О ДАТИРОВКЕ ПЕСНИ ОКУДЖАВЫ «МАСТЕР ГРИША»
ae_krylov — 30.10.2014Крылов А. Е. О датировке песни Окуджавы «Мастер Гриша» // «А иначе зачем на Земле этой вечной живу...»: Художественный мир Булата Окуджавы. Материалы Четвёртых Междунар. науч. чтений «Калуга на лит. карте России» / Ответ. Ред. И. А. Каргашин. Калуга: КГУ им. К.Э. Циолковского, 2014. С. 24-31.
Данное сообщение является побочным результатом
биографического исследования о личном знакомстве Владимира
Высоцкого и Булата Окуджавы[1].
Высоцкий на тему личных отношений со своим «духовным отцом»
не высказывался. Таким образом, в первую очередь стал вопрос
интерпретации множества соответствующих устных рассказов Окуджавы,
на первый взгляд противоречивых и довольно путаных. Нам удалось
предположительно датировать события, о которых так или иначе в этой
связи вспоминал поэт. В итоге имеющиеся материалы привели нас к
выводу, что первая его личная встреча с младшим коллегой состоялась
26 марта 1967 года на квартире у А.Вознесенского, и её на свою
камеру запечатлела фотограф Генриетта Перьян. По словам Окуджавы,
незадолго до знакомства он, будучи в гостях у режиссёра Михаила
Швейцера, услышал с плёнки спетую Высоцким песню
М. Таривердиева и М. Львовского «На Тихорецкую» — и
под влиянием этого исполнения (не текста!) написал свою: «Мастер
Гриша».
Оставались не до конца изученными два вопроса. Во-первых, казалось
нереальным, что до 1967-го года, имея ряд общих если не друзей, то
добрых знакомых (Е. Евтушенко, Б. Ахмадулина и др.), два поэта
не встречались лично, и тем более в Театре на Таганке. Во-вторых,
не проводилось попытки с помощью методов текстологического
анализа[2] точнее датировать саму окуджавскую
песню.
1.
Известно лишь, что некоторое время в двух ранних
спектаклях Театра среди многих других звучали и песни Окуджавы.
Однако не исключено, что они были использованы там в качестве
городского фольклора и даже, возможно, не повлекли за собой
договорных отношений между Театром и автором (точно так же,
например, попала в один из спектаклей Театра, ещё руководимого
Плотниковым, песня Высоцкого «Тот, кто раньше с нею был»).
Вероятность более раннего знакомства двух поэтов мала ещё и потому,
что когда организовывался Театр на Таганке и тем более когда в него
осенью пришёл Высоцкий, Окуджава уже жил с новой женой в Ленинграде
и вернулся он оттуда только осенью 1965-го, въехав в новую
московскую кооперативную квартиру. Всё это, конечно, не мешало ему
посещать Театр во время своих приездов в Москву, но в огромном
количестве мемуарной литературы о Высоцком и о его Театре нам
практически не встретились упоминания Окуджавы, относящиеся к
1960-м. Даже в полной версии дневников В. Золотухина в
контексте Театра поэт впервые упомянут лишь в 1982 году[3]. Это говорит в пользу наших
выводов. Видимо, время Художественного совета из устных рассказов
Высоцкого, куда входили и «друзья Театра» и его ведущие актёры, ещё
не наступило.
Наши выводы о позднем знакомстве Окуджавы с Театром
были недавно подтверждены и опубликованными на сайте радио «Шансон»
воспоминаниями другого коллеги Высоцкого — таганского актёра,
драматурга и режиссёра Вениамина Смехова:
…И вот однажды, это был уже 1971 год, мы играли один из
первых спектаклей «Гамлет». Высоцкий после поклонов подбежал ко мне
и спросил: «Хочешь, я познакомлю тебя с Окуджавой?» В тот момент я
даже представить себе этого не мог: «Как это я пойду с ним
знакомиться? Ты с ума сошёл, что ли?» Я Володю очень рассмешил
своим поведением, но он продолжал меня уговаривать, уверяя, что
Булату понравилась моя игра, и ему будет приятно со мной
познакомиться. Для меня это было равноценно тому, будто читаешь
«Евгения Онегина», а из-за угла выходит Пушкин[4].
Эти воспоминания вызывают большое доверие, поскольку в них
аргументированы как их датировка (первые спектакли «Гамлета»
действительно прошли в декабре 1971-го), так и обстоятельства, а
также эмоциональная составляющая первой личной встречи с большим и
любимым поэтом.
На наш вопрос, кто первым приводил Окуджаву на спектакли «Таганки»,
В. Смехов в личной переписке ответил, что это были Лев
Делюсин[5] и театральный художник Юрий
Васильев, дружившие, как известно, между собой.
Остаётся добавить, что первые магнитофонные записи Высоцкого,
сделанные в доме Делюсина (1968–1969), а также окуджавская «Песенка
о Моцарте» (1969), посвящённая жене Делюсина Ирине Балаевой,
относятся к тому же периоду. (Окуджава, в свою очередь, также
близко дружил с Васильевым[6].)
Итак, всё вышеизложенное не противоречит нашей датировке знакомства
двух бардов, а выстраивается с этим фактом в одну логичную
последовательность.
2.
Теперь — об ассоциации, связывавшей пение Высоцким песни «На Тихорецкую» и написание Окуджавой песни «Мастер Гриша».
В нашем доме, в нашем доме, в нашем доме —
благодать, благодать...
Все обиды до времени прячем.
Ничего, что удачи пока не видать —
зря не плачем.
Зря не плачем, зря не плачем, зря не плачем —
для чего, для чего?
Мастер Гриша придёт, рядом сядет.
Две больших, две надёжных руки у него —
всё наладит.
Всё наладит, всё наладит, всё наладит —
переждём, переждём.
На кого же надеяться кроме?
Разговоры идут день за днём всё о нём
в нашем доме.
В нашем доме, в нашем доме, в нашем доме –
сквозняки, сквозняки.
Да под ветром корёжится крыша...
Ну-ка, вынь из карманов свои кулаки,
мастер Гриша.
Мастер Гриша, мастер Гриша, мастер Гриша...
Раньше Окуджава относил эти стихи то к 1964-му, то к 1967
году[7], в обоих случаях, видимо, связывая
их появление со своими первыми посещениями Польши. Но в 1984 году,
выстраивая при включённом магнитофоне события, какими они ему
представлялись, автор «Мастера Гриши» пришёл к выводу, что песня
родилась в конце 1960-го[8]. Разночтения в
датировке свидетельствуют о неуверенности автора. Видимо,
ассоциации, связанные с песней, потускнели во многом из-за того,
что исполнялась она редко. Тем временем дата 1961 не
выдерживает никакой критики. Во-первых, песня отсутствует в
известных нам авторских фонограммах не только этого, но и ряда
последующих годов. В записях она появляется гораздо позднее. И
во-вторых, — исходя из истории её существования, теснейшим
образом связанного с Польшей. Связанных не только посвящением трём
будущим деятелям «Солидарности», но и своей сугубо политической
интерпретацией, которая впервые была предложена вдовой поэта Ольгой
Арцимович и показалась нам наиболее близкой к
действительности[9].
В этой связи необходимо восстановить последовательность знакомства
Окуджавы с адресатами его песни.
Двое из них — К. Модзелевский (1937 г. р.) и
Я. Куронь (1934—2004) — впервые встретились с поэтом во
время его первой туристической поездки в Польшу, уже будучи
воодушевлёнными его «крамольными» песнями и придя к нему в
гостиницу «Астория» в Закопане; там они обсуждали с Окуджавой
первую редакцию своего знаменитого «Открытого письма к партии»
(1965), послужившего началом их открытой политической
деятельности[10]. А. Михник
(1946) в этом году только-только поступил в университет и в таковой
тем более ещё не был замечен. Он был представлен поэту во время его
второго приезда, состоявшегося благодаря «личному приглашению
польских друзей», в августе 1967 года. Присутствовал на этой
встрече и Я. Куронь, только что вышедший на свободу[11] (вскоре ожидалось и освобождение
Модзелевского).
Таким образом, «польская» песня с политическим подтекстом ещё не
могла появиться и в 1964-м. Только 1968-й — вослед началу
Пражской весны и последующему «закручиванию гаек» со стороны
польского руководства — был ознаменован мартовскими волнениями,
которые были подавлены властями. (Биограф Окуджавы
О. Розенблюм датирует песню именно 1968-м годом, видимо
связывая её появление с данными событиями[12].)
Более того, Михник считает, что посвящение им троим было дано уже в
Перестройку[13], когда у Окуджавы
появилась возможность опубликовать «Мастера Гришу» на родине.
Отметим, что посвящение «А. М., Я. К., К. М.»
по просьбе Окуджавы было вставлено составителями в упоминавшийся
самиздатский сборник, подготовленный Московским КСП к 60-летию
писателя. В нотном альбоме 1989 года, подготовленном
Л. Шиловым и подаренном Окуджавой в Москве Михнику, оно уже
выглядело так: «Адаму, Яцеку, Каролю»[14]. Ну а через год для
второго — провинциального — издания песни (составитель
блока Окуджавы — М. Баранов) своё посвящение автор
расшифровал полностью[15].
Интерпретация Арцимович совпадает и с восприятием песни польскими
диссидентами 1960-х. На наш вопрос «“Мартовские
волнения” 1968-го проходили уже под песню
“Мастер Гриша” или её ещё тогда не
было?», А. Михник ответил:
Да, мы её уже знали. Я её впервые услышал в 1965–1966 году.
Моё внимание на неё обратил Яцек Куронь. У него это, конечно, имело
контекст: самые важные — это рабочие, значит и мастер Гриша.
Из анализа Яцека вытекало, что рабочие самые главные как
революционная сила. Это вписывалось в его тогдашнее мировоззрение.
Да и нас всех тоже это убеждало[16].
В свою очередь, версия Михника о позднем появлении посвящения
не противоречит и результатам нашего первичного текстологического
исследования: ни одна из известных нам фонограмм песни не содержит
не только посвящения, но и какого бы то ни было иного авторского
комментария по сути. Хотя следует иметь в виду, что комментарии
могли не быть записаны и по просьбе Окуджавы из автоцензурных
соображений.
Те же изыскания позволяют нам выявить раннюю границу появления
песни. Из нескольких её авторских фонограмм, известных нам[17], точную датировку имеют только
две. Одна из них относится к 1969 году, и потому в данном случае
нам не интересна. А вот в доме литератора В. М. Россельса
песня была записана 7 марта 1967 года. Ей предшествует
автокомментарий Окуджавы, который опасался, что не вспомнит песню и
действительно при исполнении последнего куплета сбился. Это
возможно в двух случаях: когда автор давно не исполнял своё старое
сочинение либо когда он поёт песню только что написанную.
Так или иначе, песня оказалась записанной на магнитофон за три
недели до знакомства с Высоцким, что также соответствует и
рассказам Окуджавы, и выводам нашего предыдущего исследования.
В пользу того, что песня уже при написании была связана именно с
Польшей, свидетельствует контекст этой фонограммы. На ней «Мастер
Гриша» располагается сразу после песни «Прощание с Польшей». Не
секрет также, почему именно в этом доме Окуджава решился спеть
«Мастера Гришу» под запись: в числе прочего, Россельс известен как
переводчик польской поэзии, а значит, и знаток польских реалий.
(Похожий контекст у песни и в другой домашней записи — у
ленинградского фольклориста В. С. Бахтина <1970>:
там песня расположена непосредственно после разговора на польские
темы.)
Следует сказать, что официальным поводом посещения Польши в 1967-м
явилась подготовка второй польской книги Окуджавы, составленной
Игнацем Шенфельдом[18].
Сам Шенфельд тогда писал в одном из польских журналов:
[В связи с подготовкой к печати «томика стихов»], который
выйдет уже в октябре этого года, мы пригласили Булата на месяц в
Польшу. Он прибыл в сопровождении своей очаровательной жены,
имеющей, кстати, польское происхождение и в девичестве носившей
фамилию Арцимович. В Варшаве Булат выступил с исполнением своих
песен в зале кабаре «Овца» и в клубе «Гибриды», где собравшаяся
многочисленная публика приветствовала его с энтузиазмом и пением
здравицы. По пути к Закопане мы остановились в Кракове, где
состоялся концерт в клубе ТППР. <...> Прочным следом
пребывания в Польше стали два новых стихотворения-песни, которые
поэт написал здесь: «Прощание с Польшей» и «Путешествие по ночной
Варшаве в дрожках»[19].
Между тем анализ попутно вскрыл и ещё одно
противоречие, — оно касается «Прощания с Польшей». Оказалось,
что сведения, приведённые в польской статье, не верны: эта песня
также была написана Окуджавой ранее августовского посещения Польши.
Возможно, и не так рано, как вспоминает Михник и как неизменно
датировал её автор (1965–1966). Во всяком случае Тадэуш Сливяк
успел её перевести, а И. Шенфельд включить в конец этой —
новой — книги[20]. «Мастер Гриша»,
видимо, не мог попасть в сборник по цензурным соображениям,
поскольку аллюзии на многочисленные догматические «крылатые»
выражения того времени, содержащие слова пролетариат и
революция, не названные в песне, но чересчур явно
просвечивающие сквозь её текст, — были более чем очевидны. Да
к тому же погружены они были в сниженный, бытовой (и главное —
современный) контекст. Это был явный криминал[21].
И всё-таки в Польше в переводе Виктора Ворошильского песня была
опубликована раньше, чем в СССР, как минимум на 18 лет.
В России песня тем не менее не очень известна, зато в Польше,
наоборот, она стала очень популярна. Благодаря ей за Окуджавой
закрепилось прозвище Мастер Булат[22], — так, с ударением на
первый слог. Существует и песенка с таким рефреном (слова: Mirosław
Czyżykiewicz). В финале документального фильма Богуслава Климсы
«Булат Окуджава во Вроцлаве» (1991) польские актёры поют эту
песенку самому Мастеру. И даже в одном из песенных собраний целый
раздел озаглавлен не как-нибудь «Песни Булата Окуджавы», а —
«Z teki Mistrza Bulata» (Из репертуара Мастера
Булата)[23], — таким
образом, книга содержит тексты поэта, но не содержит его фамилии.
Рядом, кстати, напечатана и популярная песня Войцеха Беллона
«Majster Bieda» (Мастер Беда), также написанная не без опоры
на «Мастера Гришу».
|
</> |