О.Аболина, И. Маранин Подмастерье. Главы 33-36

Бромбензол — 19.08.2010

Игорь и Ваня почему-то не явились на обед. Подосинкина не знала, куда они делись, но беспокойства не выражала. Зато Ксюха привела к столу чечушонка. Выглядел он гораздо лучше. Зеленый цвет кожи поменялся на обычный для чечухов, серый. Губы порозовели. Ушные складки разгладились. Ксюха переодела малыша в свои шорты и рубашку, ушив их по размеру. Ерёмин никогда не видел чечуха в человеческой одежде и не мог сдержать улыбку, это выглядело и вправду смешно, но, увидев свирепый взгляд Ксюхи, он сразу же принял серьезный вид.

– Хорошо, что ты его вымыла, – заметила Соня. – От него теперь совсем не пахнет. А то как бы мы обедали?

– Он вообще очень милый и замечательный! – радостно сообщила Ксюха. – Кстати, я дала ему имя. Он его уже выучил. Артюшка! – позвала она и чечушонок тут же повернул к ней голову, показал на нее пальцем и тихо выдохнул : «Сюха?» – видите, какой он умный?

Для малыша Подосинкина специально приготовила салаты из сырых овощей, которые, ей казалось, должны ему нравиться больше, чем нормальная человеческая пища. Но малыш, прожорливо умяв свою порцию, хватая горстями овощи из салата, потянулся и за картошкой с мясом.

– Ложкой надо есть! Ложкой! – остановила его Ксюха. И стала учить его, как надо правильно есть.
Покончив с едой, чечушонок печально покачал своей большой головой и произнес:

– Чух мертвь, Ртюш Сюха, Сюха харя.

Подосинкина чуть не подавилась.

– Он тебя обозвал? – спросила она.

– Нет, он сказал, что чечухи мертвы, Артюшка у Ксюхи, а Ксюха хорошая, - неуверенно перевела девочка.

– Ну-ну, – многозначительно сказала Соня. – Воспитывай, раз взялась…

Поздно вечером вернулись Ваня и Игорь, перед собой они гнали поредевшее стадо гусей. Птицы нашлись на одном из притоков Сторожевки. Ерёмин бросился им навстречу. Он сразу увидел, что остались только гусята, взрослые птицы погибли или пропали. Сзади, как всегда немножко на отшибе от других, ковыляла Женька. Увидев Сергея, она взмахнула крыльями и громко гоготнула.

– Красавица моя! – обрадовался Ерёмин. После стольких тяжелых дней он наконец почувствовал себя успокоенным. И даже счастливым. Жизнь налаживалась.

Чечушонок Артюшка, отогревшись и отъевшись на ферме, оказался очень живым и смышлёным малым. Он излазил весь скит, правда, за ворота выходить побаивался. Ксюхе он старался помогать на огороде, и хотя часто выдирал вместо сорняков овощи, ему редко попадало. Артюшка быстро подхватывал незнакомые слова, хотя когда произносил их, понять его было сложно – он их сильно коверкал. Со временем Ерёмин стал лучше разбирать речь малыша – то ли попривык к ней, то ли Артюшка стал говорить правильнее.

Больше всех фермеров детёныш полюбил Ксюху. К ней он прибегал, когда чего-нибудь пугался или когда хотел о чём-то спросить. К другим обитателям скита он относился гораздо спокойнее. Ерёмина чечушонок уважал, хотя и побаивался. Сергею казалось, что страх, который охватил малыша при их первой встрече, оставил в его душе заметный отпечаток. Маралина Артюшка сторонился – недолюбливал его, и взаимно. К Соне по десять раз на дню наведывался на кухню – проверял, что она готовит. На Ваню, казалось, не обращал никакого внимания. Как ни странно, временами малыш заходил в церковь и подолгу пропадал в ней. Пафнутий тепло с ним разговаривал и даже, как-то отведя на колокольню, разрешил позвонить в колокол. С той поры это стало любимым Артюшкиным занятием. К счастью, трезвонить ему Пафнутий разрешал лишь дважды в день – когда служил в церкви. Дергая за веревку колокола, чечушонок счастливо улыбался и ушные складки его радостно топорщились.

Как-то раз, вернувшись с охоты, Ваня сказал, что видел в округе чечухов. Ксюха сильно встревожилась. Она перестала заниматься чем-либо ещё и проводила дни напролёт рядом с чечушонком.

– Боится, что Артюшка к своим убежит, – печально покачав головой, сказала Ерёмину Соня.

Через несколько дней, дежуря на башне, Сергей увидел, что мимо скита проходит племя Аргго. Чечухи шли к северу в своих унылых балахонах, медленно покачивая головами.

– Здравствуй, Аргго! Отец-Небо перестал гневаться? – спросил Ерёмин.

Чечухи остановились и рассказали, что не успели уйти, укрыться, как мимо них прошла орда. Воины Зингла кричали на них, оскорбляли, пугали, но никто не посмел ударить. Даже пальцем не тронул.

– Отец-Небо запретил диким убивать чечухов, – удовлетворённо произнес Аргго. – И теперь мы возвращаемся в родные места.

– Нам надо отдать чечушонка своим! – сказал Ерёмин во время обеда. – Он не нашего рода.

– Это мы для него свои! – возмутилась Ксюха.

– Сюха – мама Ртюшк, – поддержал её чечушонок.

Но Соня, Ваня и тем более, Игорь встали на сторону Сергея. Ксюха разрыдалась и пошла к Пафнутию уговаривать его заступиться за чечушонка. Но и Пафнутий сказал, что малыша следует отдать тому роду, из которого он произошел.

Поняв неотвратимость потери, Ксюха заявила, что сама отведет малыша к Аррго.

– Они-ни-ни убьют тебя! – возмущённо воскликнул Ваня. – Не-не-не пущу.

– А я и не спрашиваю, – отрезала Ксюха. И Ерёмин понял, что только отпустив девочку к чечухам, её удастся уговорить оставить у них Артюшку.

– Мы проводим вас, – сказал он.

Чечухов они догнали к вечеру. Племя уже остановилось на ночлег. Увидев идущего с фермерами Артюшку в шортах и рубашке, чечухи без слов пропустили их к Аргго.

– У этого малыша погибли родные, – сказал Сергей. – Мы нашли его и оставили у себя, до вашего возвращения, но теперь он должен жить у вас.

Аргго покачал головой.

– Не понять ни чечуху, ни человеку путь, которым следует мысль Отца-Неба, – сказал он, – оставьте детёныша и ступайте с миром.

– Я никуда не уйду! – вдруг воспротивилась Ксюха. – Я буду жить у вас, пока он не привыкнет. И я научу вас сажать овощи. И огонь разжигать. И что захотите. Только не выгоняйте.

И к удивлению Ерёмина, Аргго не стал возражать.

– И что-то-то нам делать? – озадаченно спросил Ваня.

– Пойдем домой, – ответил Сергей. – Мне кажется, что сейчас Ксюхе у чечухов безопасно, как никогда.

Ксюха вернулась через две недели. Она держала за руку Артюшку и радостно улыбалась. Увидев привязанность малыша к девочке, чечухи разрешили ей забрать его. Только условились, что если он захочет когда-нибудь уйти к ним, она его отпустит.

– Артюшка называл меня мамой! – радостно объясняла Ксюха. – Мама у чечухов – это женщина, которая родила и воспитывает ребёнка. Поэтому они и согласились… У чечухов детей воспитывают только мамы! – её голос прервал звон большого колокола – по случаю возвращения Пафнутий позволил чечушонку трезвонить в неположенное для того время.

Лекари Зингла не обманули: прошло не так уж много времени, и Ерёмин полностью оправился от побоев. Однажды, когда после долгого трудового дня он сидел у входа в свою келью, к нему подошла Соня и, опустившись рядом, положила голову на плечо. Она ничего не сказала, но Ерёмин понял без слов: девчонка пришла к нему. До утра. Или даже дольше – до той неуловимой границы, когда мужчина и женщина, выбравшие друг друга в пару, не надумают разойтись. А где та граница проходит и сколько до неё идти от момента встречи – кто знает? У каждой пары по-разному. Ночное небо было усыпано звёздами – большими и маленькими, яркими и едва видимыми, беспокойно-пульсирующими и лениво-спокойными. Они висели над головой – далёкие миры, отделённые от Земли тёмной бездной космоса.

– Обними меня, – полушепотом произнесла Соня.

И сама поднырнула под его правую руку, прижимаясь, доверяясь Ерёмину. Так они и сидели несколько минут, почти не шевелясь. Одна из звёзд, подвешенных на небо, неожиданно оборвалась и свалилась за дубовую рощу, туда, где по-прежнему охранял свою обитель Савва.

– Скажи что-нибудь, – всё также тихо попросила девчонка.

Но Ерёмин как-то неуклюже отстранил её и поднялся.

– Спать пора, – смущенно произнёс он, стараясь не смотреть на Соню. – День тяжёлый выдался, устал я. Ты это… иди тоже отдыхай. Замаялась за день.

Подосинкина мгновенно залилась краской: не то от обиды, не то от возмущения. Вскочила на ноги и, обжигая Ерёмина взглядом, выпалила:

– День тяжёлый?! Завтра у тебя будет тяжёлый день! И послезавтра тоже. Я к нему… – не договорив, она всхлипнула и стремглав бросилась прочь.

Сергей виновато смотрел ей вслед, понимая, что, не желая того, обидел самого близкого человека, который у него есть. Он тяжело вздохнул и отправился в келью. Сон не приходил долго, Ерёмин ворочался с боку на бок, пытался отрешиться от тяжёлых неприятных мыслей, думать о чём-то другом, но заснуть вышло только под утро. А уже через мгновение, как ему показалось, Сергея тряс за плечо Ваня.

– Подни-ни-нимайся, – тормошил он. – Подоси-си-синкина велела разбудить и ска-ка-казать, чтоб на мельницу собирался.

– Зачем?

– Деревья перемалывать.

– Шутишь что ли? – сразу же проснулся Ерёмин.

– Не шучу, – ответил Ваня, но зачем перемалывать деревья на мельнице, не ответил – сказал, что объяснять долго, а ему некогда, и вообще Подосинкина всё на месте покажет и расскажет.
Соня, однако, не то что не пожелала рассказывать, а вообще мало разговаривала с Ерёминым. Только по делу, отстранёно и сквозь зубы. После завтрака, когда Ерёмин грузил на телегу мешки с недавно выкопанной молодой картошкой (хоть и объявил им Стас, что будет бесплатно мельницу предоставлять, но решено было не наглеть, а отвезти ему часть урожая), к нему подошла Ксюха и тихо спросила:

– Между вами с Сонькой собака пробежала, что ли? Она вся не своя и рычит на всех по поводу и без повода.

– Какая собака? – не понял Ерёмин, невольно оглядываясь на Дружка, что со времён осады сидел на цепи.

– А-а-а, – отмахнулась Ксюха. – Чечухи так говорят, когда кто-то поссорится. Собака, мол, между ними пробежала.

– Ничего не знаю, – помотал головой Сергей. – Я никакой собаки не видел.

Не рассказывать же в самом деле Ксюхе о вчерашнем!

Всю дорогу до мельницы, Соня демонстративно молчала, несмотря на все попытки Ерёмина заговорить. Лишь, когда он попросил притормозить у стен монастыря, послушно дёрнула поводьями, телега остановилась, и Сергей, спрыгнув на землю, произнёс:

– Я ненадолго, подожди несколько минут.

Отыскав пролом в стене – тот самый, через который он пролез во время осады диких, Ерёмин пробрался во двор монастыря. Остановился, собираясь с мыслями. И заговорил вслух:

– Спасибо тебе, Савва! Спасибо за всё, что ты сделал для нас…

Сначала речь его была сбивчивой, путанной, но затем слова сами стали приходить на язык – всё то, что ещё мгновение назад казалось сумбурным, обрело форму и легко складывалось в предложения. Окончив говорить, Ерёмин ещё несколько мгновений вертел головой по сторонам, надеясь, что Савва ему покажется, но нет, не показался. И всё же Сергей был уверен, что его услышали. Выбравшись на дорогу, он молча залез на телегу, и они с Соней продолжили путь.

Мельница встретила их, шумно махая крыльями. Издалека казалось, что она стоит прямо на крыше дома, но Ерёмин быстро сообразил: это дом построен вокруг её остова. Другим свои концом здание уходило за мельницу: на том, дальнем, краю располагались жилые комнаты мельника и его семьи. У ворот за забором, ограждавшим двор, было свалено с десяток срубленных дубовых стволов. Дальше по левую сторону шли хозяйственные постройки, конюшня, овин для сушки снопов перед молотьбой и несколько амбаров. По двору важно расхаживали на высоких крепких ногах несколько индюшек с широкими хвостами, клюя зерно. Едва Соня с Ерёминым въехали за ворота, как из мельничной части дома вышел Стас, одетый в просторную рубаху, широкие штаны и рабочий фартук. В руках он держал полуобглоданную куриную лапу, а из-за спины его выглядывало смущенное личико девушки, чуть постарше Сони.

– Добро пожаловать, гости дорогие! – расплывшись в улыбке, произнёс он. – Никак древесину свою молоть? Во-о-н, фермеры мне уже подвезли для вас лесины, всё как договаривались. Да, знакомьтесь, – мельник сделал шаг в сторону, – новенькая моя. Девчонка с фермы героя нашего, Майка, земля ему пухом. Их дом-то совсем разорили, мужики погибли, вот – приютил.

Так началась для Ерёмина странная и непонятная работа на мельнице, продолжавшаяся несколько дней. По указанию Сони он ошкурил дубовые брёвна, распилил их на маленькие полешки, наколол тонкими щепами. Затем щепы перетёрли мельничными жерновами, превратив в рыхлую бесформенную массу. Целый день он посвятил тому, чтобы перенести эту массу в два больших чугунных чана, залить водой, а затем с помощью пехтилы – большой деревянной ступы – истолочь так, чтобы окончательно разъединить волокна и превратить содержимое чанов в ровную кашицу молочного цвета. Когда работа была закончена, мельник выдал Соне и Ерёмину две небольших деревянных рамы с натянутой металлической сеткой. Ею нужно было зачёрпывать из чана кашицу и трясти, чтобы стекла вода и волокна сволайкивались в единый лист. Затем рама переворачивалась, вытряхивая мокрый лист на сукно, сверху клался ещё один кусок сукна, на него – снова лист. Когда стопа достигала трёх десятков листов, подходил Стас и уволакивал её под специальный пресс в помещении мельницы.

– Ты мне скажешь, наконец, что мы всё-таки делаем? – не выдержал в один из дней Ерёмин.

– Бумагу, – холодно ответила Соня, давая понять, что дальнейшего разговора не получится.

Ерёмин вздохнул и продолжил трясти раму над чаном. Когда кипа вынималась из-под пресса, то сукно убиралось, а почти готовые бумажные листы развешивались на верёвках – сушиться. Зачем им нужна бумага, Ерёмин так и не спросил. Он думал о другом. О том, что им с Соней обязательно надо объясниться. И начать этот нелёгкий разговор придётся именно ему.

На обратном пути Сергей трясся в телеге и насвистывал мотив одной из баллад Маралина. Подосинкина сидела впереди, с поводьями в руках, не оборачивалась и молчала. Но её затылок и гордо выпрямленная спина были весьма красноречивы.

– Было время, – негромко начал Ерёмин переводить в слова сумбурные мысли, теснившиеся в его голове, – было время, когда я думал, что любовь – это просто партнёрские отношения. Тебе нравится женщина, а ты ей, и вы договариваетесь с ней встречаться в течение года. А через год – никаких тебе обязательств, ни даже воспоминаний. – Соня сидела, замерев, но Сергей видел, что её плечи напряглись. – Так жить удобно и просто, – продолжил он. – Но это ненастоящая жизнь. Настоящая жизнь – это когда любовь не прекращается через год. И через два. И через три. Она вообще никогда не заканчивается. Вот я, например, люблю Соню Подосинкину. Люблю её больше всех на свете. И знаю, что никогда её не забуду. Но… - Ерёмин замолк, боясь оскорбить Соню, а она не собиралась ему помочь. – Но есть человек, перед которым я в долгу.

– Ту другую ты любишь больше, - буркнула Соня, не оборачиваясь.

– Неправда! – воскликнул Сергей. Он не хотел говорить с Подосинкиной о Синицыной. Что он ей мог сказать? Он и сам-то ничего толком не понимал. О Женьке он не вспоминал давным-давно, просто не приходилось в последнее время, но вот сейчас, когда речь зашла о ней, он почувствовал, что в душе его зашевелилась тоска. Женька не ушла из его сердца, лишь деликатно уступила место новым впечатлениям. Ждёт ли она его? Это не так уж важно. Он всё равно вернётся, хочет она того или нет, он вытащит её из этого мёртвого города, из этой бесплодной жизни, он спасёт её. Без Синицыной он никогда не узнал бы, что на свете есть что-то, кроме длинной скучной линии между инкубатором и аннигиляторием. Он никогда бы не познакомился с Мастером. Никогда бы не оказался на ферме. Не увидел бы живого зверя. Не попробовал бы настоящего борща. Не сражался бы бок-о-бок с друзьями с бесчисленной ордой диких. Не спас бы крошечного чечушонка. Не узнал бы о распятом Боге, которого дикие называют Господином Неба и Земли, а чечухи – Отцом-Небом. Четыре месяца назад Женька казалась ему самым образованным человеком на свете, но сейчас её знания представлялись ему каплей в океане, в который он только-только вступил. Как объяснить ей, что сидит она лицом к луже? А надо всего лишь повернуться в другую сторону, и сделать один шаг. И океан откроется тебе.

– А у Стаса, между прочим, пять женщин, - невозмутимым голосом прервала молчание Подосинкина. – И ничего, все довольны. Иззвены, как хотят, так и живут.

– Ты не понимаешь разницы? Стас очень хороший человек. Может быть, для него так и правильно. Но я никогда не смогу обращаться с тобой так, как он со своими женщинами. Ты для меня намного важнее. – Ерёмин вспомнил Ксюху и чечушонка. – Не обижайся, но я к тебе отношусь, как мама к своему детёнышу. Ты для меня всё, - Сергей испугался, что Подосинкина вновь обидится.

– Как кто? – вдруг прыснула Соня.

– Ну ты же знаешь, что чечухи-отцы не так любят своих детей, как мамы. А я тебя именно так: нежно-нежно... – Ерёмин пересел поближе к переду телеги и ласково погладил Соню по голове. Он улыбался. И думал, что он самый большой, самый глупый, самый законченный в мире дурак.

Утро на ферме выдалось прохладным. По ночам восточный ветер гнал через окрестные дубовые рощи густые белые туманы, оставляя на листьях и траве влажные следы, а днём их жадно вылизывало тёплым красным языком Солнце. Воздух прогревался градусов до тридцати, чтобы вечером опять остынуть, принося желанную прохладу. Поёживаясь, Ерёмин взобрался на башню, держа в руке дымящуюся кружку горячего чая. Ксюха, утомлённая ночным дежурством, спала в углу, завернувшись в большой и тёплый Ванин плащ. Немного подумав – пара неторопливых глотков из кружки – Сергей решил её не будить: пусть покемарит немного, днём всё одно не дадут выспаться девчонке. С одной стороны, конечно, заснувшему на посту положена суровая выволочка, и это правильно, а с другой… Нет, пускай ещё поспит. Жалко.

Ксюху привёл на ферму Ваня. Как-то, разговорившись с Сергеем, он скупо поведал её историю. Сбежав из воспитательного дома, где девчонку постоянно ругали за излишнюю мечтательность и рассеянность взрослые, и донимали насмешками сверстники, она почти год пряталась на одном из заброшенных островков Петербурга. Островок был совсем крошечным, некогда стоявшие здесь строения превратились в руины, скрыв под собой старинные подземные галереи. В них-то, через случайно обнаруженный проход, и попала Ксюха. В галереях стояли покрытые вековой пылью мраморные ящики с тяжёлыми крышками. «Должно быть, драгоценности, – подумала девочка, медленно двигаясь между ящиками. – А, может быть, вещи…». Она попыталась приподнять одну из каменных крышек, но силёнок не хватило: та даже не сдвинулась с места. Зато убежище оказалось идеальным: взрослым здесь нечего было делать, а детям ходить на заброшенный остров запрещалось. Свой электронный навигатор Ксюха утопила в Неве, предварительно усердно раздолбив камнем: возвращаться назад она не желала. Теперь она была сама по себе: маленький свободный человечек, обиженный на весь знакомый ему мир. Могла сидеть целыми ночами до утра (попробуй не уснуть в положенный час в воспитательном доме и пропустить учебный сеанс гипносна!) и рассматривать звёзды, могла плескаться в холодной воде Невы, фантазировать с закрытыми глазами, спрятавшись между руин или разрисовывать кусочком старинного кирпича стены гелерей странными и только ей понятными рисунками. Потребности в общении она не ощущала, ей было хорошо одной. Особенно после того, как, разобрав один из завалов, девочка обнаружила комнату со старыми книгами и журналами. Читать не в вирте было непривычно, но теперь у Ксюхи было несколько десятков собеседников. Они стояли на полке и терпеливо ожидали своей очереди. Только вот еда… Еду приходилось воровать. А для этого – вылезать в город. И пугливо пробираться по его улицам, отчего душа уходила в пятки, а, может, вообще покидала тело – так становилось боязно, хоть кричи.

Зима выдалась короткой и тёплой, тут Ксюхе повезло. А весной, в один из солнечных мартовских дней, в её убежище неожиданно появились посторонние. Ксюха только что вернулась с очередной вылазки за едой: притащила целый пакет растворимой синтетической каши, и едва успела пристроить его в углу, как услышала негромкий шорох, затем стук от упавшего камня и, наконец, мужской голос:

– Здесь что ли?

«Неужели выследили»? – пронеслась перепуганная мысль. Стараясь не шуметь, девчонка отступила и спряталась за одним из мраморных ящиков.

– Здесь, спу-пу-пускайся, – ответил второй голос, чуть заикающийся и более юный.

Послышался шум, а затем удивленное мужское восклицание:

– Ни черта себе!

– Никто не зна-знает, – в Ксюхино убежище спустился второй незнакомец. – Случайно года два назад на-на-набрёл. Как думаешь, Вовка, что в них?

– Сейчас узнаем! – оптимистично заявил Вовка. – Тяжеленная какая… Ну-ка, парень, доставай ломики. Ты с той стороны, я с этой…В щель вставляй, видишь, тут паз? Ну, раз-два! Ага, двинулась, двинулась! Ещё давай, вот так, ага… Навались, толкаем…

По ушам Ксюхи словно взрыв ударил: мраморная плита, выбравшись из пазов и подталкиваемая незнакомцами, свалилась на пол, подняв облако пыли. Мужчины дружно чихнули – раз, другой, а потом…

– Что это? – раздался в тишине голос парня, неожиданно переставшего заикаться. – Вовка, он живой?

– Мёртвый… – как-то глухо ответил его спутник.

– А почему… – начал было парнишка, но Вовка не дал ему договорить.

– Потому, – отрезал он, и после паузы добавил: – Эти ящики – саркофаги, вот что это, парень. Слышал я о таком, но самому видеть не доводилось. Вот уж не думал, что посреди города… Знаешь, Ванюха, по-хорошему бы нам вернуть крышку на место надо, но не поднимем.

Он немного помолчал, и повторил:

– Нет, не поднимем. Пошли отсюда, саркофаги трогать нельзя.

– Почему?

– Пошли, говорю! Много будешь знать – помрёшь скоро.

Едва они выбрались наверх, как Ксюха тихонько выскользнула из своего укрытия и подошла к открытому ящику. Мертвецов она не боялась, пепел он и есть пепел. И человеческий ничем не отличается от обычной золы вперемешку с пылью. Но в саркофаге, как назвал его Вовка, находился вовсе не пепел. В потерявшей цвета, полуистлевшей, старинной одежде лежал в нём иссохший человек. На вид он был ужасен: кожа да кости. Казалось, страшный человек этот никакой не мертвец, он просто уснул, но сейчас откроет глаза и посмотрит прямо на Ксюху. Не помня себя от ужаса, девчонка заорала благим матом и…потеряла сознание. А когда очнулась, то увидела, что над ней склонился парень, чуть старше её.
В подземелья Ксюха больше не вернулась. Вовка поселил их с Ваней в настоящей городской квартире у знакомого иззвена. Иззвен был шумным, вспыльчивым и грубым, постояльцев нагружал тяжёлой работой, громко кричал да нередко возвращался домой пьяным. Но они терпели. Они очень быстро подружились: Ксюха и Иван. Он тоже оказался беглецом из воспитательного дома, только успел поскитаться по Загородью, поработать то на одной, то на другой ферме, даже попасть на пару месяцев в банду диких, но так нигде и не прибился. Пока не встретил в одном из посёлков Вовку. Смышлёный парнишка понравился копальщику, и тот нанял его за харчи помощником. А потом, видя, что жизнь скитальца пацана не прельщает – ему бы на одном месте осесть, пообещал отвести в город и пристроить у знакомого. Ну вот…пристроил…

Незаметно пролетел месяц, другой, вернулся в город откуда-то с севера Вовка, разругался с хозяином квартиры вдрызг – не до оскорблений даже, до драки. Оказалось, иззвен пропил за время его отсутствия чуть не половину оставленных на хранение находок. Забрав оставшееся, Вовка кликнул за собой ребятишек и увёл их с собой. Далеко увёл. Так далеко, что даже организуй за ними погоню (хотя, кому оно надо?), их ни за что бы не отыскали. Так Ваня и Ксюха оказались у Пафнутия на ферме.

окончание следует

© Copyright: Маранин Аболина, 2010
Свидетельство о публикации №21008081100

Сохранено

</>

О.Аболина, И. Маранин Подмастерье. Главы 33-36

1-2 главы, 3-4 главы, 5-6 главы, 7-8 главы, 9-10 главы, 11-14 главы, 15-17 главы, 18-19 главы, 20-23 главы, 24-27 главы, 28-32 главы33Игорь и Ваня почему-то не явились на обед. Подосинкина не знала, куда они делись, но беспокойства не выражала. Зато Ксюха привела к столу ...

Читать полностью

Источник

Оставить комментарий

Популярные посты:

macer

Где купить качественную мужскую одежду

foto_history

Фото дня, 25 марта 1963 года

elmaspb

Блины и оладьи

ratrussian

Получите, азовцы!

pro100_mica

Мелодии дня

kireev

Красивая иллюстрация опроса о возрасте Трампа и Байдена

aniskin1968

«КАМАЗ» передал 80 низкопольных автобусов НЕФАЗ большого класса в адрес

vik-ant-2

Вот такая вот херня :(

radio-rhodesia

СЛАВЕГ. ВЕСЬ

• Ранее
• Архив