Мой товарищ Сталин
novayagazeta — 05.03.20155 марта — день смерти, сохранивший много жизней.
Траурное собрание работников Октябрьской железной дороги в
день смерти Сталина. РИА Новости
В отличие от многих-многих, неотступно думающих о Сталине и
определяющих его место в истории, я состоял с ним в личных
отношениях. Возможно, только односторонне, доказательств его
заинтересованности во мне, хотя бы секундной, у меня нет. Но ничто
не противоречит тому, что могла быть, то есть допущение его
интереса конкретно ко мне — реально.
Я же начало нашего общения принял чрезвычайно близко к сердцу,
ходил взволнованный. Было это в конце 1949 года, ему исполнялось 70
лет. Позже, уже после смерти, выяснилось, что он себе возраст на
год убавил, но шепни тогда кто-нибудь такое, разорвали бы, не
доведя до милиции. К 21 декабря все, сколько их было в стране,
учреждения и службы, от будки стрелочника до Днепрогэса, посылали
ему по почте поздравления и подарки. Натурально, и нашему 7-б
классу поручили оформить альбом. Вклеить художественные вырезки,
переписать стихи и лозунги, что-то нарисовать. Писать назначили
меня как грамотея и почти каллиграфа, рисовать Вадика Гаузнера как
имеющего талант. На всё про всё дали одну ночь, потому что пачка
альбомов прибыла в школу сегодня, а отправлять уже завтра. Сошлись
у Вадика, мне было 13, ему 16, война перемешала возрасты. В 4 часа
утра у меня стали закрываться глаза. Даже фотография его матери с
обнаженными плечами, стоявшая на рояле, ушла из поля внимания. Он
кинул на кушетку подушку и чем укрыться, сказал, что обойдется
один.
В 7, когда я проснулся, альбом был готов. Но Боже!
«пламенный» через одно «н», «белокаменная» через три и т. д., и т.
п., и пр. Я звенящим голосом произнес, что товарищу Сталину такое
посылать нельзя. Вадик отозвался неожиданно: «Да ладно, разберется,
переставит где надо». Так непочтительно? — я не поверил
ушам.
Неделю меня бросало из крайности в крайность — вот приду в школу,
меня к директору: «Звонил Иосиф Виссарионович, велел немедленно
вручить орден», вариант: «Звонил, сказал, что в «Виссарионовиче» не
хватает одного «с», немедленно в колонию».
Ни то, ни то — думай, что хочешь. Что руки не дошли, жутко
занят. Говорили, что он каждый день прочитывает 500 страниц на
восьми языках. В любом случае следующий ход был его. И последовать
не замедлил. Через 3 года его мысль развернулась в сторону моей
мамы. Она была врач-педиатр, у нее было имя, негромкое, но
выходившее за пределы района, где она работала. И тут он объявил,
что врачи из евреев — отравители. Что ни прием в поликлинике, то
какая-нибудь из «мамаш» (официальное наименование категории), в ее
репутацию не вникавшая, спрашивала: «А что это вы моему ребенку
выписали?» Она приходила домой подавленная, отец — не врач, но
опять же еврей — тоже. Стала вспоминаться корзина под присказку
«рано разобрали». Собранной она стояла, когда я родился: мама
кончила университет во Франции, за что надо было жить готовой к
аресту.
Тут взяла его смерть, снова руки не дошли. 5 марта мы скорбно
стояли — каждый класс маленькое каре — в рекреационном зале
школы.
Директор, фронтовик, преданный сталинист, был в
ужасном виде, распухший, почему-то расцарапанный, от него несло
перегаром. Подавляя рыдания, он по слогу, с паузами, произнес
траурную весть. Прибавил: «Слово имеет секретарь парторганизации…»,
— и выговорил имя нашей классной руководительницы. Мы не знали про
этот ее пост и выкатили глаза.
Неожиданный поворот застал врасплох и ее, до того всхлипывавшую в
платочек. На лице выразилось мгновенное смятение, недоумение,
раздражение, показалось, она даже пробормотала «почему я-то?»,
слезы испарились. Она сказала, что нужно, но я подумал, что он-то,
Сталин, который «знал всё про всех и каждого», уловил неискренность
и на том свете ей припомнит.
Наша связанность продолжилась. Весной 1956-го вполголоса, почти секретно, но и почти открыто в институте курсу за курсом велено было собираться в такой-то аудитории. Слушать «закрытое» письмо Хрущева ХХ съезду партии. Новость уже известная, но это было официальное приобщение. Атмосфера торжественная, никакой суеты. Вошли декан и мужик из парткома. Веско растолковали, что к чему. Неслышно посовещались, и декан показал пальцем на меня: «Может быть, вы начнете? У вас, меня информировали, дикция». Декан! На меня (надо бы восклицательный знак вниз головой, да нет на клавиатуре). Я встал сбоку от их стола и стоя прочитал всю брошюру до конца, они не перебивали.
Это заняло много времени, длинный текст. Несколько раз в
особенно острых местах появлялся позыв обратиться к слушавшим:
«Почтим память невинно погибших…». Но как? Чем? Минутным вставанием
— миллионы погубленных неповторимых судеб? Письмо кончилось, полное
молчание, потянулись в коридор. В целом я про то, что сообщалось,
уже знал, но не так концентрированно. И в эти минуты среди
множества налетавших на меня мыслей и состояний было и мое пыхтение
над альбомом в гипнозе этого имени, призрака, шаманства, делавшего
из меня безмозглую куклу. И мое непонимание угрозы надвигавшегося
переселения еще одного приговоренного им народа в выморочную
притундровую зону. И какие-никакие переживания, вызванные его
смертью. И даже одобрение начальством дикции, с которой я читал
список его расправ.
Тогда еще не было ни «Реквиема» Ахматовой, ни
Солженицына, ни Шаламова. Сейчас есть. И это на их фоне звучат
сейчас призывы прославить заслуги Сталина и оплакать его ошибки.
Какие заслуги? Не перед людьми, ни перед единым из
них.
Перед государством! Но государство и было — он. Его заслуги перед
собой заключаются в том, что через 60 лет после раскрытия сути и
практики его правления его черный морок видится большинству народа
путеводной звездой. Он оставил после себя бессрочную индульгенцию
на убийства — в Венгрии, в Чехословакии, в Грузии, в Донбассе. Ну,
а какие ошибки? Сгон толп на возведение чертогов черной
металлургии, чтобы ею кормить сирот. Пожирание жизней. Рвы,
наполненные телами принявших из его рук гибель… Кого мы в силах
нынешним нашим хныканьем оплакать, когда души замученных вопиют к
небесам. Стонут и вопиют. Или мы не читали Библии и ничего, совсем
ничего не смыслим в мироустройстве?
Анатолий Найман
поэт, прозаик
|
</> |