Леонид ПЕЧАТНИКОВ: «Мы жалеем врачей, но давайте пожалеем и пациентов»

Фото: РИА Новости

В Москве разразился скандал вокруг закрывающихся больниц. Поводом для его всплеска стала утечка документа из базы данных Мэрии. «План-график реализации структурных преобразований сети медицинских организаций государственной системы здравоохранения  Москвы в части высвобождения имущества» вызвал взрыв в СМИ.

«Новая» решила получить объяснения из первых рук и Дмитрий МУРАТОВ и Людмила РЫБИНА встретились с заместителем мэра города Леонидом ПЕЧАТНИКОВЫМ.

Муратов: Давайте начнем со слухов, которые переполнили Москву...

Печатников: А давайте я начну с другого!

Мы хотели, чтобы вице мэр выговорился, вот вам его монолог. А следом — несколько наших вопросов и его ответов.

ПЕЧАТНИКОВ: У моей мамы, которой 88 лет, в пятницу случился инфаркт миокарда. Ее на скорой помощи привезли в обычную московскую скоропомощную больницу №23. Я узнал об этом, когда ей была уже проведена коронография и в очень сложном месте установлен стент. Если бы это случилось три года тому назад, я бы сегодня не разговаривал с вами, а был бы совсем в другом месте. Госпитализировали ее не в 4-е управление, не в федеральный кардиоцентр. В обычную московскую городскую больницу. А в день, когда ее туда привезли, выписывалась мама другого вице мэра — Александра Горбенко. Он узнал о том, что она попала в больницу, тоже только тогда, когда все было уже сделано. И сделано так, что он мне сказал: «Ты не зря занимаешь свое место».

За три года смертность от инфаркта миокарда в Москве снизилась почти в три раза: была 22%, а  сегодня немного больше 8%. В Европе это 6%, мы еще не дотягиваем.

В 2011 году при старых критериях, когда живорожденными мы считали младенцев с массой тела выше 1 кг, смертность была 6,4%. С 2012 года живыми считаются 500-граммовые младенцы. Конечно, был провал: смертность стала 7,5%. А вот сегодня младенческая смертность в Москве — 6,1% — ниже того показателя, который был при прежних критериях.

У нас смертность от туберкулеза не только самая низкая в России, но за три года она еще уменьшилась в два раза. Это объективная статистика, которую невозможно подтасовать.

Это произошло за счет модернизации, которую мы провели за три года. Мы потратили только на оснащение столичной медицины оборудованием 45 млрд. руб., по тем ценам это было больше 1 млрд. евро. Причем оборудования купили в два раза больше, чем нам предписывалось купить — обрушили цены по всей России.

Правда, и здесь возникали всякие абсурдные обвинения: например, якобы я беру в Японии технику бесплатно, половину выделенных денег возвращаю в бюджет, а половину — кладу в карман…

Могу сказать, что закупили самую современную технику. Никогда такой не было в Москве! Правда, нам тут стали говорить, мол, накупили железа, а работать на нем некому. Мы понимали, что в этом есть доля истины, но рассчитывали, что врачи начнут повышать квалификацию, и будут соответствовать той технике, которую мы закупили.

Теперь мы провели экспертизу. Выяснили, что за счет того, что поликлиники оснастили новейшим оборудованием, пациентов перестали госпитализировать для диагностики. Это стало возможно сделать амбулаторно. Еще совсем недавно в поликлинику ходить было не за чем, только за больничным, и за направлением на госпитализацию.

РЫБИНА: За рецептами на льготные лекарства.

ПЕЧАТНИКОВ: Больше там ничего просто не могли сделать. Да и на всю Москву в больницах было, может быть, 10 компьютерных томографов. Сейчас в каждом амбулаторном объединении есть и КТ, и МРТ, и УЗИ экспертного класса, великолепные лаборатории. Потребность в госпитализации для диагностики отпала.

Очевидно, что стали высвобождаться койки.

Во всех хирургических отделениях появились лапароскопы. Появились даже четыре медицинских робота. Закупить их, правда, не могли в течение года, потому что дилеры требовали три цены. Ничего не могли сделать: производитель — монополист. Я написал письмо производителю с просьбой продать нам роботов за ту сумму, за какую их продают в Европу — за 80, а не за 320 млн. руб. Через три месяца производитель сменил дилера в России, и мы купили их за ту цену, за которую покупают европейцы. А теперь, когда есть лапароскопы и даже роботы, и операции делают не вскрывая брюшную полость, аппендицит — это уже не 10 дней пребывания в больнице, как раньше. Если не было осложнений, можно выписывать уже на следующий день, или через день. На одной койке можно за 10 дней пролечить не одного, а от трех до пяти пациентов.

И здесь высвобождение коек.

Но главный врач не может терпеть пустые койки. Экспертиза выявила, что начинается сговор между главным врачом, поликлиникой, страховой компанией, скорой помощью: везите хоть кого-нибудь, мы ему диагноз усилим. Страховая оплатит.

Но ведь так мы разоримся.

«Новая» писала о том, что страховые компании штрафуют больницы.

Мы в Москве прекратили штрафы за плохой почерк врача. У нас главный критерий, по которому страховая штрафует поликлинику — несвоевременная госпитализация.

Если человек ходил в поликлинику и жаловался на боли за грудиной, а его вместо того, чтобы провести коронарографию и отправить на стентирование (тем самым не допустить инфаркта), лечили таблетками, это явная несвоевременная госпитализация.  Страховую мы заставляем проанализировать то, что было предпринято поликлиникой до того, как больного привезли на скорой в больницу с инфарктом. Если сталкиваемся с несвоевременной госпитализацией, то поликлинику не просто штрафуют, а она еще выплачивает больнице все те расходы, которые потребовались для лечения упущенного случая. Больница получит деньги не со страховой компании, а с поликлиники, которая допустила это.

А больницу штрафуют за неоправданную госпитализацию. Это когда скорая помощь за «500 руб. в карман» привозит полежать в терапию на пару недель бабушку на то время, пока ее родственники поехали отдохнуть в Тайланд.

В страховой медицине, в системе ОМС остаются только интенсивные койки — в стационаре лечат только острые состояния и обострение хронических заболеваний. Мы вынуждены идти по тому пути, по которому идет весь мир. В этой новой системе самыми передовыми стали крупные многопрофильные больницы. Их около 35 в городе. Примерно по 1000 коек каждая. Несмотря на то, что тарифы ОМС, конечно, недостаточны, что средств всегда не хватает, при быстром обороте коек, когда диагностика проводится на добольничном этапе, реабилитация после госпитализации — на дому под присмотром участкового терапевта, эти большие больницы начали нормально выживать и обеспечивать нормальную зарплату для врачей. Даже в условиях нашей эрзац-страховой медицины. Но при этом, конечно, нельзя поступить в стационар, чтобы просто полежать или пройти, например, курс физиотерапии.

РЫБИНА: Но Москва — старый по возрасту жителей и быстро стареющий город. В нем много пожилых людей, которые просто не смогут самостоятельно пройти все этапы добольничной диагностики.  Запись, талон к терапевту, от него направление к узкому специалисту, возможно, не к одному, от них — направление на то или иное обследование, запись на это обследование, поездка уже непосредственно на само обследование, возможно, не в ближайшую к дому поликлинику — они теперь организационно объединены по несколько под одним номером… А потом, когда все собрано, еще раз записаться и прийти к участковому, чтобы тот направил в стационар?

Для таких людей мы создали в поликлиниках стационар одного дня. Приехав туда утром, можно пройти этот диагностический добольничный этап.

РЫБИНА: Наверно, так, как задумано, когда-то будет, но на деле пока не так. В стационаре одного дня реально можно получить внутривенные вливания, да и то, если врачи не испугаются за состояние пациента и его вены. Моей маме 87 лет, и нам вот в такой помощи этим летом отказали.  А для того, чтобы пройти обследование надо побывать в нескольких зданиях объединенной поликлиники: в одном месте КТ, в другом — анализы, в третьем — узкий специалист.

Да и после стационара добиться долечивания непросто. Маминой подруге такого же возраста, лежачей после эндопротезирования, сказали, что для того, чтобы разрабатывать ногу, она должна приезжать в реабилитационный центр.

Сама идея понятна, но до ее реализации еще не близко, а стационары закрываются уже сейчас.

У нас одноканальное финансирование. Москва всегда добавляла медицине из своего городского бюджета, но сегодня это противоречит закону.

Но многие из тех больниц, про которые сейчас кричат, что они закрываются, будут перепрофилированы в социальные. Действительно, есть много пожилых, которым нужен сестринский и врачебный уход. Эти учреждения мы сможем финансировать из бюджета департамента соцзащиты, и никакая Счетная палата нам не скажет, что мы нарушаем закон.  Там должны быть и платные места. Если родственники собрались в отпуск, не надо стараться положить старушку в больницу за деньги. Можно поместить родного человека в такой социальный стационар и доплатить за это.

Но на весь Сеул с десятимиллионным населением всего 25 тыс. коек. А мы только вот этих, интенсивных коек, собираемся оставить не менее 35 тыс. Не считая коек в инфекционных, туберкулезных, психиатрических, и социальных, которые будут за рамками ОМС.

Есть еще один важный аспект оптимизации. У нас было немало специализированных больниц: глазные, гинекологические. Я разбирался со случаем. В гинекологии оперируют женщину. Когда вскрыли брюшную полость, обнаружили, что у нее вовсе не гинекологическая проблема, а аппендицит. Но в гинекологической больнице даже нет лицензии на общую хирургию, они не имеют права оперировать аппендицит. Они вызывают из другой больницы бригаду хирургов. Пока женщина лежит под наркозом с раскрытой брюшной полостью, хирург по пробкам едет на операцию.

Или в глазной больнице: немолодой человек ложится на операцию по поводу катаракты. У него случается инфаркт. Но в глазной больнице нет никакого оборудования, нет специалистов. Врачи вызывают скорую, везут в кардиологию. Или терапевтическая больница, например, 11-я, вообще без хирургии. Монопрофильные больницы не могут сегодня существовать. И это в интересах пациентов, а не врачей. Только многопрофильные могут эффективно решать проблемы пациентов. Но врачам, привыкшим к своим клиникам, это не нравится.

Я был готов к тому, что будет трудный переходный период. Но если не я, то кто же сможет привести здравоохранение Москвы в современное состояние? Сложилось так, что заместителем мэра стал врач с более чем 30-летним стажем. Я врач практический. Если бы не эта ситуация, начальнику департамента здравоохранения одному со своей стороны сложно что-то изменить даже если бы он хотел перемен: его начальник — вице мэр — ему будут объективно препятствовать, опасаясь возмущения врачей и пациентов.

А вообще-то это надо было сделать давно. Сейчас, когда городское здравоохранение переоснащено, это делать просто необходимо. Но как промышленная революция, о которой писал Маркс. Если идет промышленная революция в швейном производстве, то возникает восстание ткачей. Здесь тоже будет непросто. Но я разве выгоняю врачей на улицы?

РЫБИНА: А разве не выгоняете? Им предлагают, например, должности санитаров.

По закону им должны предложить вакантные должности, которые есть в учреждении. Этих должностей, действительно не много. Но затем они должны прийти в департамент здравоохранения, и уж тут им могут предложить массу вакансий. В поликлиниках не хватает 5300 участковых врачей. 7515 педиатров. Участковые в Москве хорошо зарабатывают, правда, это трудные деньги. Компьютерных томографов много, а качественных рентгенологов — мало. Не хватает анестезиологов-реаниматологов. Врачи из стационаров часто не хотят переучиваться. Мы им предлагаем обучение не только дома, по 40 человек каждый месяц отправляем за границу — в Германию, в Израиль, в Швейцарию.

Мы жалеем врачей. Но давайте пожалеем пациентов. Уровень медобразования в стране ниже плинтуса. Можно покупать зачеты, экзамены, дипломы.

Даже мои единомышленники, кто понимает, что оптимизация нужна, часто говорят, что надо не с того начинать: сначала подготовить специалистов, а уж потом — оптимизировать. Если мы пойдем по этому пути, то наших внуков точно некому будет лечить.

На каждое врачебное место в Москве должна быть очередь. Конкурс очень квалифицированных врачей. Они должны понимать, что им надо не преподавателю в конверте деньги нести, а получать знания.

При советской власти был один критерий оценки здравоохранения — количество врачей и количество коек на душу населения. Гордиться больше было нечем. Ожидаемая продолжительность жизни самая низкая. Оснащенность — самая низкая. Смертность — самая высокая. Но этого не опубликуешь в материалах съезда партии. Здравоохранение развивалось экстенсивно. Наплодили огромное количество малопрофессиональных врачей. Сами жалуемся на них. Сами говорим про поборы. Не то, что операцию — клизму без денег не получишь. И сами при этом переживаем о том, что будут делать врачи, которых увольняют.

РЫБИНА: Но в тех больницах и отделениях, которые закрываются, далеко не все врачи малоквалифицированные. Например, весной закрывалось отделение пересадки почки в 7-й больнице. Там работали хирурги трансплантологи, которые во всем мире наперечет. Медицинская, и даже хирургическая элита. И никто не показал им список вакансий в городе (а для таких специалистов можно было бы подобрать вакансии и по стране). Предложили только те должности, которые вакантны в их больнице — санитаров. Это просто оскорбительно.

Там было мало операций. А в Москве есть институт трансплантологии и отделение трансплантологии в институте Склифосовского. Технически трансплантация почки — это очень несложная операция. Самое главное — это не почку переставить, а выполнить всю подготовительную работу: найти подходящую почку, типировать ее. И этим занимается не 7-я больница, и не Институт Склифосовского, и даже не Институт Готье. Для этого в Москве существует центр типирования, который подбирает органы. Дальше необходимо после операции проводить очень специальную терапию, чтобы орган не отторгался. И это ситуация уже не хирургическая. Сегодня трансплантация почки, как хирургическая операция технически доступна в любом хирургическом отделении московской больницы. Технически это именно так. А вот весь комплекс — с гемодиализом до трансплантации, с операцией, с послеоперационным периодом — для этого существуют трансплантологические отделения —  очень дорогостоящие. Но были недогружены такие отделения в Институте Склифосовского и в Институте трансплантологии. Институт трансплантологии за 2013 год сделал 103 трансплантации сердца. Это больше, чем во всем мире. Мы его представили к премии правительства России.

Мне понятно отношение пациентов, которые привыкли к 7-й больнице, к своим докторам. Но есть вещи, которые зависят не только от эмоционального восприятия. Такие вещи надо централизовывать.

Лучших врачей, которые не найдут себе места в тех небольших больницах, которые мы будем ориентировать на социальные койки, ждут в крупных многопрофильных больницах. Мы хотим собрать там самых лучших. Но некоторых они не возьмут.

Оказалось, что треть московских врачей — иногородние. Позвонил министру здравоохранения московской области: «У Вас что, все переполнено?». — «О чем Вы говорите! У нас полно вакансий, в Подмосковье нехватка врачей». Теперь в Департаменте здравоохранения города есть список вакансий Московской области. — «Вы откуда?» — «Я из Новомосковска. Я из Долгопрудного». — «У вас в Долгопрудном есть вакансии даже в больницах». А там врачам и жилье дают. Но за счет своей высокой зарплаты мы высасываем медиков из Подмосковья. 15% медиков в Москве даже не из области, а из других регионов. Приезжают на сменную работу.

МУРАТОВ: Я сегодня посмотрел список вакансий Департамента здравоохранения. Там зарплата врача 19 тыс. 600 рублей…

ПЕЧАТНИКОВ: Это оклад. Давайте посмотрим реальность. Зайдите в Боткинскую, зайдите в 1-ю Градскую, в 36-ю, — в такие многопрофильные больницы. Хирурги получают иногда 200 тысяч. Но надо же работать для этого.       

МУРАТОВ: Леонид Михайлович, Вы помните, Анатолий Аграновский однажды заметил, что полезных слухов не бывает, поскольку слухи вредны всякие. Вот эта бумага, где предполагается сокращение людей, койкомест, закрытие больниц, обрастает всякими допусками, связанными с нашим печальным опытом. Например, говорят, что закрываются именно больницы, которые находятся в удобных и удачных для девелопмента местах Москвы. Вы изложили очень здравую, в чем-то очень тяжелую, с точки зрения человеческого капитала, концепцию. Скажите все-таки, эта нашумевшая бумага — проект или уже рабочий документ? И к каким контрольным цифрам в результате вы должны придти?

Сначала небольшая ремарка: мы начали сокращение с управленческих структур, сократили больше тысячи человек.

А теперь о документте. Две экспертные группы работали два года. Аналитики провели рейтинг московских больниц с точки зрения их эффективности: хирургическая активность, оборот койки и т.д. А затем предложили «дорожную карту» — что нужно сделать. В публичное пространство попал не весь документ, только его вторая часть. Если бы хакеры опубликовали все, включая анализ эффективности больниц то было бы понятно, из чего исходит дорожная карта. Есть еще материалы двух других групп, которые сравнивали наше здравоохранение — одна с Западной Европой, а другая с Юго-Восточной Азией (с Токио, Сеулом, Сингапуром). Их «дорожные карты», поверьте, гораздо жестче. С точки зрения этих аналитиков нам надо закрыть просто половину всего.

Например, мы сейчас создали 20 сосудистых центров (по плану их должно быть 24), гордимся улучшением показателей по смертности от инфаркта миокарда. Но в  Лондоне таких центров всего 8, и они обеспечивают показатели лучше, чем мы сегодня с 20-ю. Они работают в четыре смены. Конвейер.

Так что «дорожная карта», которая попала в публичную сферу — наиболее мягкая, а для общественного мнения и она — слишком жесткая. И еще: люди не поняли, что мы не просто закрываем боьницы, а перепрофилируем их в социальные, и будем финансировать из бюджета. Но там не будет ни томографов, ни дорогостоящих операционных.

РЫБИНА: Вы говорите: будем финансировать из бюджета. Но, если — про слухи, то говорят, что эти больницв для ухода и присмотра за пожилыми людьми, будет платными.

Ничего подобного! Если хроник хочет пролечиться, и у него есть показания, то это просто будет финансироваться из денег Социального департамента. И направлять туда будет поликлиника, как она и сегодня направляет, например, в дома престарелых. Мы просто разделим то, что во всем мире давно разделено: интенсивные койки и социальные.

Теперь, о девелопменте. Давайте начнем с концессии 63-й больницы. На месте 63-й больницы может быть только больница. За право концессии ЕМЦ заплатил миллиард рублей в казну. Такого нет ни в одном регионе, когда за право концессии еще и деньги берут. В Петербурге и в Новосибирске готовы отдать в концессию бесплатно и еще готовы возместить расходы. В Москве — за деньги. Все, что они построят, будет принадлежать городу. Они строят не себе! Они даже не могут прокредитоваться под это, потому что они не могут в залог передать то, что строят.

МУРАТОВ: А в чем их выгода?

Они считают, что за 49 лет (теперь уже меньше) управления они тех пациентов, которых будут брать по ОМС, по сути дела, по себестоимости, а то и ниже себестоимости, компенсируют теми больными, которых они возьмут с рынка.

РЫБИНА: Там 40% остаются по ОМС?

Да, но они не имеют права отказаться от этих 40%, А вот я могу их и не присылать если объемов будет не хватить для других больниц. То есть право города туда пациентов направить, их обязанность — принять, но я совсем не уверен, что они их получат.

Еще — про девелопмент. Это очень важно. Посмотрите городскую географию, Боткинская больница, Первая Градская расположены на очень завидных территориях. Но мы их никому не отдаем, мы ремонтируем корпуса, для того чтобы переместить туда койки из других больниц. А присоединили — 54-ю — за Преображенкой. 53-ю — совсем не самые лучшие места для девелопмента. Из центральных больниц — глазная на Тверской, 19-я на улице Заморенова, 11-я, на улице Двинцев, напротив Минаевского кладбища. Но никто же не сказал, что на улице Горького будет торговый центр или коммерческое жилье. На этом месте будет какой-то другой социальный объект. Но даже если какие-то из этих больниц, которые не попадают в систему, будут использованы по-другому, то все средства, полученные от этого, будут переданы только в здравоохранение.

РЫБИНА: Это касается, наверное, 12-й детской на Белорусской?

12-я детская прекратила свое существование. А вместо нее что?

РЫБИНА: Все говорят: гостиница.

Ну, это было до меня… Я не знаю, что там будет. Гостиница на Ленинградке, наверное, тоже дело неплохое. Но вместо той старой больницы появился роскошный, потрясающий корпус в 9-й больнице имени Сперанского. Вам бы поехать, на него посмотреть! Это вместо 12-й больницы, которая находилась вообще в помещениях бывшей церкви. Надо церкви это и возвращать. Боюсь, что гостиницы там и не будет. Если только Патриарх как-то по-другому не решит.

У нас многие больницы просто разрушаются. Построены много лет назад. Даже те блочные, которые построены в 70-е годы — вы на них посмотрите! Та же 63-я. Последнее строение — 1974 года. Эти здания нельзя использовать. Все будет снесено. ЕМЦ должен построить новую больницу. Кстати, поинтересуйтесь проектом. Проект потрясающий. Это космос! Не знаю, хватит ли им теперь на это денег, поскольку они кредитоваться не смогут… И это больница — вместо больницы, а не что-либо другое.

РЫБИНА: Но, про 63-ю, которую взял в концессию ЕМЦ, говорят одно: платное вместо бесплатного.

Ну, мы же с вами понимаем, что все платно. Только за одно платит ОМС, а за другое — пациент.

Ну, да, бесплатный пациент туда, скорее всего, не попадет. Даже по тем причинам, о которых Вы сказали: вряд ли его туда направят.

Не знаю. Они очень этого хотят.

МУРАТОВ Ну, пусть сначала построят.

Они рассчитывают, что тарифы ОМС будут расти. Я не знаю. Я им этого не обещал. Тарифы ОМС, к сожалению, невелики.

МУРАТОВ: Леонид Михайлович, я хочу вернуться к социальной истории. К общественно-публичной. Плохо, что эти резонирующие волны в Москве возникли из-за того, что хакеры что-то взломали и напечатали часть документа. А как получилось, что о принципиальной и чрезвычайно интересной реформе мы узнаем из-за того, что хакеры ее выложили в сеть, а не от Печатникова?

Все это получилось из-за того, что нас опередили. Мы до конца с планом реформы не определились. Мы анализируем все три «дорожных карты», делая скидку на то, что разруха у нас не в подъездах теперь, а в головах. Мы понимаем, в каком обществе живем. Мы планировали эту реформу разъяснять. Мы анализируем, во что нам это выльется не в деньгах, а в общественном сознании. Вообще-то мы реформу уже проводим: объединили поликлиники. Я много говорил, почему мы их объединили, чего мы хотим добиться. И все прошло спокойно, потому что много объясняли.

Что касается реформы стационарной помощи, мы не знаем пока, какую «дорожную карту» мы составим. Теперь я объясняю все это вдогонку. Конечно, это плохо! Ну, на то и интернет, и хакеры. Жизнь стала интересней.

Но я еще раз говорю, бездельникам, нет места в этой системе, какую бы «дорожную карту» мы ни приняли. Врач — это очень тяжелый труд, но он должен очень хорошо оплачиваться.

Вот, говорят: указы Путина, сокращаете, чтобы другим платить больше. Это отчасти только так. На самом деле, если эти указы и сыграли какую-то роль, то они просто ускорили ту реформу, которую мы сегодня вынуждены проводить. Может, если бы не они, мы бы еще раскачивались и ждали, когда все это лопнет. Денег больше не становится. Их мало. Их всегда было мало. Поэтому вопрос заключается только в одном: ресурсы и материальные, и технические, и человеческие, должны быть сконцентрированы в крупных больницах города. Мы же никогда не поведем никакую иностранную делегацию ни в 11-ю больницу, ни в 53-ю, ни в 56-ю, ни в 59-ю. Понимаем, что это стыдно. А поведем куда? Сегодня можно повести в Первую Градскую, в Боткинскую, в 36-ю, в 15-ю, в 13-ю, в 12-ю, в 7-ю ту же. Они сегодня оснащены по последнему слову техники. Там собрано лучшее.

Чтобы врач не говорил: мне некогда заниматься пациентом, он должен за свое место очень-очень держаться. А когда он понимает, что незаменим, что его все равно не выгонят, мы получаем неуважение к пациенту!

Вот мне сейчас пишут эсэмэски люди, знакомые знакомых: «Удивительное дело! Врачи «скорой» стали такие вежливые!». Но ведь это же не случайно! Мы сделаили параллельную систему «неотложек» — восстановили советскую систему. Количество вызовов по «скорой» стало падать. Стало падать количество людей, работающих на «скорой». А они зарабатывают очень большие деньги и за свои места стали держаться. Если кто-то пожалуется, что они нахамили, их выгонят!

МУРАТОВ: А что значит, «восстановили советскую систему «неотложек»? «Скорая» сейчас как бы двух типов?

Да. Звонишь по «03», тебя спрашивают: «Что с Вами?». Бабушка говорит: «Ой, сынок, что-то у меня голова заболела». — «А Вы давление померили?» — «Да, померила давление. Температура у меня повысилась». — Значит, к ней «03», — «Мерседесы», которые мы закупили на всю Москву, оснащенные по последнему слову техники, не приезжают. Диспетчер, передает вызов в участковую поликлинику, где есть выездные машины. «Рено», тоже неплохо оснащенные. Но к ней не через 17 минут, а через два часа, три часа, в течение суток приедет врач из поликлиники. Посмотрит, измерит давление. Каждый вызов «скорой» — 5 тыс. руб. Вызов «неотложки» — 1,5 тысячи. Я будут кривить душой, если скажу, что мы не подсчитываем это. Я же создавал коммерческую клинику. Не взял из бюджета ни копейки. Ничего не арендовали. Все — за свои деньги. Я привык это считать. Я понимаю, что полторы тысячи и пять, это разница в три раза. Но для больного это ничуть не хуже. Но когда человек позвонит и скажет: «У меня боли за грудиной», — то никто с ним больше разговаривать не будет, пришлют «скорую». И тут уж фельдшер приехал, снял ЭКГ,  передал в диспетчерскую по телефону. Там посмотрел высококлассный специалист, сказал: «Здесь все нормально. Обезбольте, это не сердце. С сердцем все нормально». Или: «Это срочно — госпитализация». Причем, раньше везли больного в ближайшую больницу, независимо от того, есть там специализированное отделение. Сегодня диспетчерская в «скорой помощи» определяет, где свободная рентген-операционная. Принцип «свободной кассы». Везут иногда через весь город, но больного там уже ждут. Его тут же положат на носилки и — в операционную. Коронография, стентирование. Это то,  что произошло с моей матерью, то, что до этого произошло с матерью Горбенко. Мы об этом три года назад мечтать не могли. Это мы пока сливки собрали только с логистики. А почему мы не добираем в качестве помощи? Потому что все оснастили одинаково, везде все есть, а врачи по квалификации разные. В одной больнице все работает, а в другой… Главный кардиолог приехал с ревизией, (а они все ездят постоянно), оказалось, что на ультразвуковом аппарате из 10 функций активированы только две, а остальные восемь не активированы, потому что человек не умеет этим даже пользоваться. И не хочет учиться! И мы должны сказать, как у нас все замечательно? Какие у нас чудесные врачи? Не скажем.

Пока врачи говорили, что у них ничего нет, что они живут в XIX веке, все понимали. Так оно и было. Сегодня они живут в XXI-м. И сегодня от врача потребуется учиться.

Поймите, мне, как никому другому, трудно проводить реформу. Но если я этого не сделаю, никто не сделает. А мне никто никогда не скажет: «Вы ничего не понимаете в медицине, Вы — менеджер». Не могут. Первое, что я сделал, когда пришел еще в Департамент здравоохранения, я начал каждый месяц проводить клинические разборы больных. И я не стремился в кресло начальника, и не держусь за него.

Людмила Рыбина
Обозреватель