс?) и вдруг – уткнулась ему в грудь, а он нежно и заботливо прижал ее, чуть заметным движением растворяя в себе…

За прошедшие с того момента годы любовь Алекса никуда не делась, напротив, она стала тяжелой и жаркой и именно эта тяжесть заставила его застыть, и именно этот жар залил его лицо и шею, когда голос в костеле окликнул его (такой давно не слышимый и такой родной голос): «Отец, извините, по вопросу Первого Причастия к кому обратиться?» И, оглянувшись, он (выдержка!) посмотрел не на нее, а на стоящего рядом мальчика (десять лет, ему уже десять, Алекс) и пересохшими губами прошептал:
-Михаэль…

«Удержи голос Твой от рыдания и глаза Твой от слёз, ибо есть награда за труд Твой.»

И только потом, в библиотеке прихода, протянув чашку чая, он взглянул ей в глаза и время пропало.
Но это всё было потом…


- Безвременье непроявленного -


Начинается всегда по-разному, и продолжение всегда очень запутанное, но конец – конец всегда такой простой. И такой одинаковый. В конце всегда получается, что кто-то пришел, и кто-то ушел, и кто-то умер, и кто-то остался.
(Меир Шалев. Как несколько дней…)

Я кутаюсь в шаль, с тоской гляжу в темнеющее небо, прорезанное отблесками заходящего солнца. Возможно, я так и осталась в том дне, так и не смогла сделать шаг вперед, подвести черту, принять как данность твое отсутствие в моей жизни. И твои руки продолжают обнимать меня. И ты поешь мне песню тихо-тихо, наклоняясь ко мне так близко, что в висках моих стучит жилка и не понятны мне слова твоей песни.

Любимый мой, найди меня… Ты слышишь? Мне больно… Как же это больно…
Спаси меня, пока я помню и повторяю твое имя…
Над задыхающейся скорбью склонилась тихо головою…
Ты здесь… Ты рядом… За стеною… Я повторяю твое имя…
Я задыхаюсь от неволи, от сопричастности к чужому…
Мне больно… Всё… С меня довольно…
Вновь повторяю твое имя…

***

Время рассыпалось осколками, останавливалось, равнодушной птицей пролетало мимо. Каждый по-своему переживал и проживал случившееся, и каждый из своего заветного уголка скорби посматривал в сторону Лизы, вглядываясь в поисках ответа на свои невысказанные вопросы.

А она… Она зарывалась лицом в его одежду, спала на его постели, часами всматривалась в маленькое личико его сына, не смея, не позволяя себе сметь взять его на руки, отягощенная принятым уже решением, а оно было принято, уверяю вас (а кому, как не мне это известно доподлинно), и не было причин и поводов менять это решение, и в то раннее утро, когда Ильда, проснувшись от запаха дыма, обнаружила, что, так любимые ею розы срезаны все до единой и превращаются в пепел, она тоже поняла, какое решение было принято, и поэтому только поправила палкой угли в этом страшном костре человеческой боли и с прямой спиной вернулась в дом, и тихо прикрыла входную дверь, чтобы не разбудить домашних, не напугать их своею догадкой, и уже закрывшись в ванной и включив воду (такую предусмотрительность она еще долго не могла объяснить самой себе), Ильда позвонила Ветру и попросила то, что никогда не просила, даже и подумать не могла, что попросит это сама, она произнесла только: «Найди ее», и, отключив телефон, впервые за эти дни заплакала (ах, Ильда, Ильда, не слишком ли много тайн появилось в твоей жизни?), и вот уже Ильда открывает дверь Ветру и они уходят в ее комнату, где пытаются найти хоть что-то, позволяющее понять, куда она могла поехать, и, перебирая ее вещи, Ветер отчетливо вспоминает каменный утес с одинокой березой, ее раскинутые в сторону руки и слова, сказанные в сторону заходящего солнца: «Прекрасное место для последнего танца», и вот уже Ветер мчится на далекий север, мчится, заставляя себя не думать, мчится, чтобы в последнее мгновение успеть подхватить ее, прижать к земле и, посмотрев в глаза, увидеть, что несмотря ни на что, она уже прыгнула, и закричит тогда Ветер и зашепчет ей: «Я держу тебя, родная»…

И будет еще много бессонных ночей, наполненных жаром страдания, с пересохшими, потрескавшимися губами, которые упорно твердили не его имя. И будет еще много дней, когда глаза смотрели на него, но не видели и не хотели видеть, прожигая равнодушием, да нет, какое там – бездушием, полным отсутствием жизни. И были моменты, когда он уже не находил сил и, боясь себя, мчался по пустынным дорогам, пытаясь в этой гонке догнать прежде всего себя – веселого и беззаботного, щедрого и в жизни, и в любви…

***

Знаешь, я не сожалею о том, что всё так, а не иначе, ведь сожалеть можно только о том, что ты ещё в силах исправить… Я понимаю, через что тебе пришлось пройти, и сейчас уже не виню тебя за твое молчание, за тот обман, каким ты окутал меня, спасая. Сколько жертв мы еще готовы принести во имя спасения? Ты молчишь в ответ, отводишь глаза…

© Шейна Эфрос, 2015

Осколки: Первая часть

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив