Лесное царство (продолжение)

топ 100 блогов lidiamp10.07.2011 Глава 8
Зимой мне исполнилось десять лет, возраст уже серьёзный.
Ещё год назад мир взрослых людей меня не интересовал, я не замечала сложности их взаимоотношений и особенности характеров. Я жила в своём, детском, мире, заполненном играми и книжками.
А тут вдруг как будто протёрли запотевшее стекло, и я увидела всё, что за ним - других людей, другие жизни. Люди оказались разными, жизнь - сложной, многое в ней - непонятным.

На втором этаже кроме нас жили ещё две семьи.
Я не помню ни лиц, ни имён соседей, чья дверь находилась рядом с нашей, им обоим было лет по тридцать с небольшим, а их сыну Коле – около пяти лет. Коля был тихий, серьёзный, бледный мальчик. Он часто болел и сидел дома с укутанным горлом.
За два года нашей жизни в этом доме ни разу к нам не донеслось ни звука от соседей, словно через стену от нас находилась пустая квартира.
Родители Коли были суховатые, сдержанные люди, говорили вполголоса и никогда не улыбались. И Коля никогда не улыбался, и уж тем более не смеялся. Эта их семейная серьёзность меня удивляла, я ещё не встречала таких неулыбчивых людей. Колина мама была очень строгой, она никогда не повышала голоса, но так говорила, и так смотрела при этом, что ослушаться её было невозможно, и Коля слушался беспрекословно. Он не шалил, не бегал по квартире, не разбрасывал игрушек, как другие дети. Я не помню его играющим с нами во дворе. Наверно, после садика он сидел дома или чинно гулял с родителями по дорожкам парка. Несколько раз я заходила к Коле и играла с ним, но чувствовала себя очень стеснённо под строгим взглядом Колиной мамы. Я словно замерзала у них в квартире.
Не сразу, кажется через год, я узнала от мамы, что Коля – не родной ребёнок у своих родителей, что он - приёмный. Мама рассказала об этом с грустью, и мне от этого тоже стало грустно, но тогда у меня не возникло никаких вопросов, приёмный так приёмный. А сейчас я иногда вспоминаю Колю и его родителей и пытаюсь понять, что за тень лежала на этой семье. Может быть, до усыновления Коли эти люди пережили утрату собственного ребёнка? Или не было никакой утраты, просто своих детей не могли иметь, а Колю они сердцем до конца не приняли, не смогли его полюбить как своего, родного? А может, всё проще: такие уж они были по натуре – закрытые, сдержанные, и просто не умели проявлять свои чувства?
В детстве я не задавала себе этих вопросов, а просто жалела маленького Колю за то, что его мама как будто всё время была им недовольна, за строгость и холодок, царившие в его семье.

Другие наши соседи по этажу были полной противоположностью этой семье. Сдержанности и холодка здесь и в помине не было. Взрослые были того же возраста, что и Колины родители, их дочери Тане шёл шестой год. С ними проживала ещё бабушка – мама Таниного отца. Таню безмерно любили, баловали, и росла она непоседливой, весёлой, своевольной девочкой.
Главной в семье была мать, отец – добрый, мягкий и слабохарактерный – подчинялся ей и только виновато улыбался, когда она ругала его. Был за ним грех - выпивал довольно часто, и это служило главной причиной раздоров в семье. Иногда Танин отец проявлял характер, возражал жене, и тогда атмосфера накалялась, взрослые громко выясняли отношения. Таня при этом плакала, но быстро утешалась и весело носилась по квартире, производя много шума. Танина мама успешно подавляла бунт на корабле, и жизнь текла своим чередом.
Квартира их состояла из двух комнат и кухни. Одна из комнат была детской Тани, и это произвёло на меня огромное впечатление. У меня не было своей детской, и ни у кого из моих подружек её не было. Про детскую комнату я до этого только читала в книжках про давние времена, про жизнь богатых людей до революции .
Чтобы выделить Тане отдельную детскую комнату, бабушку поселили в кухне за занавеской. Бабушка была очень старенькой, умом нетвёрдой, и невестка относилась к ней пренебрежительно, а Таня усвоила манеру матери. Она разговаривала с бабушкой грубо, покрикивала на неё, дразнила, и родители её при этом не одёргивали и не стыдили. Бабушка, тихая, безгласная, молча сносила всё и, мне кажется, уже плохо понимала, что вокруг происходит. Мне было очень жаль её. Сама я росла без бабушек, и думала, что ни за что не стала бы обижать бабушку, если бы она у меня была.
Однажды мама с папой повезли меня на целый день в Стрый. Мы часто ездили в Стрый по воскресеньям, гуляли в городском парке, ходили в кино. Это была обычная поездка, только собирались родители поспешнее и выехали мы из Моршина раньше, чем обычно. А когда вернулись вечером домой, мама сказала мне, что умерла Танина бабушка и что сегодня её похоронили.

Я часто вспоминала Чегем, Валерика и свой класс. По примеру Тамарочки Забелиной, моей первой школьной подруги, уехавшей после первого класса в Свердловск, я решила послать одноклассникам открытки. Покупала я их долго, выбирала с любовью – чтобы все были разные и интересные. Потом, высунув от старания язык, подписывала каждую. Текст был стандартный: «На память…. (имя и фамилия одноклассника) от Лиды М…вой». Подписала двадцать с лишним открыток (на это ушло дня два), гордо оглядела результаты своего труда, сложила все открытки в конверт… и отложила в сторону. На меня вдруг нашёл приступ застенчивости просто чудовищной силы. Да разве они меня ещё помнят, засомневалась я. А обрадуются ли они моим открыткам? А если открытки им не понравятся? Да они и думать обо мне забыли, скажут: чего это вдруг она нам открытки прислала. И правда, какой-то странный поступок – посылать ни с того, ни с сего открытки, даже как-то неудобно посылать. Даже стыдно как-то. Нет, не стану это делать!
И не послала. Так стеснялась, что не смогла их отправить. И лежали эти открытки у меня очень долго, надписанные на обороте, а потом постепенно потерялись. А жаль, что не сохранились, я бы хоть имена и фамилии всех своих одноклассников помнила.
Такая болезненная застенчивость нападала на меня время от времени и позже. Про один случай, в четвёртом классе, я ещё расскажу. А в шестом классе, помню, отправилась я записываться в шахматный кружок в Доме пионеров. Бодро дошла до него, а у двери вдруг застыла на месте, мучительно застеснялась. Постояла, постояла, да и пошла домой. Так и не записалась. Изживала я это качество постепенно, в течение многих лет.

Мама и папа получали письма из Чегема – от дяди Вити, папиного брата, и из чегемской больницы, где мама работала. Из писем мы узнали, что Валерик с родителями уехал из Моршина. Мама мне тогда сказала, в какой город, но я не запомнила названия.
Узнали мы и грустную новость – умерла от рака тётя Дуся, санитарка из больницы, которая жила с двумя маленькими детьми в страшной бедности. С детьми тёти Дуси я часто играла и, уезжая, оставила им большую часть своих игрушек. Кажется, мама сказала, что детей забрали какие-то дальние родственники.
Так постепенно обрывались ниточки, связывавшие меня с Чегемом. Не стало тёти Дуси, уехал Валерик, от одноклассников я постепенно отвыкала. Вот Куну я не забывала никогда. И она нас помнила, через дядю Витю передавала нам приветы и всегда отдельный привет – Лидочке. Куну я считала родным человеком и пока была она жива, ощущала Чегем своим домом.

Зима подходила к концу, снег начал подтаивать, и на опушке леса за железной дорогой появились подснежники. Я впервые видела такое: цветы растут прямо из-под снега. Что есть такие цветы, подснежники, я, конечно, знала, но одно дело- знать и совсем другое – увидеть собственными глазами.
Подснежники нужно было не рвать, а вытягивать из земли, при этом скользкие стебельки нежно поскрипывали, как поскрипывает под пальцами вымытое блюдце. От проталин чудно пахло талым снегом, подтаявшей землёй и ещё чем-то без названия, пахло весной.
Каждый день я совершала обход своих «владений» - парка, опушки леса за парком и опушки с другой стороны – за железной дорогой, искала первые приметы весны, радовалась им и дома спешила поделиться своими наблюдениями с папой.
Отец разделял мой острый интерес к растениям, к природе, оформил для меня подписку на журнал «Юный натуралист», и мы получали его четыре года подряд.
Кроме этого журнала я читала много книг о животных, растениях, об окружающем мире. Эти книги были не так красочны, как те, что издаются сейчас, но написаны были интересно, хорошим языком. «Мир вокруг нас», «Почему реки текут в море», «Ребята и зверята»… Последнюю книгу я особенно любила, знала чуть не наизусть. Это была повесть Ольги Перовской о девочках, живших на лесном кордоне (отец девочек работал лесничим). Автор повести - Ольга Перовская. Об этой книге я напишу отдельно, в другой раз, она заслуживает отдельного рассказа.

В этот год, как ни в какой другой, я много времени проводила в одиночестве, потому что не ходила в школу. Все друзья были в детском саду или сидели за партами, и по утрам я гуляла одна. Нельзя сказать, что я скучала: вокруг было столько всего интересного. В это время я уже увлеклась коллекционированием минералов (см. «Ахиллесова пята»), поэтому обычно ходила, почти уткнувшись носом в землю, в поисках интересных камешков.
О чём я думала, гуляя одна? Помню, что меня в это время очень занимали размышления об именах. Смешно, наверно, но у меня был затяжной конфликт с собственным именем, я никак не могла сродниться с ним. Всякий раз, когда ко мне обращались: «Лида!», я испытывала мгновенное, острое, как укол, неприятное чувство. Я носила своё имя, как платье, которое на мне плохо сидит, мешает, выглядит мешковато и очень сковывает меня. На других девочках, казалось мне, их имена сидели так ладненько, так красиво, и только моё имя было, как костюм с чужого плеча. Я раздумывала, какое имя мне бы подошло, и пришла к выводу, что это могли быть Лена, Наташа или Света. Мама с папой ошиблись, думала я огорчённо, они родили Лену (Наташу, Свету) но не поняли этого и назвали меня Лидой. В этом имени не было тепла, оно было прямоугольное и холодное.
А после того, как я прочитала несколько книжек о школьной жизни, моё неприятие имени получило весомое подкрепление. Все Лиды были, как на подбор, зубрилками, хитрыми подлизами или скучными девочками, Когда я позже дошла в чтении до чеховского «Дома с мезонином» неприязнь к своему имени достигла апогея. Правильная и рассудительная Лидия казалась мне бездушной занудой.
Знакомясь, я всегда преодолевала внутреннее сопротивление, делала усилие, прежде чем произнести своё имя.
Только повзрослев, я кое-как примирилась со своим именем. И даже – достижение! - взглянув на него со стороны, признала, что оно, пожалуй, неплохо звучит. Получилось так, что ни в школе, ни среди друзей-приятелей и соседей уже во взрослой жизни у меня никогда не было тёзки. Вроде бы не экзотическое, не заумное имя, вполне обычное, но детей редко им называли. И только на работе я столкнулась с тёзкой - уверенной в себе, умной и очень остроумной женщиной. Внешностью она напоминала античную богиню, было в ней что-то такое. К её дню рождения я написала стихотворное поздравление от нашей лаборатории, в котором были такие строчки:

Царственное имя,
Царственная стать,
Внешность и характер
Тоже им под стать.

Вас лепить бы Фидию
Никою в полёте.
Неувязка, Лидия:
Не тогда живёте.

И написав, вдруг осознала, что это имя, когда оно принадлежит кому-то другому, звучит для меня вполне приемлемо, даже красиво, «царственно». И после этого наконец примирилась с ним окончательно.
Но тогда, в десятилетнем возрасте, конфликт с собственным именем был серьёзной проблемой моей детской жизни.

Санаторий «Мраморный дворец» притягивал меня из-за своего названия. Мраморный!.. Внутри здания я бывала, и не раз - на первом этаже (там находился кинозал), но мне хотелось подняться по широкой лестнице, пройтись по коридорам, заглянуть в номера. Мне казалось, что они должны быть какими-то особенными, все сплошь из мрамора разных оттенков. И моё желание исполнилось. Маме сказали, что одна из отдыхающих в санатории женщин продаёт новое одеяло. Купить одеяло в магазине было трудно, и мама, чтобы не упустить случай, поспешила договориться с этой женщиной о встрече. На смотрины одеяла она взяла с собой и меня.
Мы поднялись на второй этаж. Панели в коридоре, облицованные мрамором, мраморные ступени, мраморные подоконники… Красиво! Мы зашли в комнату, но в ней всё было очень обыкновенно: обычные стены, обычный потолок, обычная, вовсе не мраморная, мебель, никаких каминов из мрамора (почему-то я была уверена, что камин должен быть) Правда, широкий подоконник, как и в коридоре, был мраморным, и я этим утешилась. Пока мама разворачивала, рассматривала и прощупывала синее стёганое ватное одеяло, я потихоньку гладила подоконник. С камнями, как и с деревом, у меня были свои отношения, я общалась с ними без слов.

Весной снова возник вопрос о посещении школы. Учительница и директор школы отговаривали маму от того, чтобы я в сентябре пошла в четвёртый класс: «Девочка не училась в третьем классе, и сразу после второго – в четвёртый? Ей будет очень трудно, программа сложная. Мы просто не имеем права это делать». Мама объясняла, что я учусь на дому, выполняю все задания, которые выдают в классе, и просила записать меня в четвёртый класс, а учителя настаивали на том, чтобы я шла снова в третий класс. Споры длились долго, в конце концов, меня всё же внесли в список четвёртого класса, и я вздохнула с облегчением: я не хотела вторично идти в третий класс, быть «второгодницей», мне казалось, что это очень стыдно.

Чаще всего я играла с Инкой, которая вечно подбивала меня на разные глупые выходки. Она первой выходила гулять, уроки она то ли вообще не учила, то ли выполняла их очень быстро.
Однажды, когда мы играли где-то на задворках здания, в котором размещался магазин, к чёрному входу подъехала грузовая машина-фургон с надписью «Хлеб». Водитель вылез из машины, обошёл её и открыл дверцы фургона сзади, взял деревянный лоток с буханками хлеба и понёс в магазин. У Инки загорелись глаза:
- Давай стырим хлеб!
- Зачем? – удивилась я. – Зачем нам хлеб?
- Да просто так! Проверим, получится у нас или нет. Это же интересно!
Мне кража хлеба не казалась интересной, но Инка очень убедительно говорила, что это вовсе не кража: хлеб ещё пока НИЧЕЙ. Продавец его не получила, поэтому ей никакого ущерба не будет, а в пекарне его уже отправили, хлеб им уже не принадлежит, он ничейный.
Ну, ничей так ничей, согласилась я, но зачем нам его брать? Мы же не голодные.
Инка горячилась, упирала, зная меня, на то, что это очень интересное приключение, проверка нашей ловкости и смелости… и, в конце концов, уговорила меня. Слово «приключение» оказало своё действие, Инка знала, чем меня пронять. Когда водитель взял очередной лоток и понёс его в магазин, мы подкрались к машине, схватили с лотка одну круглую буханку и бросились бежать. В рощице недалеко от нашего дома мы разломали буханку, съели по куску хлеба, а с остальным что делать, не знали. Ну, не нести же его домой! Кажется, скормили какой-то собачке. Инка была спокойна и весела. А у меня на душе кошки скребли, наш поступок уже не казался мне приключением, было немного противно и мучило недовольство собой. Больше ни с Инкой, ни без неё я таких подвигов никогда не совершала, эта бессмысленная кража была прививкой на всю жизнь.

(Продолжение будет)

Оставить комментарий

Архив записей в блогах:
Иудаизм по сути своей был Египетской ересью, вернее, это такой побег (ботаническое) от египетской религии, который был заботливо привит и генетически, так сказать, модифицирован представителями внеземной цивилизации. Позднее из единого корня Иудаизма возникло и развилось бесчисленное коли ...
Листая старенький айпад с разогнанного гей-парада, я часто размышляю о миллионах украинцах, попавших в рабство к Путину в оккупированном Крыму. Со всего полуострова слышится стоны. Украинские СМИ (которые не могут врать, потому что в Украине нет пропаганды)пестрят свежими заголовками об от ...
вобщем один дятел был должен денег вел себя нагло, по телефону грубилЪ решили его похитить другой наш товарищ, у него нема ЖЖ, человек небольшого роста принес мешок из-под картошки мол, как он придет (выманили на встречу) сразу его в мешок в ...
снова с вами! эй, хто туууут? есть кто живой? я-то еле живая пока, но скоро буду в седле.  Перед поездкой на Алтай Ниначка решила прибраться во рту. Ну как - перед поездкой... с прошлой осени  ипапея тянулась. То приболею, то срочные дела м.дорогой, то ещё какой повод ...
На просьбы сирийских властей предоставить помощь в борьбе с эпидемией, Кремль ответил отказом. Сирийским бойцам срочно нужны маски, перчатки, средства дезинфекции. Количество аппаратов ИВЛ сокращается в связи с постоянными турецкими авианалетами. Но вместо того, чтобы помочь сирийским ...