НЬЮ-ЙОРК, НЬЮ-ЙОРК...

топ 100 блогов reka_leta22.04.2011



А слов, наверно, не будет какое-то время... И слез... Они приходят и уходят не проливаясь... Я почему-то вспоминаю эту публикацию в которой - счастье...





         У меня был на редкость счастливый май. С нашей антрепризой мы месяц провели в Америке, путешествуя с двумя спектаклями по разным городам: Нью-Йорк, Вашингтон, Чикаго, и далее везде... Ездили большой группой: в спектакле по комедии Ноэла Коуарда «Цветок смеющийся» заняты одиннадцать актеров. Лишь в спектакле-концерте для голоса и саксофона по стихам И. Бродского нас только двое ? Игорь Бутман да я. А еще моя жена Анна ? продюсер моей антрепризы, да двое наших детей: девятилетний Мишка и трехлетняя Зойка, которых мы таскали за собой. Самолеты, автобусы, гостиницы, закулисье, рестораны после спектаклей, музеи и посещение мюзиклов на Бродвее...
___________

ДЕТИ И ДЖАЗ
НЬЮ-ЙОРК, НЬЮ-ЙОРК...
         Вообще доложу я вам, в моем почтенном возрасте путешествовать с детьми -- двойной кайф: ты очень многое воспринимаешь через них, смотришь на мир их глазами, к тебе возвращается способность удивляться, непосредственность и незамутненность восприятия природы, архитектуры, живописи, музыки. Реакции и оценки, разумеется, разнятся, но подчас и дополняют друг друга. Мишка через меня, через мои восторги воспринимал хореографию Боба Фосса, я оценил «Чарли Брауна», когда он, отсмотрев его дважды, стал петь мелодии и песни из этого детского мюзикла. Зойка засыпала в надежде, что к ней первой прилетит Питер Пен. А утром наряжалась в синий сарафанчик с белой блузкой, как Дороти из страны Оз (по-нашему из «Волшебника Изумрудного города»), и воображала себя ей.
         Серьезный джаз в силу высоты становится все элитарнее. Тут уместно произнести как «увы», так и «слава Богу». Слушают и восхищаются этой музыкой в основном «очкарики» и яйцеголовые всех возрастов. Или дети. Как оказалось, и мои собственные в том числе. Зойка, разумеется, до третьего сета не дотягивала, засыпала под звуки мощного дуэта -- саксофона Бутмана и трубы Марсалиса, как несколько веков назад отправлялся в объятия Морфея граф Кайзерлинг, слушая гольдберовские вариации Баха. Девятилетний Мишка был много выносливее. Он, увлекшись игрой, даже напросился к Марсалису на прослушивание в его музыкальную школу. В силу нереальности его мечты дело ограничилось автографом маэстро и совместной фотографией. «Учись у Бутмана. Он пока менее известен, но не менее грандиозен», -- сказал Марсалис. Что вполне подтвердилось. Игорь играл в нью-йоркском «Сохо» три сета с ансамблем Джона Лока. И имел необыкновенный успех. К нашему ужасу, во время исполнения темпераментная Зойка выскочила на сцену и подошла к виброфонисту Джона. Я приготовился к скандалу... НЕ ТУТ ТО БЫЛО! Джона Лок взял ее ручки в свои и продолжал вместе с ней играть на виброфоне. Публика была в восторге от мастерства музыканта. Мы с женой облегченно вздохнули... Это актерское «цирковое» дитя (мы ее прозвали «наш реквизит»), путешествуя с нашей труппой, взяла манеру, отсмотрев спектакль, выходить с актерами на аплодисменты...
         Так случилось и в полуторатысячном здании бродвейского Таун-холла, где мы играли комедию Ноэла Коуарда «Цветок смеющийся». Аплодисменты полуторатысячного зала длились по времени девять минут -- такого в своей жизни не упомню. Актер Леонид Сатановский снял все это безобразие любительской видеокамерой, но не для показа на ТВ, а исключительно, чтобы мы все -- С. Немоляева, О. Остроумова, А. Балтер, А. Мордвинова и др. -- не думали, что видели коллективный бродвейский сон. На видеопленке и Зойка на руках у меня раскланивается на сцене Таун-холла... Каково ей потом, когда станет взрослой, будет смотреть на дела давно минувших дней. Но всякому умилению -- свое время.


О БЕЗДУХОВНОСТИ
НЬЮ-ЙОРК, НЬЮ-ЙОРК...
         Город Нью-Йорк самый живой, разнообразный и ежеминутно меняющийся город мира. Его можно не выносить или обожать, как, впрочем, все на этом свете, но отрицать его мощь, разнообразие, его круглосуточный живой пульс -- невозможно. Город, да нет, страна Нью-Йорк лишь подремывает (или делает вид?) от силы два часа в сутки -- с 3 до 5 утра. Ночью он напоминает светящийся огнями громадный воздушный и легкий замок-великан, а его мосты -- ну чисто бриллиантовые брошки и ожерелья. Днем небоскребы торчат, как от укола. В нем все стоит. Он весь мощный, напряженный, как юноша-атлет. Употребим сегодняшнее модное клише: город -- секс-символ, город -- мегазвезда.
         Пресловутая американская бездуховность? Чушь собачья! А для кого эти бесчисленные книжные магазины? Много сотен тысяч си-ди дисков с любой музыкой в битком набитых огромных павильонах, которые даже трудно назвать магазинами. Хочешь запись концерта конца 40-х выдающегося ленинградского пианиста Софроницкого? Пожалуйста. Хочешь Рихтера, Гилельса, самого Рахманинова? Ради Бога. Все, вплоть до Аллы Пугачевой. Плати деньги. Не можешь -- о'кей. Пойди в музыкальную библиотеку и возьми, перепиши себе. Только не распространяй, не продавай -- это карается законом, а закон там чтут. И правильно делают. Замечательно, когда страна управляется законами, а не людьми. Нам бы так. У нас она управлялась и управляется людьми часто в обход законов.
         В Центральном парке страны Нью-Йорк есть все -- вплоть до маленького зоопарка. А на свободе, посреди деревьев и на них, бесчисленное количество белок. Ими развлекаются дети, кормят их прямо из рук. Надоело? Катайся на каруселях, качайся на качелях, играй в баскетбол или во что-нибудь другое. Загорай, раздевшись, на травке, катайся на лодках, даже на лошадях или в карете. Про разнообразие еды и вкусностей промолчим, ведь мы о духовном. Там, в Центральном парке, единая театральная установка -- нечто вроде средневекового замка. Актеры для гуляющих в парке представляют пьесы Шекспира, оркестры играют Моцарта для рассевшихся на зеленой лужайке...
         В раковинах парка звучат духовые оркестры, как когда-то у нас в Питере в Летнем саду. Рядом десяток станций метрополитена. Приезжай из любой точки города и выходи там, где тебе надо -- к любой части огромного парка.
         А в десяти минутах от парка музеи: Метрополитен, Модерн-Арт, тут же неподалеку бродвейские театры, кино и Карнеги-холл со многими залами. В нем опять же все на любой вкус. Кливлендский симфонический, Исаак Перельман, Оскар Питерсон... Это те, кого приглашает «Карнеги» сам. Эти в программках и афишах черным шрифтом. Сиреневым -- те, кто сам снял этот роскошный зал: Геннадий Хазанов, русские американцы, чтобы отметить двухсотлетие Пушкина, наш российский концерт при участии Сергея Лейферкуса, Сергей Юрский...
         Так о бездуховности. В этом году в столице Америки -- городе Вашингтоне, который знаменит скандалом с Моникой Левински, американцы установили памятник нашему Александру Сергеевичу. В Москве, между прочим, я не нашел памятника не только Фолкнеру, но и англоязычному Уильяму Шекспиру, пьесы которого всегда укрепляли репертуар московских театров в течение последних ста лет. Нам, разумеется, не до Шекспира, у нас и Державину Гавриле Романовичу на памятник не хватило. Правда, Крупской вот отгрохали. И какая там Надя красавица! Куда Инессе Арманд до нее! И Клавдия Шиффер не потянет... Ну раз мы о женщинах, пора уже о трех старушках поведать.


ТРИ СТАРУХИ

         Три старухи без зубов
         Толковали про любовь.

         Бродвей. Роскошный разнообразный Брод. Как мы говорили в нашем стиляжном детстве: «Прошвырнемся по Бродвею, по Броду». Это означало прогуляемся по Невскому или по улице Горького (ныне Тверской). И еще тогда в конце 40-х была шуточная песенка:

         На Бродвее шумном
         Чистил негр ботинки,
         И блестят у Джека
         Лишь белки у глаз.
         Он влюбился в ножки
         Маленькой блондинки,
         Машинистки Полли.
         Фирмы Джеймс Дуглас...

         Так вот на настоящем Бродвее, где цветные афроамериканцы никому теперь ботинок не чистят, а за слово «нигер» дадут по зубам (и правильно сделают -- это мы «жидами» и «черножопыми» разбрасываемся безо всякого риска), сидит на углу Брода и 55-й улицы одна расчудесная старая художница по имени Берта Харгсон. Сидит, рисует и продает тут же свою нехитрую продукцию, маленькие картинки на холсте. На них одно и то же изображение, как на детском рисунке: женская головка статуи Свободы -- разными красками и детским почерком надпись на рисунке «Нью-Йорк вас любит, желает мира и счастья. Любите Нью-Йорк». Что-то в этом роде я прочитал на своем ужасающем английском. Но даже его хватило, чтобы разобрать суть. Сидит эта самая Берта на низеньком стульчике, малюет безо всякого мольберта одно и то же и продает за 25 зеленых свой нехитрый сюжет. А на прилавке лежит разрешение от мэрии делать этот арт-бизнес. Диплом в рамке. Тут же ксерокс из старых газет, где, судя по всему, фото молодой еще госпожи Харгсон и какая-то заметка. И еще ксерокс с фотографией, где почему-то группа улыбающихся нью-йоркских полицейских. Может, кореша старухи? Сама Берта в потертом плаще, седые волосы подкрашены чем-то рыжим. Голова старушки предательски трясется, глаза умные. Ну точь-в-точь Наина из нашего «Руслана»:

         Глазами впалыми сверкая,
         С горбом, с трясучей головой,
         Печальной ветхости картина.
         Ах, витязь, то была Наина!..

         Но почему-то в отличие от пушкинского Финна я не ужасался, а взирал на это зрелище почти умиленно. Это надо же, в центре утреннего Нью-Йорка, средь шумного бала мчащихся роскошных машин и ярких автобусов, сидит себе десятки лет постепенно состарившаяся девушка с газетной фотографии и рисует, рисует, рисует про то, что Нью-Йорк вас почему-то любит... Нет, нет, я отдаю себе отчет, что и диаметрально противоположный взгляд на вещи правомерен...

         «Небоскребы, небоскребы, а я маленький такой...»

         Маленький, никому не нужный, отчаявшийся. Или лимоновский Эдичка, голый на 32-м этаже, на балконе, тоже отчаявшийся и обозленный на весь мир. Но я-то, гастролирующий московский актер, живущий около Бродвея на 56-й улице с женой, детьми, с моими коллегами и друзьями, знающий, что вечером у нас аншлаг на Бродвее, -- мне пока приходить в отчаяние, слава Богу, не от чего.


СТАРУХА ЗА НОМЕРОМ ДВА
НЬЮ-ЙОРК, НЬЮ-ЙОРК...
         Позавтракав, стою на улице, на ступеньках нашего маленького отеля с красивым названием «Да Винчи», покуриваю трубочку, мимо идут утренние прохожие. Разные. Одеты кто в чем. Нью-Йорк в этом смысле также прост и демократичен, как наша Москва. На мюзиклы ходят в джинсах и кроссовках. Правда, тут же мужчины в дорогих костюмах и дамы даже в вечерних платьях. Впрочем, при этом могут оказаться тоже в удобных кроссовках, пожилым ногам в них удобнее. Мимо крылечка нашей «Да Винчи» идет-бредет старуха. По виду -- ни дать ни взять старьевщица-бомжиха. Цветная, чернокожая до синьки. Губы ярко накрашены. Во рту четыре зуба. На голове ярко-красная вязаная шапка. Выцветший плащ, из-под которого спортивные брюки и кеды красноватого же тона. Идет мимо. Видит, что я курю. Попросила огоньку. Я щелкнул зажигалкой. Она, сказав «сенкс», о чем-то меня спросила. «Сорри, мэм, ай донт спик инглиш». Она спросила в смысле, на каком я «спикаю». Отвечаю, что из Москвы, русский. И тут она: «Рашен... зэтс окей. Ай эм вери лайк Набоков!» Я чуть со ступенек не сверзился: «Набоков?! Ю лайк Владимир Набоков?!» И тут она пустилась в рассказ про то, что в юности играла Лолиту в школьном драматическом кружке. Вот тебе и бомжиха-старьевщица...
         Несколькими днями позже в этом огромнейшем Нью-Йорке, в огромнейшем Центральном парке, мне было суждено увидеть мою беззубую Лолиту в другой раз. Она сидела на скамейке с одним белым-белым старичком-пенсионером в очках, что-то ему рассказывала. Наряд ее был тем же, но красная шерстяная шапка была ярко-зеленой и из-под плаща высовывалось тоже что-то зеленое. Она что-то плела белому старичку, он хохотал, кашлял от смеха и отмахивался от нее руками. Затем они встали и под руку зашаркали по аллеи Центрального парка. Будь здорова и ты, моя маленькая цветная Лолита, помянувшая русского автора.


ЛЮБИМАЯ СТАРУХА
НЬЮ-ЙОРК, НЬЮ-ЙОРК...
         Она хорошо знала моих родителей, а меня чуть ли не до моего рождения, как гласит надпись на подаренной мне в этом американском мае ее книжице стихов, которые были сочинены и опубликованы Надеждой Филипповной Крамовой в 1992 -- 1998 годах уходящего века. Ее дочь, мою ровесницу, Людмилу Штерн, также проживающую в Америке, я помню с тех пор, как помню себя, с еще довоенных ленинградских времен. Люда -- писательница, а теперь и англоязычная журналистка, муж ее Виктор Штерн, американский ученый. Каждый раз, бывая в городе Бостоне, я встречаюсь с этой замечательной семьей. И каждый раз мой первый вопрос про Надежду Филипповну. И немудрено -- в декабре этого года ей должно исполниться ровно 100 лет. Просто обязано исполниться. Хотя сама Надежда Филипповна просит судьбу об обратном, что как бы вполне естественно. Хотя Гете и сказал, что старость -- лучшая пора человека, но, скажем, Анатолий Борисович Мариенгоф в своих мемуарах сказал: «Не верьте этому старому болтуну!» Старость не радость, как говорится в пословице. И поэт Крамова вторит:

         Как трудно стало жить,
         Вставать, сидеть, ходить...
         Все превратилось в
         сверхзадачу,
         А если уж постель стелить -
         я чуть не плачу.

         Или еще так:

         Умереть бы мне скорее,
         Не роптать, не маяться,
         Чтоб не видеть,
         как стареет
         Моя дочь-красавица.

         Не правда ли, здорово! Здорово и неожиданно по повороту. Надежда Филипповна Крамова -- актриса, писательница, переводчица, родилась 15 декабря 1899 года в Санкт-Петербурге в семье инженера. Училась в прославленной гимназии Стоюниной и в Школе русской драмы, посещала поэтический семинар Николая Гумилева.
         В 20-е годы Надежда Крамова играла в знаменитом в то время петербургском театре «Балаганчик» и снималась в главных ролях во многих фильмах, в том числе «Наполеон», «Минарет смерти» и др.
         В качестве журналистки и переводчицы Надежда Крамова работала в Берлине, перевела с немецкого несколько книг: «Дух фильма», «Карл, где ты» и др. Надежда Крамова автор пьес «Змея», «Корабль Арго», «Дети подземелья», поставленных в свое время в разных городах бывшего Советского Союза. В вышедшей в 1989 году отличной книге «Пока нас помнят» Н.Ф.Крамова рассказывает о людях, с которыми столкнула судьба и связала дружба. Среди них -- Максим Горький, Анна Ахматова, Михаил Зощенко... В стихах сборника, которые написаны в 1992 -- 1998 годах, есть и такие, посвященные Иосифу Бродскому, который бывал в их доме в Питере:

         Не подругой была, не сверстницей --
         Я на сорок лет его старше...
         ...Но, заслышав шаги
         на лестнице,
         Бормотание под дверью
         нашей,
         Я кидалась бегом
         в переднюю,
         Будто к источнику света,
         Чтобы в квартиру
         немедленно
         Впустить молодого поэта.
         А поэт, побродив
         по комнатам,
         Постояв у книжного
         шкафа,
         Говорил приглушенным
         голосом:
         «Я пришел почитать
         стишата».
         И, от окна до двери
         Шагами комнату меря,
         Начинал спокойно и строго,
         Но вскоре, волнением
         объятый,
         Не замечал он, как строчки
         Вдруг наливались набатом.
         И дрожали тарелки
         со снедью,
         И в стенку стучали соседи.

         Тут все для тех, кто знал Бродского, удивительно точно. И бормотание, и «стишата», и стук соседей от набата и напора молодого питерского рыжего Иосифа.
         Читая эти да и другие стихи Надежды Филипповны, как-то забываешь, что они написаны женщиной после девяноста. И пусть сбудется сказанное ею недавно:

         Когда моя смерть постучит у порога,
         Ее попрошу: «Подожди-ка немного...
         ...Сейчас от стола не готова
         я встать,
         Еще одну строчку прошу
         дописать».
         И гостья, как видно,
         от удивления
         Присядет на лестничной
         ступени
         И скажет, махнув костлявой
         рукой:
         «Ну ладно, я завтра прийду
         за тобой».

         Может быть, и послезавтра... Ведь говорят же на земле обетованной: «Пусть живет до 120 лет». Моя главная американская «старуха», дорогая Надежда Филипповна! Я мечтаю приехать к вам в Бостон на ваше столетие...

         Что говорить, американский май этого года был для меня выдающимся маем. Вот так бы всю оставшуюся жизнь маяться. Да где там! Хорошего понемножку...

Михаил КОЗАКОВ

На фото: Наш замечательный джазмен саксофонист Игорь Бутман играл дважды в Нью-Йорке с их прославленными звездами: трубачом Уинтоном Марсалисом и виброфонистом Джоном Локом. В обоих случаях возникал союз потрясающих музыкантов. В каждом клубном концерте игрались три сета. С перерывами. Примерно три часа серьезной джазовой музыки (по виртуозности, изощренности и духовности современный джаз не уступает классике).

Фото Максима Горелика, Оксаны Бутман и из архива Михаила Козакова

Оставить комментарий

Архив записей в блогах:
Моя любимая фотография из нашего короткого путешествия. На закате . У меня сразу играет Fоrever young в голове. Чем больше тишины и свободы, тем больше времени на размышления. Я так часто погружаюсь в воспоминания: сначала они просто щекочут, кажутся холодными и чужими, потом ты ...
Давно хотел заехать в этот магаз со смешным названием Кокос :) Вообще это вполне себе обычный магазин, просто в нём есть много всего. Можно даже в прямом смысле слова купить ведро огурцов :) Ну и самое главное, есть правильные вкусности в наличии! И теперь представьте, что ...
Проснулся как в бреду. Продолжаю болеть, но пойду на работу. Сильный. Выдержу. ...
Задний двор Негр, живущий в трущобах Капитолий Кухня в трущобах Субботний полдень (Харрингтон, штат Делавер) Негр в своей комнате в трущобах Семья негров Маленький сборщик гороха (Кембридж, Мэриленд) Негритянка, живущая в трущобах Негритёнок в "квартире" где ...
22:24:57 DSC_7825 Taken on July 5, 2015 Nikon D60 ,18.0-55.0 mm f/3.5-5.6 ƒ/4.0 22.0 mm 1/30 220 impressive portrait ...