Обещанная реклама (книги))

sinusoida_s — 01.11.2016 Сегодня - сразу две. Книги небольшие по объёму, но, как говорится, мал золотник...)))
Купила их под одной обложкой, что избавило от лишних поисков...уфф! Я ведь год её разыскивала, целый год - её нигде не было на русском, хоть ты тресни! :( Впрочем, я не видела и на белорусском.
Когда-то имела глупость подарить - думала, куплю потом и с лёгкостью...а не тут-то было!
Аннотации и рецензии писать не стану - кто захочет, сам прочтёт. И в первой, и во второй есть детективная составляющая, читать не скучно, уверяю вас)) Да и сами истории - прекрасны.
Дам кусочки-спойлеры...так, оценить...)

Итак!
"Дикая охота короля Стаха" классика белорусской литературы Владимира Короткевича.
(перевод Валентины Щедриной)

     Оставшись один, я начал рассматривать портреты, что тускло поблескивали
на стенах.  Их было около семидесяти, старинных и почти новых, - и это  было
грустное зрелище.
     Вот какой-то дворянин чуть  ли  не в  полушубке - одна из  самых старых
картин, - лицо широкое, мужицкое, здоровое, с густой кровью в жилах.
     А вот  второй, уже в  сребротканом кафтане,  широкий  бобровый воротник
падает на плечи (хитрая  ты был протобестия, парень!). Рядом с ним мощный, с
каменными плечами и искренним взглядом человек в красном плаще (у его головы
щит  с фамильным гербом, верхняя половина которого замазана черной краской).
А дальше  другие,  такие  же сильные, но  глаза туповатые  и масляные,  носы
обрубленные, губы жесткие.
     За ними портреты женщин с покатыми плечами, созданными для ласки. У них
такие  лица,  что заплакал бы и палач.  Наверное, кто-то из этих женщин и  в
самом деле сложил голову на плахе в то жестокое время. Неприятно думать, что
эти женщины  брали еду с  блюд руками, а в балдахинах  их  спален гнездились
клопы.
     Я   остановился  у   одного  портрета,  очарованный  той  удивительной,
непонятной  улыбкой,  которую так неповторимо умели  изображать  наши старые
мастера. Женщина смотрела на меня участливо и загадочно.
     "Ты  -  маленький человек,  - как будто  говорил ее  взгляд,  -  что ты
изведал в жизни?  О, если б знал ты,  как  пылают  факелы на стенах зала для
пиршеств, если  б знал ты, какое наслаждение  целовать до крови  любовников,
двоих  свести в  поединке, одного отравить,  одного бросить в  руки палачей,
помогать мужу стрелять  из башни по наступающим врагам, еще одного любовника
свести в  могилу своей любовью и потом взять  его вину на  себя, сложить  на
эшафоте свою голову с высоким белым лбом и сложной прической".
     Клянусь жизнью, так она мне и сказала, и, хотя я ненавижу аристократов,
я понял перед этим портретом,  какая это страшная штука "род",  какую печать
он  накладывает  на потомков, какая тяжелая ноша старых грехов и  вырождения
ложится на их плечи.
     И еще я понял, что неисчислимые десятилетия  пролетели над землей с тех
времен, когда эта женщина сидела перед  художником. Где они теперь, все  эти
люди с горячей кровью и пылкими  желаниями, сколько столетий прогрохотало по
их истлевшим костям?
     Я  ощутил, как ветер этих столетий пролетел за спиной и  вздыбил волосы
на моей голове.
...................................................................................

     - Неужели ваши отец и мать не любили друг друга?
     Она загадочно улыбнулась:
     -  У  нас  не любят. Этот дом тянет  из людей  жизнь. И  потом, кто вам
сказал,  что  у  меня была мать. Я  ее не помню,  ее не помнит в доме никто.
Временами мне кажется, что я появилась на свет сама.
     Несмотря  на  глубокую  наивность  этих   слов,  я  понял,  что  это  -
неизвестная  сцена  из  "Декамерона" и смеяться нельзя,  потому что все  это
ужасно. Передо мной  сидела восемнадцатилетняя девушка, разговаривала о том,
что давно  должна была  хранить в сердце  и  что, однако, имело для  нее  не
большую реальность, чем для меня ангелы на небеси.
     -  Вы ошибаетесь, - буркнул  я, -  любовь  все же  дается нам,  хотя бы
изредка, на земле.
     - Волки  не могут любить. И  как можно любить, если вокруг смерть.  Вот
она, за окном.
     Худенькая  прозрачная  ручка  указала  на  черные пятна окон.  И  снова
зазвучал голосок:
     - Ваши лживые книги пишут,  что это  огромное таинство, счастье и свет,
что человек, когда оно приходит, а другой не любит, убивает себя.
     - Да, - ответил я. - Иначе не было б ни женщин, ни мужчин.
     - Лжете. Люди  убивают не себя, а других, они выпустили на землю тысячи
привидений. Я не верю, я никогда не чувствовала этого, значит, его нет. Я ни
к кому  не хочу прикасаться - я хочу спрятаться от каждого. Я никого не хочу
"целовать", о чем так много и странно пишут ваши книги, - люди кусаются.
     Даже теперь подобный разговор пугает некоторых мужчин,  что же говорить
про те времена. Я  не  принадлежал  к  нахалам, но  мне не было стыдно:  она
разговаривала о  любви так, как иные женщины  о погоде. Она не знала, ничего
не знала об этом, она была неразбуженная, совсем холодная, холодная как лед.
Она даже не могла понимать, стыдно это или нет. И глаза ее открыто  смотрели
в мои.
     Это не могло быть кокетством. Это был ребенок, даже не ребенок, а живой
труп.
     Она поглубже закуталась в шаль и сказала:
     - На земле царит смерть. Это я знаю. Я не люблю, когда лгут о том, чего
никогда не было на земле.
     Мы помолчали.  За стенами вопил  ветер. Она  передернула плечами и тихо
сказала:
     - Ужасный край, ужасные деревья, ужасные ночи.
     И снова я увидел то же выражение на ее лице и не понял его.
     - Скажите, это большие города - Вильня и Менск?
     - Довольно большие. Но Москва и Петербург больше.
     - И что, там тоже людям неуютно по ночам?
     - Нет,  что  вы.  Там в окнах горят  огни, там люди смеются  на улицах,
звенят конки, светят фонари.
.................................................................................

     
     Мы посидели  молча,  я чувствовал, что сам  начинаю терять рассудок  от
милых приключений, которые здесь происходили.
     В ту ночь  мне  приснилось: бесшумно скачет дикая  охота  короля Стаха.
Беззвучно ржут кони, беззвучно опускаются копыта, качаются вырезные поводья.
Холодный  вереск под  их  ногами: мчат  серые, наклоненные  вперед  тени,  и
болотные  огни сверкают  на лбах коней. А над  ними, в небе, горит одинокая,
острая, как игла, звезда.
     Когда  я  просыпался,  я  слышал  в  коридоре  шаги  Малого Человека  и
временами его тихий жалобный стон. А потом опять была черная бездна тяжелого
сна, и снова скакала по вереску и трясине стремительная, как стрела, охота.

............................................................................................................................................................................


И вот вам ещё - "Чёрный замок Ольшанский".

Сто раз с того времени перечитывал я эту легенду, написанную наивным и возвышенным стилем романтика (хорошие они были люди, честные до святости, чистые до последней капли крови, не доносчики, не паршивцы!). Сто раз вчитывался в строки, то нескладные, а то и совсем неплохие. Даже для удобства перевел на свой язык, хотя с юности не марал рифмами бумагу. Я и сейчас — хотя поэт из меня хуже чем никакой — передам ее вам в этом шероховатом переводе. А тогда я слушал ее впервые.


       Черный замок Ольшанский. Месяц ныряет в тучах.

Далее излагается обычный романтический сюжет, для нас уже в чем-то детский. Благородный разбойник из некогда богатого, а теперь доведенного до нищеты рода влюбился в жену Ольшанского князя. Та тоже любила его. Князь был скупым и жестоким старым зверюгой — по всем канонам этого жанра.

Любовники, захватив казну, убежали из замка. Князь погнался за ними и убил. И вот их призраки бродят под аркадами замка, чувствительно и тяжко воздыхая и пугая стонами добрых людей.

— И что, это правда? — спросил он, окончив чтение.

— А черт их знает, этих романтиков, — ответил я. — Разве была на свете Гражина? Или город на месте Свитязи?

— И тебя ничто не насторожило? — Он вопросительно смотрел мне в глаза.

— Насторожило, — ответил я.

— Что?

— Единственная реальная деталь. То, что княжескую казну забрали. Как-то этот поступок не вяжется с романтической поэтикой. А уж с их моральным кодексом — ни боже мой!

— Пр-равильно! — хлопнул он меня по плечу. — Умница! В самом деле, для романтика это хотя и чудовищная, но реалия. А если так, то почему бы не быть правдой и всей легенде?

— И призракам? — поддел я.

— Призраки тоже есть на свете, — помрачнел он. — Их больше, чем мы думаем, друже.
...........................................................................................................................................................................

       Было чудо как хорошо.

Впереди блеснула еще чистая, не позеленевшая вода (это придет позже, с теплом): речка не речка, а скорее рукав речки, превращенный когда-то в ров. Ветхий мостик лежал над водой. И тут я остановился, будто меня кто ударил.

Глазам открылось нечто такое, во что трудно было поверить, чего не бывает и не должно быть посреди этой разнеженной весенней природы, посреди этих ласковых деревьев и зеленой травы.

На той стороне возвышались стена и башня (остальное скрывали деревья) чуть-чуть только в прожелть, темно-свинцового, почти черного цвета.

Замок. И какой зловещий, чудовищный замок!

И не на холме, не поодаль, чтобы человек успел как-то подготовиться, а лицом к лицу, словно неожиданный удар меча.

Ясно, что парк был посажен позже, когда замок перестал быть замком, а стал дворцом, пускай себе и неудобным, но пригодным для тех времен, и все равно впечатление было воистину потрясающим, будто человек подошел к зарослям и вдруг увидел там разверстую в рыке пасть льва.

И это было так, потому что я увидел прямо перед собой темную и очень низкую арку ворот.

И это были ворота-проем, ворота-тоннель, ворота-вход в пещеру страшного исполина из злой сказки.

С какой-то даже дрожью приближался я к этой пасти.

Оставить комментарий

Популярные посты:

• Ранее
• Архив