ЛЕОНИД ГОЗМАН ЗАВЕРШИЛ СЕАНС ПСИХОТЕРАПИИ И УЛЕТЕЛ. Хроника суда...

ivan_mironov — 09.08.2010 Теги: Чубайс Квачков Яшин Миронов Чтобы убедить присяжных заседателей в виновности подсудимых, не имея доказательств, обвинение прибегает к самым различным способам убеждения, которые отчасти продемонстрировала нам прокуратура, выступая в прениях по делу о покушении на Чубайса. Прокурор Каверин, как вы помните, сначала использовал народное сказительство, и, надо честно отметить, не без мастерства сплёл притчу-сказку о походе с друзьями и начальством на шашлыки, затем он в голос, на полном серьёзе, спел присяжным аж целый куплет песни со слов «Я сегодня до зари встану» ради одной только строчки «всё, что было не со мной, помню», надеясь своим тенорком подорвать доверие присяжных к свидетелям защиты, он даже развлекал присяжных игрушечными машинками. Юная коллега Каверина -прокурор Колоскова - с ножом в зубах «Ас-са!» в пляс не пустилась, хотя после номеров Каверина, от неё оставалось ждать именно этого, не охваченного старшим товарищем жанра, зато весьма вдохновенно читала присяжным стихи.

Прокурорская художественная самодеятельность, по замыслу исполнителей, должна была лепниной роскошного багета венчать представленную ими картину преступления в виде эпического живописного полотна «Бомбисты-террористы подрывают бронированную карету великого энергетика в предместьях бывшей свалки посёлка Жаворонки в 2005 году». Как известно, нет ничего более убедительного, чем запечатлевшаяся в памяти народной живописная картина. Ведь сколько ни убеждают учёные, что нет ни малейших исторических доказательств, что царь Иоанн Грозный своего сына убил, их всех оставил в дураках художник Илья Репин, придумавший и изобразивший это несуществовавшее «преступление» с такой художественной силой, что перед ней меркнут всякие потуги исторической науки с ее бесспорными фактами.
Факты и доказательства в речах прокуроров тоже играли не самую важную роль, а порой и вовсе не играли никакой роли. Но все же прокурор ссылался на протоколы осмотров, на показания свидетелей, на фотографии поврежденных машин.., поэтому его технологию убеждения в виновности невиновных мы можем назвать художественно-документальной: это когда творческая фантазия обвинителя довлеет над всеми фактами и документами. Но вот как назвать то действо, которое исполнил перед присяжными заседателями представитель потерпевшего Чубайса его личный психотерапевт Леонид Гозман, убеждая коллегию в виновности подсудимых, - я не берусь определить. Предоставлю это вам, уважаемые читатели, дословно воспроизведя с диктофона речь, которой Гозман впечатлял зал на протяжении пятнадцати минут судебного заседания.
Леонид Яковлевич вышел к трибуне с видом поэта, которого только что посетила капризная Муза, и он успел поймать эту блудливую кошку за хвост, принудив навеять ему мотивчик из цикла «Мы жертвою пали в борьбе роковой».
Обведя помутившимся от обилия мыслей взглядом присяжных заседателей, Гозман повел вдохновенную речь: «Уважаемые присяжные заседатели! Уважаемый председательствующий судья! Уважаемые участники процесса! Я не юрист, также как и вы, я первый раз в зале уголовного производства. Я, честно говоря, не понимаю, как вы все это выдерживаете. Я здесь не как юрист, я психолог по образованию, правда, я не умею гипнотизировать, я здесь потому, что меня просили представлять интересы».
Идей, которые требовалось донести до присяжных, у Гозмана было так много, что фразы, выскакивая со скоростью автоматных очередей, обрывались на недоговоренностях. Оставалось не ясным, зачем Гозман убеждает всех, что не умеет гипнотизировать и чьи все-таки интересы он представляет. Но слушать было увлекательно и даже приятно, будто мы и впрямь были на сеансе у психотерапевта.
Тем временем Гозман набирал обороты вдохновения, как набирает сил движок истрепанного самолета-кукурузника, тужась подскочить вверх: «Мы все, мои товарищи, друзья, мы не заинтересованы, чтоб дело было как-то закрыто, мы заинтересованы в том, чтоб наказание понесли те, кто совершил это преступление, но мы не хотим, чтобы люди, не имевшие к этому отношения, сели в тюрьму, тем более были признаны виновными. А те, кто на самом деле это сделал, гуляли на свободе. Мы хотим истины. И вот здесь будут выступать и другие потерпевшие, мы все обсуждаем это который месяц, и вот мы все, потерпевшие, присутствующие здесь, и Чубайс, он просто в командировке и не может присутствовать здесь, мы убеждены в их виновности».
Вот что значит пылкое воображение! Оратор настолько увлекся, что представил себя одной из жертв нападения, возвещая о себе «мы все, потерпевшие» и от жалости к самому себе он стал еще более убедительным для зрителей. А, может, это он говорил так от имени потерпевшего Чубайса, который в связи с резко ухудшившейся экологической ситуацией в Москве не смог поведать о своих чувствах присяжным, потому что срочно вылетел с семьей в командировку, куда-нибудь подальше от гнусного смога и палящего зноя, изучать востребованность нанотехнологий где-нибудь на Канарских островах.
Гозман тем временем торопливо перешел к тезисам о виновности подсудимых, он, как электроды в мозг, вживлял эти тезисы в головы присутствующих, чтобы потом короткими электрическими разрядами получать в этих головах, как рефлексы, нужные решения. Психотерапевт, как никак!: «Я не буду повторять доказательства, которые давал гособвинитель, потому что невозможно повторить все это, я могу только одно сказать в доказательство: понимаете, можно про каждое говорить, что это случайность, что квартиру Яшин снял, ну, случайно, вот так получилось, ну, случайно она оказалась на пути Чубайса, а Квачков, вот он был в нескольких стах метрах просто случайно. У его сына была там какая-то деловая встреча… Вот смотрите, Яшин квартиру снял, Квачков рядом был, оружие нашли, коврики нашли, ну, про детализацию подробно рассказали, а про каждое можно сказать, что это случайность. Ну, не бывает таких сочетаний! Ну, не бывает! То есть, кирпич может упасть на голову случайно, это бывает. Но если там, на крыше, с которой упал кирпич, стоял человек, который говорил, что вас надо убить, что он за вами следил, что он кирпич туда приволок, тогда что это – случайность? Да совершенно нет! Слишком много случайностей – так не бывает! Они говорят, что это заговор против них, но вы понимаете, кто в заговоры верит. Меня убеждают в их виновности не только те факты, о которых говорил здесь прокурор, о них вообще здесь много говорилось, нас убеждает ложь, неправда, которая от них звучит».
История с кирпичом, свалившимся с крыши на голову Чубайса, заронила подозрения, что Гозман что-то перепутал, что он, вероятно, служит представителем еще в каком-нибудь процессе, где на Чубайса и вправду сбросили кирпич, а потом дали признательные показания, что следили за приватизатором, угрожали его убить и с этой целью водрузили на крышу убойную кирпичину. В нашем процессе ничего такого не было, как не было и никакого найденного на месте происшествия оружия. Все это, вероятно, проделки шкодливой кумушки Музы, слишком вольно флиртовавшей с Гозманом.
Гозмана действительно понесло, как несло вдохновение незабвенного Остапа Бендера. Личный психотерапевт Чубайса, а потому глубокий знаток нюансов лжи, он решил применить свои методики к подсудимым и теперь демонстрировал профессиональные навыки перед судом: «Смотрите, Яшин рассказывает, что денег нет, понятно, на семью зарабатывает. Господи, кому же это не понятно! Но вот его спрашивают: «Вы как сюда ехали?». Он говорит: «На такси». – «А отсюда – сюда?». – «На такси». Вы можете на такси ездить? Для этого надо сильно зарабатывать. Это денег стоит. Подожди, ты или без денег сидишь, или на такси ездишь. Либо - либо. Одно из двух. Так не бывает!».
Надо сказать, что сидящие в судебном зале граждане России, действительно едва сводящие концы с концами из-за грабительских реформ Чубайса-Гайдара, которых в зале оказалось, как и во всей стране, подавляющее большинство, почувствовали себя униженными и оскорблёнными миллионером Гозманом, десять лет подвизавшимся в членах правления РАО «ЕЭС», а теперь вот безмятежно коротающим свои сытые дни топ-менеджером «Нанотехнологий» с запредельной зарплатой, о чём Генеральный прокурор Чайка доложил Президенту России. Но почему Гозман считал, что присяжные заседатели тоже не могут позволить себе такси, а, следовательно, не могут и семью прокормить? Он что, изучал их имущественное положение и достаток? Ведь он к ним обращался, вопрошая: «Вы можете на такси ездить?».
Расправившись с Яшиным, Гозман направил свой психоанализ на следующего подсудимого: «А вот Миронов говорит про машину-двойник. Кто-то там машину-двойник делал. Это вообще «Семнадцать мгновений весны»! Сдал машину в сервис. Нормально. А получал ее другой человек. И ему ее отдали?! Вот так отдавать?! Сдал один, а забирает другой? Так не бывает! Они говорят неправду. Они говорят, что Чубайс все придумал, чтобы не дать остановить реформы. Мы все сидим в зале и понимаем, что это неправда. Ложь такая, она сама по себе является доказательством виновности. Покушение было в 2005-м, а Президент подписал законы, по которым реформа делалась в 2003-м. Нельзя сегодня делать то, чтобы предотвратить то, что делалось вчера. Они же это знают. По реформе все решения были приняты. Все это уже ехало по рельсам. Правильно – неправильно, это уже не важно. Не надо устраивать покушений, чтобы ее не останавливать».
Вошедший в транс, как ветхий кукурузник в пике, наш психоаналитик стал сыпать обрывками афоризмов. Наиболее изящный из них гласил: «Ложь такая, она сама по себе является доказательством виновности». Не юрист Гозман тем не менее нашёл универсальный подход, который может совершить коренной переворот во всей судебной системе страны и существенно облегчить сам процесс судопроизводства. Суть этого подхода заключается в том, что если кто-то, как вот сейчас Гозман, захочет считать показания подсудимых ложью, а таковых наберется немало – и следователь, и прокурор, и судья, и адвокаты стороны обвинения, - то эти подсудимые автоматически будут признаны виновными! И не надо будет собирать никаких доказательств: врешь ты всё, что не виноват, и, следовательно, ты виноват. Ай, да Гозман! Ай, да психотерапевт!
Топ-менеджер Гозман продолжал наращивать обороты, исчисляя доказательства вины подсудимых по только что изобретенной им методике: «Ну и последнее из их лжи. Помните, Квачков все время говорил, что дача Чубайса на том месте, где был детский сад. Помните? Я десять лет работал в РАО «ЕЭС», - не было там никакого детского сада! Мы потом справку вам принесли из Одинцовского района. Там свалка была, пустырь. Вот на этой последней лжи я хочу остановиться специально. Как к Чубайсу относится большинство населения страны, поверьте, мы все хорошо знаем. И он знает, и я знаю, мы все это знаем. Я бы многое мог рассказать, что опровергает представление о нем. Но я не буду этого делать, потому что это не имеет никакого значения. Они хотели усилить, они хотят это отношение явно ухудшить. И поэтому они это говорят, мол, совсем негодяй, детей выгнал, чтоб себе дачу построить. Это совершенно сознательная вещь. Они хотят убедить вас, что убить Чубайса – это не преступление!».
Подсудимый Миронов пытается притормозить пикирующего на него Гозмана: «Ваша честь, я хотел бы возразить на действия представителя потерпевшего. Никогда и нигде я не говорил, что убийство Чубайса не является преступлением».
Упоенный своей речью Гозман недовольно отмахивается: «Я не говорил вообще про Миронова».
Миронов настаивает на услышанном: «Да вы только что сказали «они, подсудимые» - все, в общем».
Судья Пантелеева, внимавшая оратору как завсегдатай-пациентка на сеансах Кашпировского и Чумака, недовольно пресекла напрасные хлопоты: «Мы Вас выслушали, подсудимый Миронов». И всё, ни слова больше.
Приостановленный было Гозман завёлся с полоборота: «Не в том дело, хороший Чубайс или плохой. Его просто убивать нельзя. Нельзя стрелять. Вас пытаются убедить в том, что если вы голосуете против Квачкова, значит, вы голосуете за Чубайса. Это ложь, граждане судьи! Мы считаем, что эти люди присвоили себе божественное право решать кому жить, кому умирать. Жертв могло быть значительно больше, если бы они не ошиблись в установке фугаса, по пьянке, наверное. Если бы не ударил мороз, если бы не смягчилась ударная волна. Там могли проезжать и вы, там могли проезжать и ваши дети. Нельзя признавать невиновными людей, которые ставят себя на равных с Господом Богом».
Движок Гозмана теперь уже не тарахтел и не дребезжал, он уже не напоминал ведро с болтами, а рокотал ровно и гулко, паря над подсудимыми и прицеливаясь, как мощнее вдарить: «Это особое преступление. Они ведь подрывали, стреляли не для того, чтобы ограбить Чубайса, не для того, чтобы лично ему отомстить, нет!, они стреляли в политического противника. Это гражданская война. Эта война началась, когда открыли охоту на Царя-Освободителя, и убили его, в конце концов. Достали Александра Второго. С тех пор эта гражданская война не прекращается. Брат на брата. У всех есть жертвы в этой гражданской войне. И сейчас они хотят вернуть эту войну на нашу землю. Сначала – Чубайс, а кто следующий? И вот в Приморье уже стреляют в милиционеров. А какие-то уроды убивают таджиков, помните, девочку убили таджичку. Они хотят раскрутить спираль насилия в нашей стране!».
Все смешалось в мозгах Гозмана: Царь Александр Второй и освободитель Чубайс. Девочка-таджичка и приморские милиционеры. Гражданская война, которая не прекращается, но ее снова хотят вернуть на землю нашего топ-менеджера. И где у этого топ-менеджера земля?..
Миронов снова не выдерживает: «Ваша честь, уточните, пожалуйста, у представителя потерпевшего Гозмана, кто хочет раскрутить спираль гражданской войны в нашей стране? Кто эти – «они»? Я не пойму».
Ярый адепт психотерапевта судья Пантелеева не терпит помех сеансу лечебного внушения: «Миронов предупреждается о недопустимости безосновательного прерывания выступления представителя потерпевшего!».
Но Миронов не хочет проходить «курс лечения» Гозмана: «Ваша честь, я просто не пойму какое отношение вся эта либеральная помпезность имеет к нашему процессу?».
Судья, как все верные адепты, нетерпима к критике любимого идола: «Подсудимый Миронов за неподчинение распоряжениям председательствующего судьи удаляется из зала до окончания судебного заседания! Уважаемые присяжные заседатели, оставьте без внимания факт удаления подсудимого Миронова! Продолжайте, господин Гозман».
Пристав выводит подсудимого Миронова из зала. И он уже не слышит, как соратник Чубайса выносит ему приговор. Гозман завершает миссию торжественно, он, внутренне трепеща, и трепет этот передается залу, подступает к самой главной мысли о карающей руке правосудия: «Мы просим Вас признать их виновными не только потому, что с нашей точки зрения, они очевидно виновны в попытке убийства нескольких человек, в попытке убийства, которая не удалась не по их вине. Мы просим признать их виновными еще и для того, чтоб все знали, что Высший Суд, а вы, уважаемые присяжные заседатели - Высший Суд, осуждает каждого, кто автоматом и взрывчаткой пытается наводить порядок в нашей стране».
Представитель потерпевшего Чубайса, бессменный топ-менеджер всех многочисленных деяний приватизатора, энергетика и нанотехнолога, выпалив эту фразу, требующую осудить всякого, кто захочет наводить порядок в его стране, даже не запнулся, настолько она была им выношена. А следующая мысль была еще и выстрадана Гозманом, ибо звучала пронзительно и горестно, буквально, как крик о помощи провалившегося в канализационный люк: «Вы отобраны судьбой для исторической миссии решить: МЫ можем жить без страха? МЫ можем идти по улице, не боясь попасть под прицел? МЫ можем ехать в машине, не боясь взорваться? Вот это должны решить ВЫ! Если вы скажете «виновны» - НАША жизнь будет безопаснее, если скажете «невиновны» - то будут новые жертвы. Это будет на вашей совести, господа судьи!».
Стало ясно, что главное Гозманом сказано, ибо все остальное он договаривал усталой скороговоркой, симулируя милосердие и даже не очень заботясь при этом о натуральности впечатления: «Мы хотим осуждения, но мы не хотим мести. Мы не хотим, чтобы они сидели в тюрьме, тем более долго. Не потому, что мы верим в их раскаянность. Мы не хотим, чтобы они сидели в тюрьме, потому что не хотим новых жертв, потому что всерьез опасаемся, понимаете, большая страна, и в ней много экстремистов, и мы боимся, что если они сядут в тюрьму надолго, то в стране найдутся те, кто возьмется за автоматы мстить за них. Мы не хотим, чтобы были взрывы. Мы не хотим, чтоб была стрельба. Надо думать не о мести, надо думать о будущем. Если вы признаете их виновными, мы все, потерпевшие, будем просить суд, дать им наказание ниже нижнего».
Адвокат Михалкина вслух обозначила этот предел «ниже нижнего» по статьям, вменяемым подсудимым: «Ага, двадцать лет!».
Судья грозит: «Адвокат Михалкина предупреждается о некорректном поведении в зале судебного заседания!».
Гозман, обессиленный, как-то сразу обмякший, выплеснувший до капли всю свою психотерапевтическую энергию на присяжных, безразлично роняет: «Мы будем просить дать им наказание, не связанное с лишением свободы. Я не буду на вердикте. Прямо сейчас улетаю в командировку. Но я буду ждать от вас справедливого решения!».
Вот и представителя Чубайса Гозмана жара, смог и дым Москвы заставляют подняться на крыло и лететь «в командировку» вдогон Чубайсу. Да и, как никак, сезон отпусков! Не барское это дело, не миллионерское, трудиться в такую жару. Для этого есть адвокаты, в конце-концов, есть «потерпевшие», пусть о своей шкуре сами энергичнее обеспокоятся, ведь так легко им в случае признания покушения имитацией, поменяться с подсудимыми местами. И это будет честно, справедливо, доказательно, и новым прокурорам тогда не надо будет ни петь, ни плясать, ни стихи присяжным рассказывать, вот где доказательств действительно хватает.

Следующее заседание в понедельник, 9 августа, в 10 часов.
Продолжатся прения защиты.
Проезд до суда: от станции метро «Мякинино» 15 минут пешком до Московского областного суда. Паспорт обязателен, зал 308.

Любовь Краснокутская.
(Информагентство СЛАВИА)

Сохранено